Лирика Ахматовой

Самым первым предвестием  такого тревожного ощущения было стихотворение "Первое возвращение" с его  образами смертельного сна, савана и  погребального звона и с общим  ощущением резкой и бесповоротной  перемены, происшедшей в самом  воздухе времени.

В любовный роман  Ахматовой входила эпоха - она  по-своему озвучивала и переиначивала  стихи, вносила в них ноту тревоги  и печали, имевших более широкое  значение, чем собственная судьба.

Именно по этой причине  любовная лирика Ахматовой с течением времени, в предреволюционные, а  затем и в первые послереволюционные годы, завоевывала все новые и  новые читательские круги и поколения  и, не переставая быть объектом восхищенного внимания тонких ценителей, явно выходила из, казалось бы, предназначенного ей узкого круга читателей. Эта "хрупкая" и "камерная", как ее обычно называли, лирика женской любви начала вскоре, и ко всеобщему удивлению, не менее  пленительно звучать также и  для первых советских читателей - комиссаров гражданской войны и  работниц в красных косынках. На первых порах столь странное обстоятельство вызывало немалое смущение - прежде всего среди пролетарских читателей.

Надо сказать, что  советская поэзия первых лет Октября  и гражданской войны, занятая  грандиозными задачами ниспровержения старого мира, любившая образы и  мотивы, как правило, вселенского, космического масштаба, предпочитавшая говорить не столько о человеке, сколько о  человечестве или во всяком случае о массе, была первоначально недостаточно внимательной к микромиру интимных чувств, относя их в порыве революционного пуританизма к разряду социально  небезопасных буржуазных предрассудков. Из всех возможных музыкальных инструментов она в те годы отдавала предпочтение ударным.

На этом грохочущем фоне, не признававшем полутонов и  оттенков, в соседстве с громоподобными маршами и "железными" стихами  первых пролетарских поэтов, любовная лирика Ахматовой, сыгранная на засурденных  скрипках, должна была бы, по всем законам  логики, затеряться и бесследно исчезнуть...

Но этого не произошло.

Молодые читатели новой, пролетарской, встававшей на социалистический путь Советской России, работницы  и рабфаковцы, красноармейки и  красноармейцы - все эти люди, такие  далекие и враждебные самому миру, оплаканному в ахматовских стихах, тем не менее заметили и прочли маленькие, белые, изящно изданные томики ее стихов, продолжавшие невозмутимо  выходить все эти огненные годы.  

 

"ВЕЛИКАЯ ЗЕМНАЯ  ЛЮБОВЬ" В ЛИРИКЕ АХМАТОВОЙ 

Ахматова, действительно, самая характерная героиня своего времени, явленная в бесконечном  разнообразии женских судеб: любовницы  и жены, вдовы и матери, изменявшей и оставляемой. По выражению А. Коллонтай, Ахматова дала "целую книгу женской  души". Ахматова "вылила в искусстве" сложную историю женского характера  переломной эпохи, его истоков, ломки, нового становления.

Герой ахматовской  лирики (не героиня) сложен и многолик. Собственно, его даже трудно определить в том смысле, как определяют, скажем, героя лирики Лермонтова. Это  он любовник, брат, друг, представший  в бесконечном разнообразии ситуаций: коварный и великодушный, убивающий  и воскрешающий, первый и последний.

Но всегда, при  всем многообразии жизненных коллизий и житейских казусов, при всей необычности, даже экзотичности характеров героиня или героини Ахматовой  несут нечто главное, исконно  женское, и к немуто пробивается  стих в рассказе о какой-нибудь канатной плясунье, например, идя сквозь привычные  определения и заученные положения ("Меня покинул в новолунье // Мой  друг любимый. Ну так что ж! ") к  тому, что "сердце знает, сердце знает": глубокую тоску оставленной женщины. Вот эта способность выйти  к тому, что "сердце знает", - главное  в стихах Ахматовой. "Я вижу все, // Я все запоминаю". Но это "все" освещено в ее поэзии одним источником света.

Есть центр, который  как бы сводит к себе весь остальной  мир ее поэзии, оказывается ее основным нервом, ее идеей и принципом. Это  любовь. Стихия женской души неизбежно  должна была начать с такого заявления  себя в любви. Герцен сказал однажды  как о великой несправедливости в истории человечества о том, что женщина "загнана в любовь". В известном смысле вся лирика (особенно ранняя) Анны Ахматовой "загнана  в любовь". Но здесь же прежде всего  и открывалась возможность выхода. Именно здесь рождались подлинно поэтические открытия, такой взгляд на мир, что позволяет говорить о  поэзии Ахматовой как о новом  явлении в развитии русской лирики двадцатого века. В ее поэзии есть и "божество", и "вдохновение". Сохраняя высокое значение идеи любви, связанное с символизмом, Ахматова возвращает ей живой и реальный, отнюдь не отвлеченный характер. Душа оживает "Не для страсти, не для  забавы, // Для великой земной любви".

" Эта встреча  никем не воспета, 

И без песен печаль улеглась.

Наступило прохладное лето,

Словно новая жизнь  началась.

Сводом каменным кажется небо,

Уязвленное желтым огнем,

И нужнее насущного  хлеба 

Мне единое слово  о нем.

Ты, росой окропляющий  травы,

Вестью душу мою  оживи, -

Не для страсти, не для забавы,

Для великой земной любви".

"Великая земная  любовь" - вот движущее начало  всей лирики Ахматовой. Именно  она заставила по-иному - уже  не символистски и не акмеистски, а, если воспользоваться привычным  определением, реалистически - увидеть  мир. 

" То пятое время  года,

Только его славословь.

Дыши последней  свободой,

Оттого, что это  любовь.

Высоко небо взлетело,

Легки очертанья  вещей,

И уже не празднует  тело

Годовщину грусти своей".

В этом стихотворении  Ахматова назвала любовь "пятым  временем года". Из этого-то необычного, пятого, времени увидены ею остальные  четыре, обычные. В состоянии любви  мир видится заново. Обострены  и напряжены все чувства. И  открывается необычность обычного. Человек начинает воспринимать мир  с удесятеренной силой, действительно  достигая в ощущении жизни вершин. Мир открывается в дополнительной реальности: "Ведь звезды были крупнее, // Ведь пахли иначе травы". Поэтому  стих Ахматовой так предметен: он возвращает вещам первозданный смысл, он останавливает внимание на том, мимо чего мы в обычном состоянии способны пройти равнодушно, не оценить, не почувствовать. "Над засохшей повиликою // Мягко  плавает пчела" - это увидено  впервые.

Потому же открывается  возможность ощутить мир по-детски свежо. Такие стихи, как "Мурка, не ходи, там сыч", не тематически  заданные стихи для детей, но в  них есть ощущение совершенно детской  непосредственности.

И еще одна связанная  с тем же особенность. В любовных стихах Ахматовой много эпитетов, которые когда-то знаменитый русский  филолог А. Н. Веселовский назвал синкретическими и которые рождаются  из целостного, нераздельного, слитного восприятия мира, когда глаз видит  мир неотрывно от того, что слышит в нем ухо; когда чувства материализуются, опредмечиваются, а предметы одухотворяются. "В страсти раскаленной добела" - скажет Ахматова. И она же видит  небо, "уязвленное желтым огнем" - солнцем, и "люстры безжизненный зной".  

 

РОЛЬ ДЕТАЛЕЙ В  СТИХАХ О ЛЮБВИ У АХМАТОВОЙ 

У Ахматовой встречаются  стихи, которые "сделаны" буквально  из обихода, из житейского немудреного  быта - вплоть до позеленевшего рукомойника, на котором играет бледный вечерний луч. Невольно вспоминаются слова, сказанные  Ахматовой в старости, о том, что  стихи "растут из сора", что предметом  поэтического воодушевления и изображения  может стать даже пятно плесени  на сырой стене, и лопухи, и крапива, и сырой забор, и одуванчик  Самое важное в ее ремесле - жизненность  и реалистичность, способность увидеть  поэзию в обычной жизни - уже было заложено в ее таланте самой природой.

И как, кстати, характерна для всей ее последующей лирики эта  ранняя строка:

Сегодня я с утра молчу,

А сердце пополам...

Недаром, говоря об Ахматовой, о ее любовной лирике, критики впоследствии замечали, что ее любовные драмы, развертывающиеся в стихах, происходят как бы в  молчании: ничто не разъясняется, не комментируется, слов так мало, что  каждое из них несет огромную психологическую  нагрузку. Предполагается, что читатель или должен догадаться, или же, что  скорее всего, постарается обратиться к собственному опыту, и тогда  окажется, что стихотворение очень  широко по своему смыслу: его тайная драма, его скрытый сюжет относится  ко многим и многим людям.

Так и в этом раннем стихотворении. Так ли нам уж важно, что именно произошло в жизни  героини? Ведь самое главное - боль, растерянность и желание успокоиться  хотя бы при взгляде на солнечный  луч, - все это нам ясно, понятно  и едва ли не каждому знакомо. конкретная расшифровка лишь повредила бы силе стихотворения, так как мгновенно  сузила бы, локализовала его сюжет, лишив всеобщности и глубины. Мудрость ахматовской миниатюры, чем-то отдаленно похожей на японскую хоку, заключается в том, что она  говорит о целительной для  души силе природы. Солнечный луч, "такой  невинный и простой", с равной лаской освещающий и зелень рукомойника, и человеческую душу, поистине является смысловым центром, фокусом и  итогом всего этого удивительного  ахматовского стихотворения.

Ее любовный стих, в том числе и самый ранний, печатавшийся на страницах "Аполлона" и "Гиперборея", стих еще несовершенный ("первые робкие попытки", - сказала  Ахматова впоследствии) , иногда почти  отроческий по интонации, все же произрастал  из непосредственных жизненных впечатлений, хотя эти впечатления и ограничивались заботами и интересами "своего круга". Поэтическое слово молодой Ахматовой, автора вышедшей в 1912 году первой книги  стихов "Вечер", было очень зорким и внимательным по отношению ко всему, что попадало в поле ее зрения. Конкретная, вещная плоть мира, его четкие материальные контуры, цвета, запахи, штрихи, обыденно обрывочная речь - все это не только бережно переносилось в стихи, но и составляло их собственное существование, давало им дыхание и жизненную  силу. При всей не распространенности первых впечатлений, послуживших основой  сборника "Вечер", то, что в нем  запечатлелось, было выражено и зримо, и точно, и лаконично. Уже современники Ахматовой заметили, какую необычно большую роль играла в стихах юной поэтессы строгая, обдуманно локализованная житейская деталь. Она была у нее  не только точной. Не довольствуясь  одним определением какой-либо стороны  предмета, ситуации или душевного  движения, она подчас осуществляла весь замысел стиха, так что, подобно  замку, держала на себе всю постройку  произведения.

" Не любишь, не  хочешь смотреть?

О, как ты красив, проклятый!

И я не могу взлететь,

А с детства была крылатой.

Мне очи застит туман,

Сливаются вещи и  лица,

И только красный  тюльпан,

Тюльпан у тебя в  петлице".

Смятение 

Не правда ли, стоит  этот тюльпан, как из петлицы, вынуть из стихотворения, и оно немедленно померкнет!.. Почему? Не потому ли, что  весь этот молчаливый взрыв страсти, отчаяния, ревности и поистине смертной обиды - одним словом, все, что составляет в эту минуту для этой женщины  смысл ее жизни, все сосредоточилось, как в красном гаршинском цветке зла, именно в тюльпане: ослепительный  и надменный, маячащий на самом уровне ее глаз, он один высокомерно торжествует  в пустынном и застланном пеленою  слез, безнадежно обесцветившемся мире. Ситуация стихотворения такова, что  не только героине, но и нам, читателям, кажется, что тюльпан не "деталь" и уж, конечно, не "штрих", а что  он живое существо, истинный, полноправный и даже агрессивный герой произведения, внушающий нам некий невольный  страх, перемешанный с полутайным восторгом  и раздражением.

У иного поэта  цветок в петлице так и остался  бы более или менее живописной подробностью внешнего облика персонажа, но Ахматова не только вобрала в  себя изощренную культуру многосмысленных  значений, развитую ее предшественниками  символистами, в частности их умение придавать жизненным реалиям  безгранично расширяющийся смысл, но и, судя по всему, не осталась чуждой и великолепной школе русской  психологической прозы, в особенности  романа (Гоголь, Достоевский, Толстой) . Ее так называемые вещные детали, скупо  поданные, но отчетливые бытовые интерьеры, смело введенные прозаизмы, а  главное, та внутренняя связь, какая  всегда просвечивает у нее между  внешней средой и потаенно бурной жизнью сердца, - все живо напоминает русскую классику, не только романную, но и новеллистическую, не только прозаическую, но и стихотворную (Пушкин, Лермонтов, Тютчев, позднее - Некрасов) .  

 

ПУШКИН И АХМАТОВА

Говоря о любовной лирике Ахматовой, нельзя не сказать  несколько слов о чувствах самой  поэтессы, о ее кумирах, о предметах  ее восхищения.

И одним из неоскудевающим источником творческой радости и  вдохновения для Ахматовой был  Пушкин. Она пронесла эту любовь через всю свою жизнь, не побоявшись даже темных дебрей литературоведения, куда входила не однажды, чтобы прибавить  к биографии любимого поэта несколько  новых штрихов. (А. Ахматовой принадлежат  статьи: "Последняя сказка Пушкина (о "Золотом петушке") ", "Адольф" Бенжамена Констана в творчестве Пушкина", "О "Каменном госте" Пушкина", а также работы: "Гибель Пушкина", "Пушкин и Невское  взморье", "Пушкин в 1828 году" и  др.) В "Вечере" Пушкину посвящено  стихотворение из двух строф, очень  четких по рисунку и трепетно-нежных по интонации.