Адресаты любовной лирики А.А.Блока

    «Мне  во многих делах очень надо твоего участия, -  пишет он ей в 1908 году. – Стихи в тетради давно  не переписывались твоей рукой. Давно  я не прочел тебе ничего. Давно чужие  люди зашаркали нашу квартиру».

    И дело не в увлечениях Л.Д. Блок, - разве их не было у него самого? Он печально видит, что и в ней подымаются те разрушительные силы, с которыми он надеется справиться с ее помощью в себе.

    Он  очень сдержанно относился к  артистической деятельности Л.Д. Блок, был скуп на похвалы. В тоне его, когда он говорит с ней о театре, звучит отрезвляющий скепсис. Никаких уверений в «наличии» большого таланта, никакого подбадривания. Любовь Дмитриевна считала, что такое «невмешательство» Блока в ее дела настораживало всех, «казалось сознательным отстранением вследствие неверия».

    В августе 1908 года Любовь Дмитриевна возвращается. Она пережила, по своему мнению, лучший год жизни. Они уезжают в Шахматово.

    Вокруг  стоят золотые леса. Блок капает землю, строит забор, рубит деревья. «Земля ведь многое объясняет», - замечает он как-то жене. Блок пишет пьесу, в план которой вносит «внешний» рисунок своих отношений с женой, происходящих событий:

    «Она  плачет.

    Он  заранее все понял и простил. Об этом она и плачет. Она поклоняется ему, считает его лучшим человеком и умнейшим».

    А он-то, он-то…

    «Он думает иногда о самоубийстве. Он, кого слушают и кому верят, - большую  часть своей жизни не знает  ничего».

    Беспощадность к себе, готовность признать и даже преувеличить собственную вину – и боль о той, которая «тоже попала в круговорот», отливаются в строки знаменитого стихотворения:

…Я  звал тебя, но ты не оглянулась,

Я слезы лил, но ты не снизошла.

Ты  в синий плащ печально завернулась,

В сырую ночь ты из дому ушла. 

Не  знаю, где приют своей гордыне

Ты, милая, ты, нежная, нашла…

Я крепко сплю, мне снится плащ твои синий,

В котором ты в сырую ночь ушла…

    Любовь  Дмитриевна ждала ребенка, и Блоку  казалось, что это будет началом их новой жизни. Знакомые вспоминают, что он был в это время очень трогателен – с приветливым лицом, озабоченной и нежной улыбкой, потеплевшим голосом.

    Мальчика  назвали Дмитрием – в честь  деда, Менделеева.

    «…Блок  молчит, - вспоминает свидетельница  тех дней, - смотрит не по-своему, светло- и рассеяно».

    В записной книжке поэта в эти февральские  дни 1909 года появляется выписка из «Анны  Карениной»:

    «Но теперь все пойдет по-новому. Этот вздор, что не допустит жизнь, что прошедшее  не допустит. Надо биться, чтобы лучше, гораздо лучше жить».

    Но  надежды не сбываются, ребенок умирает.

    «Блок подробно, прилежно рассказывал, объяснял, почему он не мог жить, должен был  умереть. просто очень рассказывал, но лицо у него было потерянное, не верящее, потемневшее сразу, испуганно-изумленное…  Погасла какая-то надежда. Захлопнулась едва приоткрывшаяся дверь». Эта утрата больно ударила Блока и осталась навсегда ему памятной.

 

6. Любовь Александровна  Дельмас

    Блок  больше не верит в любовь, не верит  в счастье, в его душе живет  трагическая музыка долга, влекущая его сквозь все жизненные препятствия.

    Жизнь вокруг запутанна и тяжела, близкие  Блоку люди бьются в ее тисках, в  семейных неурядицах, в тщетных попытках «воплотиться» в творчестве.

    Мать  поэта тяжело нервно больна. Жена мучится  своей никак не складывающейся артистической  карьерой. Она мечется от театра к новым увлечениям.

    «Если бы Люба когда-нибудь в жизни могла  мне сопутствовать, делить со мной эту  сложную и богатую жизнь, входить  в ее интересы, - печально размышляет поэт. – Что она теперь, где, - за тридевять земель. Мучит, разрывает, зря все это. Тот мальчишка ничего еще не понимает, если даже способен что-нибудь понимать».

    Блок  ведет себя смиренно, ему кажется, что все случившееся, что новый  поклонник его жены – «настоящее возмездие», ответ на его «никогда не прекращавшиеся преступления», что он «стар» и «мертв».

    Но  этот «черный, бурый измученный ствол» по-прежнему тянет к «пустому окну»  цветущие ветви:

…Этот голос – он твой, и его непонятному  звуку

Жизнь и горе отдам,

Хоть  во сне твою прежнюю милую руку

Прижимая  к губам.

    «Крест» долга отпугивает Любовь Дмитриевну и тех, кто в эту пору близок ей, кто, по выражению Блока, не отличает в искусстве (да часто и в жизни…) бриллианта от бутылочного стекла.

    «Модернисты все более разлучают ее со мной», - с горечью записывает поэтр в дневнике.

    «Любовь Дмитриевна уходит от него снова, - писал  один из последователей. – Из «Прекрасной  Дамы» эпохи мистического символизма она превращается в Коломбину  мейерхольдовских пантомим…»

    «Как  редко дается большая страсть, - записывал  Блок много лет назад. – Но когда приходит она – ничего после нее не остается, кроме всеобщей песни. Ноги, руки и все члены поют и поют хвалебную песню… есть страсть – освободительная буря, когда видишь весь мир с высокой горы».

    Такой страстью для Блока стала оперная  актриса Любовь Александровна Дельмас.

    Л.А. Дельмас, недавно возвратившаяся из Парижа в Петербург, была приглашена на партию «Кармен» в «Музыкальную драму».

    «Моя  жизнь в то время была на распутье: что-то во мне бунтовало, что-то не ладилось, все время меня куда-то влекло, а куда – и сама не знаю. Полный душевный разлад… Потом Блок уверяя ее, что, как и она, находился в то время «окрай неизвестных дорог» и они – «подобные друг другу – друг друга и искали…»

    Начались  репетиции. Актеры изучали Испанию  по гравюрам и кино, слушали рассказы о нравах и обычаях Испании. Работа увлекала Любовь Александровну, а состояние душевного разлада и волнения за роль, помимо воли помогали выявить «нервный тонус» оперы.

    И вот после нескольких выступлении  в «Кармен» 14 февраля 1914 года актриса получает конверт с печатью А.Б. и букет красных роз. Вскрывает конверт. Читает: «Я смотрю на Вас в «Кармен»  третий раз, и волнение мое растет с каждым разом. Прекрасно знаю, что я неизбежно влюбляюсь в Вас, едва вы появимтесь на сцене… Я – не мальчик, я знаю эту адскую музыку влюбленности, от которой стон стоит во всем существе и которой нет исхода».

    2 марта – снова розы и снова письмо: «Не знаю, какой заколдованный цветок Вы бросили мне, не Вы бросили, но я поймал».

    12 марта: «Прошу Вас, снимитесь, наконец, в роли Кармен и также без грима. Ваши карточки, во-первых не похожи, во-вторых – распроданы…»

    Мало  ли получает актриса писем и цветов от своих поклонников. Но эти вызывали тревогу. Странные в них были признания: «Ясно, что молитва матери и любовь невесты от гибели не спасут». О чем это – она не знала. Но слова о гибели, о «проклятой влюбленности» и ее «адской музыке» пугали.

    Когда дирижер Малько, встретив ее в театре, стал говорить с восторгом, что в нее влюблен известный поэт Александр Блок и что они должны сейчас же познакомиться, она замахала руками: «Не хочу, не хочу!» - и убежала.

    Блок  записал: «Я боюсь знакомиться с  ней».

    Быть  может, ему вспоминались предчувствия прошлой весны, когда он писал  жене о том, что может и будет  его «отравлять в ту зиму».

    Теперь  эта зима наступила.

    В январе было много оттепелей, Фонтанка очищалась ото льда, два раза начиналось наводнение. Люба часто бывала дома. В эту ветреную зимнюю оттепель особенно ощущался уют. Как-то Блок записал в дневнике: «Мрачно до того, что уютность возвращается». И сейчас эта уютность угнетала тем, что была худым миром, в котором исподволь копились недоговоренности, непонимание, злоба.

Голоса  поют, взывает вьюга,

Страшен мне уют…

Даже  за плечом твоим, подруга,

Чьи-то очи стерегут!

    В эти дни – 12 января – появляется первая запись о Дельмас. Следующая – через месяц, 14 февраля: «Кармен – с мамой… пела Андреева-Дельмас – мое счастье». В этот день он послал ей первое письмо.

    2 марта, Блок снова торопится  в театр. В тот вечер пела  Давыдова.

    В антракте он узнал, что Андреева-Дельмас  сейчас здесь, в театре. Он ищет ее глазами, наконец, просит какую то барышню  показать ее. Барышня ведет его  в партер, показывает и говорит: «Вот сейчас смотрит сюда, рыженькая, некрасивая».

    Ему показалось, когда он прошел мимо, что она посмотрела на него недовольно, глаза ее заплыли, и вся она выглядела усталой и простуженной. Но все сейчас: и то, как она чихала, и то, что была без грима, - казалось ему необыкновенно прекрасным и милым.

    В темноте он пересел к ней ближе. Она почувствовала его взгляд, стала часто оглядываться. После второго антракта она в зале не появилась. Он бросился вниз – к одному служителю, к другому: «Да, сейчас ушли».

    Потом он часто будет ее просить: «Пойдемте  вместе. Я хочу погордиться вами». Но это потом. А сейчас – лучше, чтобы никто и не подозревал о ее существовании. Влюбленные суеверны.

    В следующие дни Блок, как гимназист, скупая ее фотографии, стремился встретить  ее на улицах. Пути их часто пересекались. Любовь Александровна постоянно  чувствовала его присутствие. Но ни тот, ни другая не решились познакомиться.

    Наконец Блок передает Любови Александровне  имя, номер телефона и просит позвонить. По телефону ей отвечает его робкий голос: «Хочу увидеть и познакомиться  с вами». Договариваются о встрече.

    Любовь  Александровна ждала Блока в  Театре музыкальной драмы, он нервно взбежал по лестнице. Смотрели друг на друга молча. Первой не выдержала  она: «Ну что же вы молчите? И вообще мне уже пора идти, проводите меня».

    Они понравились друг другу. Потом было много встреч. У их прогулок были свои места. Одно из них – мост через Пряжку, который был виден из окна Александра Александровича.

    В жизни Кармен оказалась несколько  иной, чем на сцене. Как-то сказала  ему: «Боюсь любви». Он в ответ перекрестил  ее.

    Они гуляют вместе на Стрелке и в Елагинском парке, в Шувалово. Казалось, если Блок и боится чего-нибудь,  так это того, что «как, вечно, не сумеет сохранить и эту жемчужину». Нот иногда, по словам Дельмас, он «мрачнел, таил свои мысли, с ним становилось трудно». Бывали приступы грусти и у нее.

    Порой ему кажется, что «в жизни, в этой жизни, может быть когда-то совсем новое». Но проходит время – и его начинает мучить «тяжесть ревности, неизвестно к кому, неизвестно к чему».

    Он  пытается объяснить ей и себе, что  же в ней вызвало его любовь: «…старинная женственность, - да, и она, но за ней еще: какая-то глубина верности, лежащая в Вас; опять не знаю, то ли слово: «верность»? – Земля, природа, чистота, жизнь, правдивое лицо жизни, какое-то мне не знакомое; все это, все-таки, не определяет. ВОЗМОЖНОСТЬ СЧАСТЬЯ, что ли? Словом, что-то забытое людьми…»

    Вот кажется, сказано главное, что двигало  этой любовью, - ВОЗМОЖНОСТЬ СЧАСТЬЯ.