Пространство города в поэзии литературной группы «Московское время»

     «Городской  текст» есть явление специфичное, связанное, по точному замечанию Л. Флейшмана, с двойной природой города «как изображения и реальности одновременно».¹³. Обе эти стороны неразрывно связаны и город как изображение ясно обнаруживает в своей материальности текстовый принцип организации, приданный ему изначально. К. Линч, автор получившей широкую известность книги «Образ города», говорит в связи с этим о возможности читать город как текст.¹⁴. По структуре своей текст города в некотором смысле приближается к художественному тексту. Внимательный глаз также обнаружит здесь свои сцепления, сближения и отталкивания, свои сопряжения образов. Место, которое занимают в словесном тексте «острия слов» (выражение А. Блока), в тексте города отводится доминантным точкам.

     Выделение подобных доминантных точек совершенно необходимо при формировании образа любого города. Они в системе составляют подобие образного каркаса, который на визуальном уровне позволяет отличить один город от другого. Опознаваемость города по характеру и соотношению его доминантных точек К.Линч называет вообразимостью. «Поскольку нас интересует предметное окружение в роли независимой переменной, - пишет К. Линч, - мы будем искать предметные качества, которые соответствовали бы атрибутам опознаваемости и структуре мысленного образа. Это приводит к необходимости определить то, что лучше всего назвать вообразимостью, - такое качество материального объекта, которое может вызвать сильный образ в сознании произвольно избранного наблюдателя. Это такие формы, цвет или композиция, которые способны облегчить формирование живо опознаваемых, хорошо упорядоченных и явно полезных образов окружения. Это качество можно было бы назвать читаемостью или, быть может, видимостью в усиленном смысле, когда объекты не просто можно видеть, но они навязывают себя чувствам обостренно и интенсивно».¹⁵

     Для нас эта категория (вообразимость) очень важна, поскольку она фиксирует  переход от значимого, но сугубо эмпирического  образа города к его художественному  восприятию и воплощению. Важность этой категории становится тем больше, чем значительнее временное расстояние между моментом фактического восприятия города и моментом воссоздания его образа в художественном тексте. Объясняется это тем, что степень вообразимости напрямую связана со структурой запоминания не только на уровне материальных объектов, но и на уровне переживания. Каждая доминантная точка, воспроизведенная в памяти, «работает» как реминисценция цельного городского текста, возвращая субъекту пережитые ранее ощущения, и служит толчком к воплощению образа в слове, красках, звуках. Все названные аспекты как раз и соединяются в очень емком понятии вообразимость. Проекция вообразимости в сознании и памяти наблюдателя, как нам представляется, и это подтверждают художественные тексты, проявляет себя в процессе восприятия в виде явления трехуровневого.

     На  первом уровне происходит формирование образов отдельных, разрозненных доминантных  точек, между которыми возникают  пространственные разрывы, определяющие дискретный характер восприятия. На втором уровне доминантность каждой отдельной точки несколько затушевывается, возникает представление об их связанности, появляется ощущение заполненности промежуточного пространства, что порождает качественно иной образ, отмеченный начальными признаками континуальности. Здесь уже может формироваться обобщенный художественный образ города, и многие авторы задерживаются на этом этапе, согласном с их личностными предпочтениями и принципами поэтики. Третий уровень отчасти соотносим с первым, но образы отдельных доминантных точек возникают в этом случае как носители одновременно и частного и общего, то есть как конкретные воплощения образа города в целом. Именно такой тип восприятия города имеет в виду К. Линч, когда говорит следующее: «Легковообразимый в указанном смысле город будет казаться хорошо сформированным, ясным, примечательным, побуждающим внимание и соучастие зрения и слуха. Чувственное проникновение в такое окружение будет не только и не столько упрощенным, сколько расширенным и углубленным. Это город, который со временем будет постигаться как целостная картина, состоящая из многих различных частей, ясно связанных между собой. Уже знакомый с ним восприимчивый наблюдатель может впитывать все новые впечатления без разрушения имеющегося у него обобщенного образа, и каждый новый импульс будет затрагивать многие из ранее накопленных звеньев».¹⁶

     Разумеется, прорисованная выше типология не может быть жесткой. В реальности как текст города, так и порожденный  им «городской текст» литературы включают в себя признаки разных типологических рядов. Поэтому в каждом конкретном случае речь должна идти не об абсолюте, но только о тенденции, которую следует выявлять и с которой нужно считаться. 
 

      Глава 2. Пространство города в поэзии литературной группы «Московское  время»

     2.1. Литературная группа «Московское время»

     «Московское время» – литературный альманах, выходивший в «самиздате» в Москве в 1970-х, а также литературный клуб (чаще используется определение «литературная группа»), созданный в 1980-х некоторыми авторами альманаха.

     Основные авторы альманаха и группы – поэты Сергей Гандлевский (1952), Александр Казинцев (1953), Бахыт Кенжеев (1950), Александр Сопровский (1953–1990), Алексей Цветков (1947) – познакомились в 1970 на первом курсе филфака МГУ. Большинство из них были жителями Москвы, Цветков приехал из Запорожья. В этот круг вошла также поэт Татьяна Полетаева, не являвшаяся студенткой университета. Молодые поэты, ставшие членами университетской литературной студии «Луч» под руководством Игоря Волгина, задумали выпускать «самиздатовский» литературный альманах. Первый выпуск «Московского времени», вышедший в 1973, был, как и все последующие, отпечатан на машинке и переплетен вручную. В дальнейшем тираж колебался от 7 до 10 экземпляров. В течение четырех лет вышло шесть выпусков «Московского времени», в основном со стихами авторов альманаха. Публиковались также критические заметки и рассказы. Иллюстрировал издание художник Михаил Лукичов.

     В альманахе печаталось также немало поэтов со стороны, в том случае, если и «гостями» и «хозяевами» ощущалась эстетическая и мировоззренческая общность: Наталия Ванханен, Виталий Дмитриев, Елена Игнатова, Юрий Кублановский, Павел Нерлер, Владимир Сергиенко и др.

     Новизна проекта, по мнению современных критиков, заключалась в самоосознании  себя авторами-издателями как «школы». Это был «симптом другого литературного этикета, новая литературная политика» (М.Айзенберг). «Дружеский, застольный круг естественным образом переродился в литературное сообщество» (В.Куллэ). При этом ни в годы выхода альманаха, ни позже «Московское время» не имело какого-либо единого манифеста или декларации. Подразумевалось, что читатель может и должен воспринять эстетическую общность между авторами самостоятельно, при знакомстве с текстами. С.Гандлевский рассказывает: «Сам характер вошедших туда людей – <…> живость, непредвзятость, отсутствие снобизма – все это и предполагало отсутствие манифеста. Вроде как решайте по стихам: есть там какой-то общий знаменатель или нет».

     По  прошествии времени, уже в конце 1990-х, С.Гандлевский о наличии реальной внутренней общности между авторами первоначального состава «Московского времени» писал следующее: «Мне представляется, что родство все-таки было. Речь идет о категорическом неприятии советского режима; об убеждении, что объективной реальностью, «данной нам в ощущениях», жизнь не исчерпывается, потому что за нею стоит тайна; что игра не отменяет личностного начала в искусстве и ответственности за свои слова. Мы любили литературную традицию, и в то же время с подозрением относились к снобизму «хранителей ценностей» и «жрецов всего святого». С другой стороны, самозабвенное растворение в «новоязе» казалось нам скорее поэтическим поражением, чем победой. <…> «. Можно говорить также и об их отчетливом эстетическом родстве. Основные черты этой общности («школы»): ориентация на творчество русских поэтов 19 в.; склонность к четкой строфике и ритмике стихотворений, к классическим схемам рифмовки; нелюбовь к формальным экспериментам; прозрачность смыслового содержания произведений; эмоциональная сдержанность, отсутствие в текстах экзальтации и пафоса.

     После прекращения выхода альманаха в  конце 70-х термин «Московское время» закрепился за основным кругом его  авторов, воспринимаемым как распавшаяся  литературная группа. Кенжеев и Цветков  к этому времени эмигрировали, Казинцев отошел от группы, примкнув к «почвенническим» литературным кругам, связанным с журналом «Наш современник».

     В первые «перестроечные» годы, в основном благодаря А.Сопровскому, в Москве действовал литературный клуб, «в ознаменование  преемственности» названный «Московское время». В обновленном составе активно участвовали яркие молодые авторы – Дмитрий Веденяпин, Григорий Дашевский, Виктор Санчук. Клуб, прекративший свою работу лишь в начале 1990-х, стал один из наиболее авторитетных литературных проектов современной литературной эпохи и оказал определенное эстетическое влияние на многих авторов.  

     2.2. Топос города в  поэзии Сопровского

     Городское пространство в поэзии Сопровского насыщено различными изотопиями: реальный-ирреальный план, концептуальные характеристики города, топонимика, экстерьер, городская природа, краски города, звуки города, жизненное пространство. Его город, прежде всего - город реальный, овеществленный. Он наполнен привычными глазу обывателя предметами и явлениями:

     Там город сумерками залит,

     Повизгивают тормоза,

     Автомобиль  во мглу сигналит

     И брызжет фарами в глаза.

     Жизнь ночного города изображена в поэзии Сопровского только с фасадной, уличной  стороны, в ней нет изображения  мира домашнего тепла, уюта, скрывающемуся  за освещенными окнами. Кроме того, городское пространство в стихотворениях Сопровского – это преимущественно пространство «малых форм». Мы редко увидим здесь огромные площади, поля, скорее это - маленькие улочки, закоулки «провалы мёрзлых подворотен», островки «холодных прямоугольных зданий» между которыми текут оттуда, «со всех семи холмов, Подобно рекам, мостовые».

     Однако, пространство этого города одновременно и тесно и просторно:

     От  тесных Сретенских ворот

     До  Трубной площади широкой.

       Город Сопровского – это город поздней осени и морозной зимней ночи, холодный, безлюдный и хмурый:

     Молодым да влюбленным – и это покажется  раем.

     Эмигранта – и этим ландшафтом до слёз доведешь

     Ну  а нам, попривыкшим, – лишь черная накипь окраин,

     Даже  спрятаться некуда в зимний непрошеный дождь.

     Краски этого города преимущественно темные и неяркие, словно отраженные в свете ночных фонарей. В цвете доминируют синие и черные тона: «черная накипь окраин», черная, неторопливо плещущая вода, «ночи темная громада», «сумрачный огонь», «в налетах дыма черная равнина», «отчаянно-синее» небо, давящая на стекло синева.

       Цветовая гамма городского пространства  пропитана негативом, что подтверждают и звуки, наполняющие город – «бессвязный бред осенней ночи», «ветра свист», безликий голос, что «простужен, нежен и бесплотен», усталое дыхание февраля, «гармоники стон», и вместе с тем – «бесшумные скопления народа».

     Город Сопровского наполнен людьми, но в  нем нет места личности: «И вплавь толкается народ, И я ступаю одиноко». Люди, населяющие это пространство, представляют собой обезличенную массу, толпу, днем все время спешащую и несущуюся куда-то, и растворяющуюся в темноте. С наступлением ночи город пустеет:

     Господи, Боже мой. Как тосклив этот город  ночами,

     Как редки фонари, как асфальты неярко блестят.

     <…>

     О, как пуст этот город, как он угрожающе  вымер.

     Как виновна душа, если к ночи осталась жива.  

     Однако, в общей картине скорби есть место  надежде: приход нового дня и весны  принесет в город и свет, и тепло, и звуки радости:

     Настанет  день, и все преобразится,

     Зайдется  сердце ерзать невпопад,

     И будет - март, и светлая водица

     Размоет ребра зданий и оград...

     И все же, приход нового дня отдален  по времени, надежда на лучшее обусловлена  ожиданием рассвета, солнца, но именно этот, «ожидаемый» рассвет, не является рассветом завтрашнего дня, хотя и может им стать. 

     2.3. Топос города в  поэзии Гандлевского

     Город в поэзии Гандлевского – это город  июльского дня, омытого дождями  и наполненного привычными взгляду  постройками, типичными городскими запахами. Этот город наполнен жизнью, движением. В этом вполне земном городе, городе рабочего класса, нет особых примет, в нем мало места «неземному»:

     Вот наша улица, допустим,