Автор работы: Пользователь скрыл имя, 28 Января 2010 в 14:02, Не определен
Курсовая работа
Введение
Произведения, созданные в эпоху Возрождения и Просвещения относят к вершинам человеческого духа. Они оставили понятия, образы, типы, которые стали нарицательными. Такие слова, как «Одиссея», «Беатриче», «Дон Кихот», «Леди Макбет», заменяют нам длинные описания. Они повсеместно приняты как доступный всему человечеству код. «Русским гамлетом» прозвали несчастнейшего из самодержавцев российских Павла. А «Русский Фауст» – это, конечно, Иван Карамазов, в свою очередь ставший легко выклиниваемым клише», – пишет Ю. Архипов, (автор предисловия к изданию «Фауста») (Гёте: 5). Характеры этих героев мировой литературы обладали определенным набором качеств, которые устойчиво сохранялись в человеческом восприятии и осмысливались как «вечные».
«Вечные» образы нередко возвращаются в литературу, появляются под тем же или другим именем в произведениях писателей последующих эпох, постепенно обогащаясь все новыми и новыми «смыслами» в сознании читателей.
Великие творения зарубежных писателей оказались очень привлекательными для наших соотечественников, так как в них была «высшая смелость: смелость изображения, создания, где план обширный объемлется творческою мыслию – такова смелость Шекспира <…> Гете в «Фаусте», Мольера в «Тартюфе», – писал А. С. Пушкин (Гессен: 353)
Многие русские писатели стремились дать свою трактовку «вечным» образам и сюжетам, лежащим в основе всей европейской культуры (например, Пушкин в «Дон Жуане»).
Это не только образы мировой литературы, но и образы, пришедшие к нам со страниц Священного Писания – книги, содержащей ответы на самые важные духовные вопросы человечества.
«Путешествуют» из произведения в произведение не только образы, но и тема, и проблема, заданные автором. Например, Тургенев в статье «Гамлет и Дон Кихот» раскрывает проблему «гамлетизма». Тургенев считает «гамлетизм» отрицательными и трудно преодолимыми качествами русского человека. «И вот, с одной стороны, стоят Гамлеты, мыслящие, сознательные, часто всеобъемлющие, но так же часто бесполезные и осужденные на неподвижность, а с другой стороны – полубезумные «Дон Кихоты» (Тургенев:215)
Другая «вечная» проблема, проблема «Добра и зла», стала главной в последнем романе Достоевского.
Литература о творчестве Ф. М. Достоевского очень обширна, можно сказать необъятна. Критики, литературоведы и философы исследовали его творчество с самых разных углов зрения. Среди представителей литературоведения можно отметить работы Б. М. Энгельгардта, Л. В. Пумпянского, А. С. Долинина, В. Л. Комаровича, М. М. Бахтина, П. М. Бицилли, А. Л. Бема, Ю. М. Лотмана, Г. М. Фридлендера, Г. Н. Поспелова, Л. М. Розенблюма, В. Н. Белопольского, В. А. Бачинина, В. Н. Захарова и других.
Почти все крупнейшие русские философы писали о творчестве Достоевского. Достоевский был по достоинству понят и оценен именно философами. В. В. Розанов, Д. С. Мережковский, Лев Шестов, Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, Н. О. Лосский, Вяч. Иванов посвящали свои труды Достоевскому, открывали в его творчестве новые грани. Многие философы начинали свою творческую деятельность с исследований о Достоевском, либо писали о нем в период становления своего философского мировоззрения. Лосский же обратился к творчеству Достоевского значительно позже, и именно ему удалось дать наиболее полный обзор мировоззрения Достоевского.
С. Л. Франк, религиозный философ и психолог, говорит о проблеме, поставленной Достоевским в «Братьях Карамазовых», как о центральной проблеме в эпоху кризиса гуманизма и подчеркивает связь мотива романа с титаническими «фаустовскими» мотивами ренессанса. Суть этого кризиса Франк видит в том, что «все возвышенное, духовное, благородное в человеке принципиально отвергается; лишь предавшись сатанинским силам, человек может осуществить свою цель на Земле» (Франк: 393). «Не существо, поклоняющееся Богу и осуществляюее Божьи заветы на земле, а лишь существо, которое само было бы Богом – «сверхчеловек» – может быть признано идеалом, тем объектом поклонения, каким для гуманизма был человек» (Булгаков: 45).
В этой духовной ситуации мир знакомится с романом Достоевского «Братья Карамазовы», с его своеобразным учением о существе человека. С. И. Гессен, философ и педагог , сравнивает роман Достоевского с «Фаустом» Гёте по философской насыщенности образов (Гессен: 352).
Оценивая значение образа Ивана Карамазова, С. Н. Булгаков в статье «Иван Карамазов» пишет: «Мировое значение образа Карамазова станет для нас яснее, когда мы сопоставим его с другим мировым образом – Фаустом. Может быть, кому-нибудь покажется смелым это сопоставление бессмертного творения Гёте <…> и нашего Ивана Карамазова, – мы так не привыкли полной мерою ценить свое национальное достояние по сравнению с западным. Но обдуманно делаю это сопоставление и считаю его вполне законным. С точки зрения их идейного содержания, Фауст и Карамазов находятся в несомненной генетической связи, один выражает собой сомнения XVIII, другой XIX века, один подвергает критике теоретический, другой – практический разум».
Следовательно, в литературоведческих и философских трудах, посвященных Ф. М. Достоевскому и его «Братьям Карамазовым», встречаются сопоставления образов Ивана Карамазова и Фауста Гёте. Это не удивительно, поскольку уже тот факт, что Ивану Карамазову в его видении является черт, может напомнить читателю о Фаусте, который заключает сделку с Мефистофелем. К тому же, сам Достоевский в своем произведении дает некоторые отсылки к «Фаусту» Гёте. Но по каким именно критериям можно определить, что герой «фаустовского» типа? Какие общие черты можно отметить у Ивана Карамазова и Фауста, помимо общения с темными силами? В работах опытных литературоведов и философов мы не обнаружили четкого обоснования сравнения Ивана и Фауста, полной сравнительной характеристики героев.
Цель нашей работы – выяснить, насколько возможно такое сопоставление «вечных» образов русской и мировой литературы. Можно ли считать Ивана Карамазова «русским Фаустом». И что в таком случае отличает «Русского Фауста» от западного?
Задачи, которые мы ставим перед собой: выделить и проанализировать общие черты в образах героев; выделить национальные черты героев.
Объектом нашего исследования становятся не только образы Фауста и Ивана Карамазова, но и сами произведения Гёте и Достоевского.
Предмет исследования – сходства характеров героев, их жизненных исканий, судеб, их убеждений. Кроме того, сходства философских проблем, поставленных в произведениях, вопросов, которые ставят перед собой писатели и их герой. А также национальные черты в характерах героев, которыми «русский Фауст» отличается от немецкого.
Сам образ Фауста возник в недрах народного творчества и только позднее вошел в книжную литературу. Исторический Фауст жил в 1480-1541 годах, слыл магом и чернокнижником. Отвергнув современную науку и религию, по народному преданию, Фауст продал душу дьяволу. О докторе Фаусте ходили легенды, он был персонажем театральных представлений, к его образу обращались в своих книгах многие авторы (Например, в 1587г во Франкфурте вышла популярная книга – «История доктора Фауста, пресловутого кудесника и чернокнижника»)(Аникст: 56).
Под пером Гёте герой получил свое законченное воплощение, стал тем «вечным» образом, над разгадкой которого билась русская литература.
Само имя Фауста стало нарицательным: оно обозначает во всем сомневающегося человека, несущего в себе стремление к идеалу и не останавливающегося на достигнутом. Гёте определил жанр «Фауста» как трагедию. Правда, трагедия эта особенная, уникален и символико-мифологический язык произведения. В нем наперед возводится положительный итог целого: господь Бог, снизошедший до терпеливого разговора с дьяволом, которому дозволяет жестоко испытывать ученого Фауста, предрекает: «Кто ищет, вынужден блуждать», но в своем темном стремлении сознает свой путь: «чутьем, по собственной охоте // Он вырвется из тупика» (Гёте: 132)
«Пролог на небе» – введение в философскую концепцию трагедии. В комментариях к трагедии, упоминается высказывание Байрона о Прологе, как о подражании книге Иова из Библии (Гёте: 620). Займствование подтверждено самим Гёте: «То, что экспозиция моего «Фауста» имеет некоторое сходство с экспозицией Иова, верно, – ответил Гёте на отзыв Байрона – но меня за это следует скорее хвалить, чем порицать»(Гёте: 620).
В романе Достоевского мы встречаем тот же отрывок из Священного Писания. Об Иове упоминает старец Зосима: «Был муж в земле Уц <…> И вот восходит к Богу Диавол вместе с сынами Божьими и говорит Господу, что прошел по всей земле и под землею. «А видел ли раба моего Иова?», – спрашивает его Бог. И похвалился Бог Диаволу, указав на великого святого раба своего. И усмехнулся Диавол на слова Божии: «Предай его мне и увидишь, что возропщет раб твой и проклянет твое имя». «А и сколько тут великого тайного, невообразимого!»,– восклицает Зосима» (Достоевский: 403).
Н. А. Бердяев в статье «Откровение о человеке в творчестве Достоевского» подчеркивает, что Достоевский «не случайно» «заставляет» Зосиму умереть в самом начале романа. Дальнейшее его существование лишь помешало бы раскрытию всех противоречий и полярностей человеческой природы» (Бердяев: 220).
Таким образом, положительное благообразие, которое дается в форме поучений старца Зосимы, – своеобразная экспозиция, пролог.
Обращением к истории
Фауст, герой Гёте – человек науки, мыслитель, воплощение неутолимой тяги к знанию. Наука – главная творческая и движущая сила европейского просвещения. Фауст занимается всеми науками средневековья:
Я богословьем овладел
Над философией корпел
Юрисп
И медицину изучил.
О месяц, ты меня привык
Встре
В ночных моих трудах, без сна
В углу у этого окна.
Герой Достоевского, представитель другой эпохи, тоже стремится к знаниям. С. Н. Булгаков называет его «русским интеллигентом» XIXв И подчеркивает в нем «сильный философский ум»(Булгаков: 420)
Иван Карамазов «очень скоро, чуть не в младенчестве, стал обнаруживать какие-то необыкновенные и блестящие способности к учению». «Молодой человек оказал все свое практическое умственное превосходство над тою многочисленную, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи, которая в столицах…» (Достоевский: 64). «Молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид» (Достоевский: 66).
«Но в науке лишь то, – говорит старец Зосима, – что подтверждено чувством. Мир же духовный, высшая половина существа человеческого отвергнута вовсе, изгнана с неким торжеством, даже с ненавистью. Вслед науке хотят устроиться без Христа» (Достоевский: 430).
Наука не приносит обоим героям удовлетворения, приводит их к духовному кризису. «Пергаменты не утоляют жажды…» (Гёте: 142). Фауст ощущает бесплодность знаний, задыхается в стенах кабинета.
И Иван, и Фауст испытывают чувство «тоски». Интересно даже дословное совпадение. Иван Карамазов чувствует «тоску нестерпимую». Это «тоска, доходящая до тошноты» (Достоевский: 372).
С Фаустом мы встречаемся тогда, когда он проделал большой путь и разочарован, не найдя того, что искал, сидя в своей тесной, захламленной рабочей комнате.
В любом наряде буду я по праву
Тоску существования сознавать
Я слишком стар, чтоб знать одни забавы
И слишком юн, чтоб вовсе не желать.
Что даст мне свет, чего я сам не знаю?
«
Извечн
Которы
Нравоу
Нам всем до тошноты осточертев.
<…>
Едва
Меня
И я в поту от ужаса проснусь.
Бог, обитающий в груди моей,
Влияет
На
Не
Мне тяжко от неполноты такой,
Я жизнь отверг и смерти жду с тоской.