Рыцарская культура эпохи Средневековья

    Важное  место в мире ценностей героев романа о Тристане занимает любовь, которая определяет сюжетные коллизии, трагическую развязку всей истории. Анализ этого момента нравственного  идеала показал, что любовь в романе преломляется через призму социального, а не индивидуального начала в человеке.

    Любовь  рыцаря к даме проявляется в беззаветной  и безответной его верности. Той  верности, которая обретает свою цель в самой себе и не требует награды. Но рыцарь может быть, и очень часто бывает любим. Это ничуть не противоречит и не препятствует его служению. Правда, в этом случае самоотречение и самовозвышение завершаются вовсе не исполнением желаний. Результат оказывается неадекватен затраченным усилиям. Частично избегнуть его позволяют огромные и непомерные требования к любви. Она не завершается моментом обладания рыцарем своей дамой. Чтобы оставаться достойным своей любви, рыцарю постоянно нужно быть начеку, преодолевать внешние и внутренние препятствия, создавать достигнутое в любви как частичное и не окончательное, себя – не вполне достойным блаженства и т.д. и т.п. Короче, рыцарская любовь не завершима. В этом может быть ее главное сходство со служением дружинника вождю, вассала сеньору, чья верность подвергается непрерывным испытаниям. Если и любовь существует под знаком верности, а такова именно рыцарская любовь, в ней всегда сохранится дистанция между достигнутым и должным. Самое должное абсолютно и бесконечно. К нему нужно стремиться в сознании его недостижимости. Рыцарь верен даме и своей любви. Как это далеко от обладания дамой и наслаждения любовью. Всякое обладание и наслаждение здесь не самоцельны и самоценны. Они награда, которая только знак того, что служение-верность принимаются. Награда привязывает рыцаря к даме, а не просто удовлетворяет и тем завершает его томление и страсть. Страсть остается, только направлена она на служение и верность, а не одно наслаждение и обладание. 

    Дворянство  и рыцарство в  ракурсе героизма.

    «Служение»  и «верность» для дворян и рыцарей. 

    Между рыцарем и дворянином нет сколь-нибудь внятной и ощутимой границы, когда  можно было бы сказать, что по одну ее сторону находится рыцарь, по другую – дворянин. Еще и сегодня  королева Великобритании возводит в  рыцарское достоинство подданных короны. Или, скажем, знатные дворянские фамилии по возможности начинают свои генеалогии с предков-рыцарей. Характерно, однако, что даже самые родовитые аристократы очень редко рискуют углубляться далее XII-XIII веков в поисках основателя рода. Им, как правило, является рыцарь, а вовсе не полуварвар дружинник. Последнего могло и не быть или сведения о нем отсутствуют. Так что есть все основания для утверждения о том, что рыцарство и дворянство не просто связаны самым тесным преемством. Дворянин – прямой и ближайший потомок рыцаря, получивший от предка богатое наследство, очень многое в нем сохранивший и дорожащий им. Пожалуй, только в XVII веке, да и то в «образцовой» Франции становится вполне внятно, что рыцарству пришло на смену дворянство. То сословие, которое еще долго могло называть себя рыцарским, но у которого возникло ощущение дистанции по отношению к своим предшественникам и предкам. Дворянину рыцарственность вменяется в долг, за этим стоит и ощущение преемственной связи с прошлым, и очищенное мифологическое восприятие бывшего когда-то полнокровной реальностью. Дворянин может быть или не быть рыцарем. Стало быть, рыцарство от свободы, у него уже нет природы, данности, быта, каковые наличествуют у дворянства. Дворянин должен быть сопоставлен с рыцарем, прежде всего по таким ключевым критериям, каковыми являются служение и верность. Они изначально присущи германскому героизму, но в отличии, скажем, от неколебимой устремленности к триумфу-катастрофе, довершающим героизм, служение и верность сохранили свои господствующие позиции в рыцарском героизме. Рыцарь служит сюзерену, Церкви, даме, униженным и оскорбленным, своему роду через эти реалии он утверждает самого себя, а значит, служит и себе.

      Служение себе наиболее проявлено  в рыцарском авантюризме, здесь оно выступает исходным импульсом героического деяния, но и в приключениях служение самому себе обязательно опосредовано всеми перечисленными его разновидностями. Кому же служит дворянин и есть ли в его служении существенное отличие от рыцарского служения?

    Можно привести сколько угодно примеров, когда служение дворянина распространяется и на Церковь, и на малых сих, и  на даму, и на свой род, и на государя. Весь вопрос только в том, насколько  внутренне обязательны все эти  разновидности служения для дворянина. Если применить этот критерий к дворянскому служению, то окажется, что Церкви он может служить, а может – и не служить. Ни в том, ни в другом случае его дворянское достоинство не будет превознесено или потерпит ущерб.

    Точно так же с простолюдином, будет ли дворянин с ним изысканно вежлив, пренебрежительно равнодушен или груб, жесток, снисходителен, справедлив, милосерден, защитит он его или бросит на произвол судьбы, в любом случае к дворянскому достоинству то, как он относится к простолюдину, прямого отношения не имеет. В отличие от служения Церкви и самым тесным образом с ним связанным служением униженным и оскорбленным, по-прежнему очень значимо для дворянина служение своему роду. Он аристократ в ничуть не меньшей степени, чем рыцарь. Так что именно здесь менее всего проявлены различия между служением дворянина и рыцаря. Однако оно явно обозначается при обращении к сохраняющему свою власть и над дворянином служению государю.

    Для рыцаря служение государю – это  только одна из его разновидностей, часто оно опосредовано служением своему непосредственному сюзерену. Во Франции XVII века еще во времена Фронды дворяне, во всяком случае, значительная их часть, не были свободны от служения своим сюзеренам, прежде всего пэрам королевства. Впрочем, и тогда такое служение было остаточным, быстро уходящим в прошлое. В принципе, дворянин, освободившийся от пережитков рыцарства, знает над собою долг служения одному только государю. Этот долг не так непреложен, как служение рыцаря сюзерену. Последний вне такого служения вообще не мыслим, если он только не вступил в духовно-рыцарский орден. Дворянин, вообще говоря, мог своему государю не служить. От этого он не терял ни дворянства, ни своих поместий. Но и нельзя сказать, чтобы его «дворянскость» при этом не терпела никакого ущерба. Все-таки нормальный «настоящий» дворянин должен служить. Как минимум, его служение очень желательно в глазах государя и дворянского сословия. Между тем служение дворянина государю, рыцаря сюзерену, пускай им будет даже король, далеко не одно и тоже. Рыцарь служит практически исключительно лицу, не французскому королевству, а французскому королю. Служение дворянина также соотнесено с лицом, но для него оно не самодавлеет. За лицом стоит государство и страна. Государь же, которому служит дворянин, персонифицирует их собой.

    Между тем, право рыцаря на отъезд от одного государя (сюзерена) к другому для  средних веков было чем-то само собой  разумеющимся. Рыцарь устанавливал с  государем личную связь на определенных условиях. Он мог ее расторгать, не нарушая верности. Рыцари и государи сходились и расходились как бы поверх государств и государственной жизни. Такое было возможным потому, что король, к примеру, Франции был королем французов и, прежде всего французского рыцарства. Последнее же становилось таковым не изначально, не от природы, а от свободы принятия вассальной присяги. При определенных условиях присяга была обратима и отменима. Совсем другая ситуация складывается в отношениях дворянина и государства. Пока сохраняется государство, присягающий государю дворянин обязан сохранять связь с ним. Для него государь в какой-то мере посредник в служении государству и стране. Оба они и дворянин, и монарх служат, только у одного служение – подчиненность, у другого – служение-властвование. Впрочем, разница между служениями не абсолютна, т.к. государь обязан править государством, дворянин – помогать ему в этом.

    С различием в дворянском и рыцарском  служении связан различный же характер дворянского и рыцарского самоутверждения. Рыцарское самоутверждение исходно разомкнуто во вне. Через служение другому рыцарь служит себе, обретает себя в своей заданности, самоутверждается. Дворянин же, напротив, прежде всего, служит себе, его самоутверждение имеет своим следствием служение другому. Другой – это в первую очередь государь. Но отношения между дворянином и государем не довершенно личностные. В конечном итоге и дворянин, и государь обращены к третьему – государству. На фоне государства человек, если он не растворен в нем, должен вначале свести счеты с самим собой, самоопределиться и только затем вступать в связи с ним. По крайней мере, для дворянина, как носителя героического начала, служение государю в качестве чего-то первичного немыслимо. Оно может сколь угодно блестяще проявить себя на государственном поприще, но настоящих государственных добродетелей у него не будет. Дворянину в той мере, в какой он претендовал на продолжение героической традиции, действительно не оставалось ничего другого, чем самоутверждение и служение самому себе. Оно не было и не могло быть простым возвратом к исконному германскому героизму. 

    Вопросы чести, безупречности  и совести

    в рыцарстве. 

    Кодекс  рыцарства требовал от человека много  достоинств, ибо рыцарь - это тот, кто благородно поступает и ведет  благородный образ жизни. Странствующий рыцарь должен был подчиняться четырем законам: никогда не отказываться от поединка; в турнире выступать на стороне слабых; помогать каждому, дело которого справедливо; в случае войны поддерживать справедливое дело. Но подчинение этим законам должно было выражать более глубокие добродетели рыцаря. Если дворянин, вступивший в рыцарский орден, не имеет чистоты девушки, он не вправе называться рыцарем, как бы храбр он ни был. Ибо, если о нем говорят, что «он горд и заносчив и презирает бедняков и низших по положению, притворщик и лжец на словах, развратный и порочный в действиях, то таков человек не достоин быть рыцарем».

    Для рыцарства очень важна была внешняя  сторона его проявления. Ритуалы, символика, этикет, словом, все выставлено у него на показ. Его атрибутами становился цвет одежды, перьев на шлеме, соответствующий цвету нарядов его дамы сердца, которой он поклоняется, любовь к которой он воспевает.

    Рыцарь  обладал эффектным генеалогическим  древом и был наделен красотой (его наряд украшала бижутерия). Славу приносила не победа, но поведение рыцаря в бою. Гибель считалась хорошим завершением судьбы, ибо избавляла от роли немощного старика. Рыцарь хранил верность обязательствам по отношению к равным себе, плывущим в одной «ладье жизни». Известен обычай принесения странных обетов, которые следовало исполнять вопреки здравому смыслу (рыцари поклялись не отходить с поля боя дальше определенного расстояния, 90 из них заплатили за это жизнью).

    В знаменитой французской поэме XII века «Песнь о Роланде» прославляются подвиги рыцаря, благородного и отважного, отдавшего жизнь за христианскую веру и своего короля. ЕЕ главный герой – граф Роланд действительно безупречный рыцарь. Как это и положено для героя-германца в нем совмещается не знающее преград и ограничений самоутверждение с верностью Карлу Великому. Наиболее красноречиво это демонстрирует эпизод в Ронсевальском ущелье, предшествующий битве с маврами. Силы Роландова арьергарда и мавров не равны. Одному ему не выстоять перед натиском противника. Соратник Роланда граф Оливье обращается к нему с призывом, проникнутым здравомыслием и практической целесообразностью: 

         «Трубите в рог  скорей, о друг Роланд!

         Король услышит  зов, придет назад,

         Баронов приведет на помощь нам». 

    Но  здравый смысл и практическая целесообразность не для Роланда, когда речь идет о рыцарской чести и репутации. И граф Роланд предпочитает почетную гибель-самоутверждение, поддержке соратников и союзников. В ответ на призыв Оливье он восклицает: 

                     «Не стану Карла  я обратно звать

                     Себе и милой  Франции на срам». 

    Как видно мотив родины и совести  Роланду не вовсе чужд. Хотя он явно не доминирует в мотивировке действий Роланда. 

                     «Пускай не скажет обо  мне никто,

                     Что от испуга позабыл  я долг.

                     Не посрамлю я  никогда свой род». 

    Итак, это не что иное, как утверждение родины и рода. 

                     «Не дай Господь  и ангелы святые

                     Чтоб обесчестил я наш край родимый

                     Позор и срам мне  не страшны – не кончина,

                     Отвагою – вот  чем мы Карлу милы». 

    Стало быть, и Карлу, с которым Роланд связан обетом верности дружинника вождю, важна не победа, не практическая целесообразность, а героическая безупречность действий графа. Дружинник должен быть достоин вождя. Его верность состоит вовсе не только в стремлении добиваться пользы, преимуществ для того, кому он служит. Есть вещи, которые и император Карл и граф Роланд ставят выше. На самой высоте их совместного бытия тождество самоутверждения и утверждения другого. 

    Рыцарские формирования: общества, ордена – как

    отражение тенденции рыцарской  культуры. 

    Характерной особенностью средних веков было слияние церкви, как носительницы миропорядка, и государства. Феодальная государственность представляла собой «отдельные мирки», напоминающие военное государство, в силу междоусобных войн, даже в строении замков – опорных пунктов обороны. В замках графов, епископов, аббатов, баронов, кастелланов весь быт и все воспитание пропитано духом войны. Отсюда появился и главный носитель этого миропорядка – рыцарь. В XII веке создаются рыцарские общества, рыцарские ордена, отражающие тенденции рыцарской культуры. Своими корнями рыцарские ордена уходят, с одной стороны, в глубины самосознания варварских народов с их культом вождя, личной верности и военной доблести, а с другой, в развитую христианскую концепцию служения. Верность своему конунгу, кодексу, даме.

    Рыцарские формирования были не просто социальными, формальными организациями средневекового времени. Это была целостная социосистема с четко выстроенной иерархической лестницей подчинения отдельного рыцаря групповым интересам ордена. Она цементировала феодальный строй, придавала ему характер государственного устройства.

    С точки зрения культуры, рыцарские  ордена были не простым отражением культурных тенденций средневековья, они были проявлением самой сущности культуры, поскольку в их «недрах» рождались законы, по которым они существовали, переходящие в дальнейшем в культурные традиции различных эпох.