Творчество Александра Блока

     «Мы на  стенах читаем строки». В 1910-х годах Блок  вновь резко отрицает “мистическое шарлатанство” символистов начала века и избегает ответственного  слова “пророк” (“Не называйте поэтов пророками, потому что этим вы обесцените  великое слово”).

     Зато  он  охотно подчеркивает то, что отличает его понимания “пророка” от символистского, - необходимость для  художника учиться в жизни.

     Но  высокий  смысл искусства Блок, совсем отходя от символистской  эстетики, находит в ином. Из дневниковых  записей  выясняется, что для искусства  необходима нравственность: “(…) искусство связано с нравственностью”. Это и есть “фраза”, проникающая в произведение (“Розу и Крест”, так думаю иногда я )”. Это «тайное» знание проникает не только в «розу и крест», но и во все  творчество Блока 1910-х годов. Его мысли о необходимости для каждого современника знаний об исторической необходимости возмездия (“возмездие”, поэ а и цикл), о долге  (“соловьиный сад”, “Роза и Крест”) и высокой  героике подвига(“На  поле Кумиковом”, “Ямбы”) не только  еще раз  свидетельствуют о воздействии на Блока демократизма XIX в. Впервые в истории символизма  речь  идет о том, что искусство-это средство для служения  жизненным , а не “мистическим”, “небесным”, целям. 
 
 
 
 
 
 
 

     8. Блок после   Октября.

     (Конец  символизма 1918-1921г. ) 

     В Октябрьской  революции Блок  увидел торжество музыки – не искусства  звукосочетаний, а той  не  поддающейся строгим определениями музыки, под  которой он понимал первооснову  и сущность  бытия.

     Вскоре  наступает 1918 год – год новой  эры в  истории России и Блока .

     В первые январские  дни  Тревога в  Петрограде достигает  крайнего  напряжения. Город покрывается эсеровскими плакатами, призывающими всех выйти на улицы и провозглашающими: “Вся  власть учредительному  собранию!”.

     На  улицах метель. На безлюдных,  темных  улицах помело глубокие сугробы. Ударил сильный  мороз.

     Черный  ветер,

     Белый снег,

     Ветер, ветер!

     На  ногах не  стоит человек.

     Ветер, ветер

     На  всем божьем свете!

     ………………………..

     От  здания к зданию

     Протянут  канат.

     На  канате – плакат:

     “Вся  власть Учредительному собранию!

     Блок  начал  писать “Двенадцать ” 8 января  - и  писал  весь день. В его записной книжке  под этим числом записано:

       “Внутри дрожит”. 

     В дальнейшем  наступил  перерыв.

     Пятнадцатого  января  записано: “ Мои “Двенадцать  ” не  двигаются”.

     19 января в  газете  “Знамя  труда” была напечатана статья Блока, “Интеллигенция и революция”. Среди символистов и других поэтов она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Блок  записал: “Звонил Есенин, рассказывал о  вчерашнем “утре  России” в Тениневском зале. Гизетти и толпа кричали по  адресу его, А Белого и моему: “Изменники (…) Катеды и Мережковский злятся на меня страшно” . К этому Блок приписал красным карандашом: “Господа, вы никогда не знали, России и никогда ее не любили! Правда глаза колет”.

     З. Гиппиус адресует  Блоку надменно  презрительные статьи. “Люди и нелюди” и “Неприличия”, а затем и стихотворение “Все это было, кажется, в последний….” На получение его Блок сначала пробует ответить  письмом.

     Он  упрекает Гиппиус в пристрастной оценке  событий. Однако, не  отправив  письма, он  отвечает Гиппиус в стихах.

     Ядом  напоенного кинжала

     Лезвье  целую, глядя в даль 

     Блок  пытается показать “всемирность”   своей и  узколичностный характер позиции Гиппиус:

     Но  в  доли я вижу – море, море,

     Исполинский очерк новых  стран,

     Голос  ваш не слышу в грозном хоре,

     Все гудит и воет ураган!

     ……………………………………….

     Высоко  – над нами – над волнами, -

     Как  заря над черными скалами-у

     Веет  знамя – Интернационал!

     Последнее письмо,  завершающее 16 – лет нюю  переписку Гиппиус и Блока,- вложенное в  конверт без  адреса стихотворение “Бывшему рыцарю  Прекрасной  дамы”, Было передано Блоку  Мережковским  3 октября 1918г.

     Впереди  12-ти не шел Христос:

     Так мне сказали сами  хамы.

     Но  за то на Кронштадте пьяный матрос

     Танцевал  польку с Прекрасной Дамой.

     Говорят – он умер. А  если и нет?

     Вам  не  жаль Дамы, бедный поэт?

     Поэма “Двенадцать” родилась 27 и 28 января. Поставив точку, Блок 29 января записал в  дневнике: “Страшный  шум, возрастающий во мне  и вокруг … Сегодня я -гений”.

     После  выхода  поэмы отношения с  символистами окончательно разрываются. Как  говорилось выше, первыми отвернулись от  поэта Мережковские. Они  же налаживали бойко автору “Двенадцати”. Так же  резко. Оборвались отношения с Вяч. Пястом, одним из самых близких друзей Блокова в 1910-х годах. Приятель и  пламенный  почитатель Блока эпохи “Вольных мыслей”, Г.Чулков  громит Блока в  статье “Красный призрак”; близкий в  1900-х годах к символизму М.Прищвин,  в статье  “Большевик из Балаганчика” утверждает, что “скучающий” индивидуализм, отсутствие  идеалов и ирония – основные  качества  личности и  творчества Блока. Ф. Сологуб  вместе с Вяч. Пястом и А.Ахматовой  отказываются  участвовать вечере, где  должна была исполняться “Двенадцать”.

     Разумеется  Блок  встречался в Петрограде  с рядом писателей – символистов или с людьми, в той или иной степени к символизму близкими. Но все эти встречи носили чисто официальный характер.

     В годы революции особенно  явно выступает  на первый план  общая отчужденность  поэта от символизма, как безнадежно  далекого и мало  интересного прошлого. Таково,  например,  отношение Блока к Бальмонту, уже в  середине 1900-х годов  глубоко его  разочаровавшему.

     Более сложны, противоречивы и не совсем относятся только к  памяти о  прошлом чувства Блока  к А.Белому и Вяч. Иванову. Белый 1918 года, близкий к “стихийнической” стороне блоковского  принятия Октября, явно ищет  новых связей с  Блоком.

     Его  письмо от  17 марта полно прежнего “трепета” в отношении к  блоковскому  творчеству. В ответном  письме Блок напишет:  “Твое письмо меня очень поддержало”. Он заранее, так же попросит Белого не пугаться “Двенадцати”. Мнения двух  поэтов в 1918 были более близкими не раз сравнивали между  собой “Двенадцать” и “Христос воскрес!” Белого. И все же пропасть между  Блоком и Белым, которую вырыли их  личные конфликты и особенно 1917-1918гг, оказалась непреодалимой. Виноге поэты оказываются слишком далекими друг от  друга. Так во время одного из приездов Белого в Петроград, Блок заходил к нему в отель “по делу”: “Дела  и ничего не вышло”, - констатирует Блок.

     С Вяч. Ивановым  духовные пути Блока  в эти годы тоже перекрещиваются. В  начале 1918г. Иванов порвал  отношения  с Блоком. Но постепенно их  позиции  сближаются. Блоку  безусловно  Были  близки  некоторые идеи Вяч. Иванова: пафос истории,  культуры,  памяти. Но  при этом Блоку чужда в Иванове отстраненность от действительности, путь от  символистского мистицизма к религии.

     И так,  после октябрьские  годы – это время  с каждым днем углублявшегося разрыва всех личных духовных  связей  Блока с символистами – от  окончательных  разрывов (З.Пиппиус, Мережковский) или постепенного отхождения (Р.В. Иванов - Разумников) до превращения контактов в чисто бытовые (Е.Иванов), деловые (В.Зоргенфрей) или  ничего, “специфически символистского” в себе  не заключающие (К.Чуковский, А.Волынский и др. ). Даже  в случае сохранения известной объективной общности позиции(А.Белый, В.Иванов), она уже не может стать основой для сколько-нибудь серьезных и важных контактов. Символизм и  символисты для Блока революционных  лет -только прошлое.

     Да, Блок принял революцию. Он видел в  ней свет, новые возможности. И  писать он стал по-новому. Мир Блок воспринимает предельно напряжено, героически, в  полной готовности гибели  во  имен революции. Отсюда – рост героико -романтических черт мировосприятия и времени. Оно соединяется с ростом  своеобразной  тяги к “реализму”, Блок хочет писать правду о себе, своих современниках и своем времени. Например, текст “Двенадцати” насыщен реалиями и намеками на жизнь Петрограда 1917-1918 годов.

     Да  и вообще “Двенадцать” – противоречивое произведение. В одном из  писем  Блок  напишет: “Я  чувствую временами  глухую травлю; чувствую что есть люди, которые никогда не  простят  мне “ Двенадцати”; но, с другой стороны, есть люди, которые (совершенно неожиданно для меня) отнеслись сочувственно и поняли, что я ничему не изменил ”.

     После смерти Блока,  Маяковский пишет: “Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры (…). Меня окликнули. Это был Блок (…). Спрашиваю: “Нравится? ” – “Хорошо”,  - сказал Блок, а потом прибавил: “У меня в деревне библиотеку сожгли”.

     Вот это “хорошо” и это “библиотеку  сожгли” было два ощущения революции, фантастически связанные в его  поэме “Двенадцать”. Одни  прочли в этой поэме  сатиру на революцию, другие – славу ей. Это объединение двух различных мнений в единое произведение  - и есть Александр Блок. В поэме он без прикрас показал весь ужас революции, ее ошибки. Но в то же время он оставил для себя надежду , что  все улучшится, что  люди поймут свои  ошибки и не повторят их. К сожалению, этого не произошло.

     После  разрыва с самими символистами, Блок меняет свой  взгляд и на символизм. В статье “Владимир Соловьев и  наши дни” Блок  называет идейного учителя символистов 1900-х  годов “духовным носителем и вестником тех событий, которым надлежало развернуться в мире”. Ученики Соловьева унаследовали от него это чувство будущего и Блок считает себя обязанным от лица “ соловьевцев”1900-х годов “указать на то (…) что самое начало  столетия было исполнено существенно новых знамений и предчувствий”. Поэтому главное, что подчеркивает Блок в Вл.Соловьеве и его учениках, - это “страшная тревога, беспокойство, способное довести до безумия”.

     Однако  Блок  горько и решительно сознается, что русский  символизм  не исполнил задуманного. Распад символизма, решительно относимый теперь к сравнительно далекому прошлому (конец 1900-х начало 1910-х годов), Блок объясняет причинами идейными: “Писатели, соединившиеся  под знаком “символизма”, в то время разошлись между собой во взглядах и миросозерцаниях”. Это - известная  ситуация “кризиса символизма” , когда “Брюсов и  его соратники пытались вдвинуть философское и религиозное течение в какие –то школьные рамки”. В итоге  “Храм “символизма” опустел, сокровища его  бережно унесли с собой немногие: они и разошлись  молчаливо и печально по своим одиноким путям”.   Блок, очевидно, причисляет  себя к тем, кто “бережно унес” и “продолжает хранить” наследие символизма XXв.  Но крах символизма для него  самого как целого очевиден.

     Блок  не оставил целостных размышлений  о причинах  гибели направления,  но в  его статьях и  рецензиях  разбросаны важные замечания о том, что именно в наследии символизма губительно. Это  -  и “яды”  индивидуализма, и недосказанность, невыраженность многих важнейших сторон символизма. Это и  язык символизма . Его Блок считает, с одной стороны, могучим средством познания мира, с  другой, однако, он подчеркивает, что язык этот “условен и непитателен” : отвлекаясь от реального, он представляет “не людей, а некие собирательные существа”.

     Блок  при всей  вере в то, что именно символизм был предвестником  “гармонизации” мира , видит его  коренной порок в “ непитательности  ” – “внежизнености  и отвлеченности”. “Современный художник,  к кому бы цеху он не относился , - неустанно повторяет Блок,- в работе своей-“натуралист”(…)таскает на плечах грузы психологии, истории, быта ”. Символизм, предвестник новой “музыки” жизни, сам слушал эту музыку только через культуру, пренебрегая “психологией, историей, бытом”.