Роса Монтеро и её главный роман «Дочь Каннибала»

Окончательную точку ставит Лусия и в отношениях с Адрианом: да, они всё ещё любят друг друга, постоянно переписываются. Но в том-то и дело, что Лусия, осознавая свой больший жизненный опыт и некоторую вину перед Адрианом, берёт, наконец, всё в свои руки и принимает нелёгкое решение прекратить эти отношения ради той тёплой искренней дружбы, которую получит от этого человека взамен. «Нет ничего лучше, чем уйти вовремя», – как будто говорит нам автор.

Так кто  же такая Лусия Ромеро? На этот вопрос, как ни странно, она находит ответ в первом честном разговоре с отцом.

«Мне понадобилось дожить до сорока одного года, испытать похищение мужа, которое в конце концов оказалось никаким не похищением, мне понадобилось, чтобы меня полюбил юноша вдвое моложе меня и главное, чтобы Феликс рассказал мне свою жизнь; все это мне понадобилось, чтобы освободиться от плоского, схематичного образа своих родителей, о который разбивалось мое собственное представление о себе. Теперь я знаю, что мои родители – полнокровные, противоречивые люди, которых не так-то просто понять».

И это открытие убеждает её в ещё одной неоспоримой  истине: то, что она подразумевала  под «каннибальством», не имеет никакого отношения к её отцу. А заодно и читатель приходит к постепенному пониманию, что скрыто за этим на первый взгляд странным словом. В произведении не приведено никакого более менее ясного толкования явления «каннибальства»: Лусия всего лишь приводит объяснение прозвища «Каннибал» и потом периодически повторяет его в отношении своего отца, как бы не давая, читателю забывать, обдумывать столь странный, особенно в отношении близкого человека, эпитет. Но по ходу повествования можно отметить много разных видов «каннибальства», которые окружают героев. Это и жажда наживы у таких людей, как Рамон, готовых не только тело – душу продать за деньги, причём часто душу и тело близкого человека! «Каннибальством» можно назвать и мир организованной преступности, с которым пытаются найти общий язык герои, что в итоге им так и не удаётся. Эти «сильные мира сего» полностью уверены в своей власти над миром простых людей, они ни во что не ставят государства, традиции народов и самих людей. Для них не существует норм, они считают себя вправе устанавливать нормы, а самое страшное – то самое «аморфное большинство», о котором говорит в начале романа Лусия и в конце его – Рамон (правда, внося противоположный смысл), – слепо подчиняется этим так называемым нормам. Лусия и Феликс – те люди, котрые способны не поддаться искушению жить просто и легко, но с «зажмуренными глазами». Они сознательно отказываются от «каннибальства».

«Значит, мой отец был вовсе не каннибал, а обыкновенный человек, который испытывал страхи, поддавался слабостям, совершал ошибки. Обыкновенный человек, который может потерять голову из-за женщины и пустить все под откос. Мне казалось, что я вижу его впервые, я сочувствовала ему. И тут в моей голове возникла и стала разрастаться до размеров озарения простенькая мысль: если отец не каннибал, то и я не дочь Каннибала».

Благодаря таким небольшим шажкам Лусия освобождается ото лжи; ведь ложь – тоже своеобразное «каннибальство». И не имеет значения, лжём мы себе, или другому, или просто молчим, всё равно мы как бы поедаем себя, свою истинную сущность изнутри.

«Лгать можно молчанием, что я и делала».

Потерянные  зубы Лусии в данном случае служат чем-то вроде символа – символа человеческих потерь как наказания за ложь!

Итак, Лусия освобождается от лжи, которая ей нужна была, чтобы слепо верить в сказки, в людей, которые не заслуживают доверия. Тем самым автор вовсе не призывает разувериться во всех людях и оставить попытки найти правду. Но остро чувствует, что люди в погоне за ложными ценностями разучились трезво смотреть на вещи, всячески пытаясь оградиться от реальности, спрятаться в мире собственных иллюзий. Проповедовать истину, всей своей жизнью доказывая её верховенство – вот главный посыл романа «Дочь Каннибала»!

И наконец, последнее, что решает для себя Лусия Ромеро, новая, иная, настоящая Лусия!

«И больше я никогда не буду писать для детей, отныне я пишу только для взрослых. Живя, чему-то учишься, это правда, хотя порой в это очень трудно поверить. Ты развиваешься, становишься мудрее, взрослеешь. Доказательство тому – эта книга. Благодаря всему, что я пережила и о чем рассказала, я сумела создать этот роман».

И это не просто решение, это действие: своим  романом она как бы даёт начало своему лучшему будущему. Она знает теперь, что пока оно ещё не определено и зависит только от неё самой, но прежде чем строить будущую жизнь, она должна была пройти через столько неурядиц, чтобы понять своё настоящее.

«Ее остаток пролетит словно один день, я умру, пройдет четыреста лет, а потом еще сорок тысяч лет, но ничто не пробудит меня от долгого, как у динозавров, сна. В общем, сегодня я уверена, что понимаю этот мир. Завтра я перестану его понимать, но сегодня мне кажется, что я проникла в его тайну».

4. Композиционные  особенности романа «Дочь Каннибала»

Образ героини  был бы неполным без упоминания о  ещё одной её важной черте –  двойственности. Но выражается она  не только во включении в роман  двух своеобразных воплощений Лусии – её ушедшей молодости в образе Адриана и возможной будущности в Феликсе. В рассуждениях и отступлениях Лусии очень часто повествование ведётся от третьего лица, и для неё это почти нормально, она даже пытается объяснить это странное явление её натуры.

«И наконец, Лусии Ромеро иногда кажется, что она смотрит на себя со стороны, как на героиню фильма или книги; в такие минуты она обычно говорит о себе в третьем лице с полным бесстыдством. Лусия предполагает, что эта склонность развилась в ней очень давно, из детского пристрастия к чтению; и, возможно, это стремление к раздвоению можно было бы использовать с толком, если бы она, например, начала писать романы: ведь что такое, в конце концов, писательство, как не искусство прощать себе шизофрению?»

С одной стороны, это ещё раз подтверждает тот  факт, что героиня не живёт своей  жизнью, она как бы удивляется со стороны той лжи и посредственности, которыми себя окружила, но, однако, и не подаёт сигнал своему телу как-то сопротивляться. Разум Лусии как бы существует отдельно от Лусии-индивида. Впоследствии даже ясно прослеживается воссоединение этих двух её эпостасий в единое целое: по ходу развития событий романа и под воздействием тех же факторов, которые освобождают её от лжи в разных её проявлениях героиня приобретает своё лицо, всё меньше оценивает себя и происходящее со стороны и всё глубже постигает себя изнутри. Соответственно и от третьего лица к концу произведения она говорит всё меньше, а в последней главе, где героиня как бы даёт характеристику всему тому, что с ней произошло, она вообще не употребляет третьего лица: оно просто сливается с «новообретённой» истинной Лусией.

«И даже могла бы быть писательницей Росой Монтеро, почему бы и нет? Поскольку я столько раз лгала на этих страницах, кто поверит теперь, что я не Роса Монтеро, что я не придумала эту многословную и легкомысленную Лусию, Феликса и всех остальных? Но нет, я вовсе не та чернокожая романистка из Гвинеи, я не писала эту книгу на языке буби, не переводила ее потом на испанский. И, кроме того, я действительно пережила все, в том числе – и даже главным образом – свою ложь. Теперь наконец мне кажется, что я начинаю узнавать себя в зеркале собственного имени. Кончились игры с рассказами от третьего лица: как бы это ни казалось невероятно, но я верю, что я – это я».

«Я одна, и мне это нравится».

Этой фразой начинается не только последняя глава книги, но и новая реальная жизнь героини, без лжи и без страха ответственности, без боязни быть такой хрупкой и в то же время такой сильной женщиной, называть себя Лусией и говорить «я».

Однако дело здесь  не только в дополнении образа героини. Помимо повествования от третьего лица в произведении очень часто присутствует явный или скрытый подтекст, даже в описании себя Лусия вначале приводит одни черты, а затем признаётся, что это была её очередная фантазия.

«Лусия Ромеро, высокая, волосы темные, глаза серые, худощавая, сорок один год, шрам на животе после операции аппендицита, шрам в форме полумесяца на правом колене после падения с велосипеда, в углу рта круглая и очень кокетливая родинка», «Вернемся к началу: я соврала еще в двух случаях. Во-первых, я совсем не высокая, скорее, как говорится, маленькая. Или, точнее, малявка – надо признаться, что джинсы себе я покупаю в детских отделах супермаркетов. И глаза у меня не серые, а черные. Мне очень жаль, но я не могла удержаться. Зато правда, что для своего возраста я очень молодо выгляжу. Носик небольшой, губы пухлые, хорошего рисунка. А еще у меня великолепные зубы, но все вставные, потому что три года назад я попала в аварию и своих зубов не осталось».

Для чего же вводятся эти постоянные противоречия? Дело в том, что у Лусии, наверно, как и у любого человека, есть своеобразный идеал, на который она хотела бы быть похожа; особенно это требуется в её случае в начале повествования, когда она и себя-то толком не способна разглядеть и понять, эта опора становится жизненно важной, хоть и является элементом её фантазии. Но основная роль таких подтекстов заключается всё-таки в авторе, вернее в том, чтобы показать его незримое присутствие.

«Вот Роса Монтеро, темнокожая писательница из испанской Гвинеи (сияющие зубы на черном лике луны), – та настоящий синий чулок, да еще властная и громкоголосая, и стоит ей открыть рот, как все умолкают и внимательно ее слушают. Лусии хотелось бы стать такой, приобрести немного бойкости и уверенности в себе».

Но автор –  не просто сторонний наблюдатель, периодически напоминающий о себе. Мы видим в  словах Лусии, что героиня не смешивается с писательницей, а, следовательно, не смешиваются и их мысли. На первый взгляд может показаться, что автора вообще нет, одни упоминания о нём. Но на самом деле всё иначе: откуда в женщине, свыкшейся со своей ролью, живущей привычкой, могли взяться столь логичные, полные порой сарказма, порой жизненной мудрости мысли и рассуждения? Кстати, это ещё один пункт, по которому произведение подвергалось и подвергается критике. А объяснение в сущности очень простое: автор как бы включён в часть фантазий героини и при случае вкрапляет свои взгляды в её мысли и реплики.

Ещё одним доказательством  присутствия автора является включение в повествование такого героя, как Феликс. Пожилой мужчина, с огромным жизненным опытом за плечами, неуёмной жаждой жить и быть нужным этому миру: кто, как не он, лучше всего подойдёт на роль выразителя авторской философии?!

«– Я к тому, что вы говорили раньше, – продолжал Феликс. – Насчет того, зачем нужно человеческое достоинство. А затем, что оно дает нам возможность измерить, кто мы такие. Мы, люди, знаете ли, не можем вообразить того, что не существует. И если мы говорим о таких вещах, как утешение, солидарность, любовь, красота, то делаем это потому, что они существуют в реальности, они формируют личность так же, как эгоизм и жестокость. В крайних ситуациях эти качества сталкиваются, отсюда и героические деяния, и низкие поступки. Зачем, например, нужно было самопожертвование кавалеристов полка Алькантары? А затем, чтобы мы были тем, что мы есть. Пусть с практической точки зрения их смерть оказалась бесполезной, но она послужила тому, чтобы мы знали: мы, люди, и такие тоже. Мы, даже при самом плохом раскладе, способны на самое хорошее. Если бы при Аннуале не совершались подвиги, иначе говоря, если бы в людях не было естественной потребности в достоинстве, мир давно оказался бы необитаем, а люди стали бы дикими животными».

Свою авторскую  философию Роса Монтеро подтверждает на протяжении всего произведения, в том числе с помощью сопоставления сходных событий, а таких в романе огромное количество. Например, Феликс и Лусия каждый по-разному переживают свои потери: для Феликса это процесс печальный, но естественный, который в то же время человек восполняет накоплением вековой мудрости; Лусия понимает эту простую истину, только пройдя через тревоги и невзгоды, её постигшие. обращает на себя внимание и тот факт, что Феликс и отец Лусии в своё время были по-настоящему страстно влюблены в одну и ту же женщину Амалию Гайо, и оба сравнивали эту любовь с катастрофой, разрушительной силой, способной порабощать людей.

«Амалия же завладела мною безраздельно. Она была как нещадное солнце, опаляющее и сжигающее все вокруг. И все исчезло, растворилось, в том числе моя собственная личность» (Феликс), «Не знаю, поймешь ли ты меня, но с той женщиной у меня был не роман, то была катастрофа. Вдали от нее я умирал, а вблизи – хотел умереть. Я до сих пор не понимаю, что тогда со мной произошло, но я ушел далеко, очень далеко от того человека, каким всегда был. Я превратился в подлеца» (Каннибал).

Почти повторяют  друг друга слова Лусии и Рамона об «основной массе» людей с той лишь разницей, что Лусия, даже ещё не осознав самое себя, не поборов лжи, страхов, всё равно внутренне отдалённо ощущает, что она не относится и не хочет впредь принадлежать к этой серой массе. И вовсе не потому, что она ставит себя выше других, не из-за самовлюблённости или желания выделиться из принципа. Просто несмотря на многие потери, которые успела понести за свою жизнь Лусия, с которыми она успела смириться, она не отдала самого главного – чувства, свойственного лишь человеку, а вернее личности – чувства собственного достоинства.