Своеобразие концепции гуманизма в рассказах Рэя Брэдбери и Антона Павловича Чехова

§2. Автор–повествователь

Вполне естественно, что любой творческий человек в процессе своей деятельности может менять собственный стиль работы, взгляды, жизненные установки вплоть до неузнаваемости. Это обусловлено и определенным художественным мышлением гением искусства, и его личностной и творческой индивидуальностью, и различными историческими периодами его жизни. Рэй Брэдбери и А.П.Чехов тому не исключения. В их рассказах такие изменения, в первую очередь, проявляются в образе автора–повествователя. Несмотря на то, что он, в отличие от действующих лиц, присутствует в произведении «за кадром», переоценить его значение в раскрытии авторского мировоззрения практически невозможно. Когда та или иная картина наблюдается и переживается читателем, то в центре внимания стоит она, а не описывающий ее. Но именно этот наблюдатель, или как назвали его литературоведы, автор–повествователь, играет серьезнейшую роль в произведении: он задает общий тон, атмосферу, настроение восприятия читателем художественных строк. Во многих рассказах образ автора–повествователя выражается и реализуется, главным образом, в художественно–речевом выражении, в особом стиле произведения, а также в субъективной оценке происходящего. Обратимся далее к конкретным примерам.

В рассказе А.П.Чехова «Иван Матвеевич» повествователь словно ведет читателя за собой, раскрывая какие–то мелочи, сразу не заметные, но от этого не перестающие быть менее весомыми, нежели общие картины. По словам исследователя А.П.Чудакова пушкинский «прием включения деталей, не связанных прямо с сюжетом или отдельной сюжетной ситуацией, у Чехова доведен до предела».66 Из таких мелких деталей, отдельных мазков кисти художника складываются портреты двух героев: юноши–переписчика Ивана Матвеевича и «просто ученого». Авторская позиция, или же (по В.В.Прозорову) «авторское начало» отражается и в комментариях по ходу сюжета, и в прямой или косвенной характеристике «вещного» мира, и в описании как физических, так и нравственных черт персонажей. Все это доказывает непосредственное присутствие повествователя, пристально наблюдающего и абсолютно ненавязчиво оценивающего происходящее. К примеру, такие эпитеты, как «облезлое пальто», «неуклюжие сапоги», «грязный скомканный платочек» (все это авторские субъективные характеристики) раскрывают образ Ивана Матвеича, вызывая у читателя не только сочувствие (но никак не презрительную жалость!), но и явное чувство симпатии, усиливающееся с описанием внутреннего мира героя. Это чувство не исчезает ни при «глубокомысленных» замечаниях Ивана Матвеича (когда он, услышав в речи ученого слово «форма», – «…наиболее самостоятельности представляют… ты формы, которые имеют… социальный… характер…»67 – и абсолютно неверно его истолковав, рассуждает о гимназической форме), ни во время картины чаепития: «Иван Матвеевич… съедает один сухарь, потом другой, третий и, конфузливо покосившись на ученого, робко тянется за четвертым… Его громкие глотки, аппетитное чавканье и выражение голодной жадности в приподнятых бровях раздражают ученого»,68 ни после признаний юноши, что он не читал ни Тургенева, ни даже Гоголя. Гуманистические каноны, наличие которых в образе автора–повествователя не подвергается сомнению, зиждутся в данном рассказе не на возвышенно–философских и социальных идеях, а на доброжелательном, несколько юмористическом взгляде сочувствующего человека. Юмор, несущий не унизительные, а, скорее, уважительные ноты, сквозит в самом имени главного героя, – Иван Матвеевич – которое, сочетаясь с его обликом, дает ярчайшую картину отношения к нему рассказчика.

Если в ранних чеховских рассказах перед нами встает именно такой образ повествователя – человека, желающего показать все лучшее в душах людей, пусть даже сначала не заметное за беднотой материальной, и делающего мишенью нравственное уродство, проникшее во все слои общества, «убивавшего смехом»69, то в ранних рассказах Рэя Брэдбери мы видим иного наблюдателя.

В новелле Рэя Брэдбери «Все лето в один день» мы не найдем ни одной юмористической ноты. Тон автора–повествователя абсолютно серьезен и даже поэтически возвышен. Таким же он остается и при описании героини – девочки Марго: «…дождь, казалось, смыл с нее все краски: голубые глаза, розовые губы, рыжие волосы – все вылиняло. Она была точно старая поблекшая фотография, которую вынули из забытого альбома…»70 Этот образ также вызывает сочувствие, но без той улыбки, что возникает при знакомстве с чеховским Иваном Матвеичем. Имя девочки, в сочетании с ее обликом (опять же в противоположность Ивану Матвеичу), не создает впечатление явного диссонанса. Оно звучит по–королевски возвышенно, однако и сама Марго обладает почти королевской привилегией, по сравнению с другими детьми: она единственная помнит, как выглядит солнце – «яркий желтый карандаш, монета – такая большая, что можно купить целый мир».71

Однако, как и в рассказе А.П.Чехова, автор–повествователь в новелле «Все лето в один день», несомненно, с большой симпатией относится к своей героине. Гуманистические постулаты, основным носителем которых является именно он (в отличие от рассказа «Иван Матвеевич», где носителями основных черт гуманизма являются и рассказчик, и герои), находятся как бы «за кадром». Тем не менее, повествователь помогает нам их осознать. Автор–повествователь рисует два полностью противоположных образа: образ толпы, пестрой жестокой массы, и человека как абсолютно индивидуального существа, одинокого в своей необычности. Результат столкновения этих двух миров и заключает в себе одну из идей концепции гуманизма: несмотря на действительность, откровенно враждебную индивидууму, жизненная сила таящихся в его душе истинно человеческих чувств и представлений, заставляет его бороться с такой действительностью. Далее мы подробнее рассмотрим характеры героев, несущих основные постулаты гуманизма. Сейчас же вернемся к образу автора–повествователя.

Следует заметить, что именно рассказчик практически всегда является носителем черт гуманистической концепции. Герои Рэя Брэдбери и А.П.Чехова порой предстают перед нами абсолютно бездуховными, негуманными личностями. Э.А.Полоцкая говорила, что «у Чехова мало вообще так называемых положительных героев, о которых можно было бы сказать: вот это образец человека и гражданина.»72 А исследователь творчества Рэя Брэдбери Н.Качанова считает, что почти все более или менее положительные герои имеют своих антиподов, «негативный снимок, где на месте белых фигурок оказываются черные.»73 Почему так происходит?

По–видимому, автор–повествователь, подобно любому рассказчику, так или иначе, вносит субъективную оценку происходящего: иногда она совершенно незаметна, и читатель сам должен выбирать, как ему следует относиться к описываемому; иногда  такая оценка лишь указывает направление, по которому могут – но не обязаны – пойти читательские размышления.

В рассказе А.П.Чехова «Агафья» повествователь, по мнению В.Г.Короленко, как и собственно автор, практически не показывает свою точку зрения. Она «помещена вне психики главных героев… Рассказ написан со стороны… И психологический анализ отсутствует в нем совершенно».74 Нельзя с этим не согласиться – отчасти – однако утверждать, что высказывание абсолютно верно было бы несправедливо. Автор–повествователь в данном рассказе является истинным художником слова, истинным психологом и глубоким гуманистом. Именно человек, являющийся носителем гуманистических идей, мог настолько рельефно изобразить два лица, два характера (Агафью и Савку), едва наметив их черты, как внутренние, так и внешние.

В данном произведении наблюдается характерный для многих рассказов А.П.Чехова синтез автора–повествователя и эпического «я», которое, несмотря на кажущуюся тождественность, является вполне самостоятельным образом и дает «прямо оценочную точку зрения» (по терминологии литературоведа Кормана). Агафья, по его словам, «бесстрашная», Савка – мягкосердечен и простодушен. Можно заметить, что и автор–повествователь, и образ эпического «я» выступают в рассказе глубоко сопереживающими героям. К примеру, в смехе Агаши (именно таким уменьшительно–ласкательным именем называют женщину, достойную порицания со стороны – с объективной точки зрения) они слышат не развратные ноты, а «безрассудную решимость, бессилие, боль»75 и – счастье. Образ автора–повествователя раскрывается нам еще и через описание картин природы. Ни иронии, ни намека на нечистоту или лживость нельзя найти в строчках произведения. Однако не только это представляет гуманистическую позицию рассказчика. Уже сама композиция рассказа создает точный авторский образ. Весь внешний мир дается «в духе» героя, предстает перед читателем преломленным сквозь призму сознания этого героя.

Исследователь творчества А.П.Чехова В.Н.Гвоздей в своей монографии «Меж двух миров: Некоторые аспекты чеховского реализма» отмечал очевидный уход автора–повествователя от однозначности, одномерности, определенности при передаче психологических состояний героя, состояний природы, мира. «Средства достижения этого художественного эффекта могут варьироваться, – говорится в работе. – Но чаще всего в таких случаях используются ситуативные сравнения и конструкции с вводным «казалось»».

Подтверждение этому – описание летней ночи в рассказе «Агафья»: «Казалось, тихо звучали и чаровали слух не птицы, не насекомые, а звезды, глядевшие на нас с неба…»76 Тот же эффект отзывается в другом пейзажном описании: «Налево все еще светился красный огонек. Он приветливо моргал и, казалось, улыбался…»77 Два плана, реальный и гипотетический, составляют единую картину мировосприятия автора–повествователя. Эмоциональное состояние, в котором он пребывает, окрашивает в драматический тон возвращение Агафьи к обманутому мужу: «Агафья постояла немного, еще раз оглянулась, точно ожидая от нас помощи, и пошла. Никогда я еще не видал такой походки ни у пьяных, ни у трезвых. Агафью будто корчило от взглядов мужа».78 Вводное слово «казалось» в данном примере меняется на союзы «будто», «точно», «словно», равносильные ему. Мы видим, что предположительное подается в качестве действительного. «Гипотетичность отчасти мотивирована тем, что герой–рассказчик не претендует на исчерпывающее понимание происходящего, на знание чувств и мыслей Агафьи. Но исходная и гипотетическая ситуация слиты, дистанция между ними не просто минимальна, ее не существует».

Таким образом, мы видим, что степень субъективизма автора–повествователя, проявляющаяся в рассказах Рэя Брэдбери и А.П.Чехова, различна. Отметим, что в рассказах А.П.Чехова наблюдается непосредственный комментарий событий, тогда как автор–повествователь Рэя Брэдбери, в основном, отказывается от оценки происходящего. Например, при описании героев в различных рассказах американского писателя автор–повествователь может представить их читателю с положительной или отрицательной стороны, тогда как дальнейшая цепь событий опровергает первоначально сложившееся впечатление, и персонажи своими действиями, поступками раскрывают свое отношение к гуманистическим канонам.

Во внешних чертах Венди и Питера (рассказ «Вельд») и мисс Бланш Хилгуд (рассказ «Пришло время дождей») мы видим много общего. При появлении их «в воздухе веет озоном», глаза этих героев – «светло–голубые, словно нежные озера, где вода очищена солнцем и ветрами».79 Тем не менее, названные персонажи находятся в диаметрально разных плоскостях гуманистического мировосприятия. Венди и Питер совершают чудовищный по своей бесчеловечности поступок: убивают собственных родителей; мисс Хилгуд же приносит своим новым знакомым «живительное прохладное прикосновение»80 музыки арфы и нарушивший «десятилетия засухи»81 спасительный дождь. Автор–повествователь Рэя Брэдбери подводит читателей к соответствующим выводам и заключениям совершенно незаметно, строя свое повествование так, что итоговое суждение рождается как нечто само собой разумеющееся, неоспоримое. И проистекает оно не из сложных умозаключений, а подсказывается элементарным здравым смыслом, всей той гаммой чувств, которую пробуждает авторское повествование.

Однако, было бы серьезной ошибкой считать, что подобный вывод не относится к творческому методу А.П.Чехова. Доказательством тому может, например, служить рассмотрение мотива смерти в рассказах русского и американского писателей. «Смерть у Чехова, – замечает А.Куралех, – никак не выделяется среди прочих событий жизни героев, она завершает существование человека естественно и спокойно… У Чехова нет страха смерти, нет грани между смертью и жизнью. В жизни присутствует смерть. В смерти присутствует жизнь, ее смутные, обрывочные образы и картины».82 Пример мы находим в рассказе А.П.Чехова «Архиерей»: «…А он уже не мог выговорить ни слова, ничего не понимал, и представлялось ему, что он, уже простой, обыкновенный человек, идет по полю быстро, весело, постукивая палочкой, а над ним широкое небо, залитое солнцем, и он свободен теперь, как птица, может идти куда угодно!… День был длинный, неимоверно длинный, потом наступила и долго–долго проходила ночь, а под утро, в субботу, к старухе, которая лежала в гостиной на диване, подошел келейник и попросил ее сходить в спальню: преосвященный приказал долго жить.»83.

Итоговое понимание естественности смерти, неоспоримость того, что смерть не стоит бояться, она – лишь одна из сторон жизни, мы видим и у Рэя Брэдбери. Автор–повествователь в его рассказах доказывает, что считать смерть гранью, отделяющей жизнь от небытия, абсолютно неправомерно. Человек живет, пока существует мир. Мир существует, пока есть человек, видящий и оценивающий его. «Даже умерший человек продолжает жить, если у него есть дети и внуки».84 Эту аксиому, которую можно встретить в рассказах и Рэя Брэдбери и А.П.Чехова, несомненно, следует рассматривать, как еще одно доказательство причастности авторов–повествователей к гуманистической философии.

Таким образом, из § «Автор–повествователь» нами было выведено следующее:

1. Образ автора–повествователя играет центральную роль в произведении: он задает общий тон, атмосферу, настроение восприятия читателем художественных строк. Подобно любому рассказчику, автор–повествователь, так или иначе, вносит субъективную оценку в происходящее.
2. В рассказах Рэя Брэдбери наблюдается отсутствие непосредственного комментария событий рассказчиком; его читатель волен выбирать, как ему следует относиться к описываемому. Чеховский автор–повествователь более субъективен. Автор–повествователь Рэя Брэдбери, в основном, отказывается от непосредственной оценки. Герои сами раскрывают себя с положительной или отрицательной стороны, доказывая причастность к гуманизму собственными поступками.
3. Именно автор–повествователь остается носителем основных постулатов гуманизма, даже если герои не являются воплощением законов гуманистической концепции и несут в собственном мировоззрении иллюстрацию человеческой косности, разобщенности.