Homo Ludens

      «Религиозная  мысль позднего Средневековья, пишет Хейзинга, знала только две крайности: жалобу на то, что все преходяще, на неизбежность утраты силы, почета, мирских наслаждений, на исчезновение красоты - и ликование по поводу спасения души и обретения вечного блаженства»¹². Все, что посередине не находит себе выражения. Живые чувства каменеют в леденящих изображениях Пляски смерти.

     Атмосфера религиозного напряжения проявляется  как невиданный расцвет искренней  веры. Возникают монашеские и рыцарские  ордена. В них создается свой уклад жизни. «Жизнь была проникнута религией до такой степени, что возникала постоянная угроза исчезновения расстояния между земным и духовным»¹³, - отмечает Хейзинга.

      Средневековое сознание охотно обобщало  отдельные  эпизоды жизни, придавая им прочность  и повторяемость. Особые опасения вызывала у обывателя мрачная сфера жизни, связанная с нечистой силой, нарушающей установленный жизненный порядок.

      Франко-бургундская  культура позднего Средневековья отразилась в различных видах искусства. Больше всего она известна последующим поколениям по изобразительному искусству. Однако Хейзинга считает, что живопись и скульптура дают несколько иллюзорную и потому одностороннюю картину, ибо из них улетучиваются горечь и боль эпохи. Наиболее полно все беспокойства и страдания, радости и надежды запечатлены в словесном, литературном творчестве. Но письменные свидетельства не исчерпываются литературой. К ним добавляются хроники, официальные документы, фольклор, проповеди. Особую художественную ценность имеют алтари в храмах, церковная утварь и облачения, вымпелы и корабельные украшения и т.д. Музыка приобретала особое значение, ибо включалась в богослужения, побуждала к созерцательности и набожности. Звучание органа усиливало молитвенное состояние человека, вызывало эстетическое наслаждение.

           Таковы основные черты эпохи Осени Средневековья.  Но важно помнить, что Хейзинга написал  книгу об Осени Средневековья, о завершении одного исторического периода и начале новой эпохи. Ренессанс наступит только тогда, когда отойдет отрицательное отношение к жизни, появится новый тон жизни. Ибо на данный момент гуманистические представления ещё находились на почве средневековых идей. Но античность, как свежий ветер,  подует и внесет свои коррективы в сознание эпохи.

     Вывод:

     Таким образом, можно сделать вывод, что «Осень Средневековья» опередила свое время. Идеи и новый метод в изучении истории культуры был позже использован представителями школы «Анналов». Хейзинга не стремился к строгому историзму, за отсутствие которого его столь сильно критиковали современники. Он смог погрузить нас в мир Средневековья, показать содержание форм жизни и мышления. Хейзинга даже не ставил своей целью развернуть перед нами историю в том формате, в котором мы привыкли ее видеть, хотя  и Хейзинга раскрывает перед нами картину многоликих исторических событий. «Осень Средневековья» - это своего рода роман, который легко и просто читается.

     Й. Хейзинга ставит в исследовании мировой  культуры задачу особой сложности: увидеть  средневековую культуру на последней жизненной фазе и представить новые побеги, постепенно набирающие силу. Культурологическая концепция Хейзинги, его особенный стиль прослеживается далее в других его работах. Книги «Человек Играющий» и «Осень Средневековья» дополняют друг друга, некоторые тенденции последней проясняются благодаря первой, - какого бы уровня они ни были, выступают как симптом или как сигнал. Они – сигнал изменений, которые совершаются во взгляде на историю, и, главное, они не знак тех изменений, которые продумывает сам историк или, быть может, о которых он как раз не задумывается, но знак изменений, совершающихся в самом же широком культурном сознании.

     Для культурологии это произведение Хейзинги имеет очень большое  значение. Так как он преподносит  нам не полную голыми фактами историю, а именно историю культуры.

3.Проблемы  философии культуры  в творчестве Й.  Хейзинги

1. Культура: основные характеристики

   Йохан Хейзинга в работе «В тени завтрашнего дня» выделяет основные характеристики культуры, наличие которых говорит, по его мнению, о существовании ее как феномена.

1. Культура требует известного равновесия духовных и материальных ценностей.¹⁴ Это означает, что различные сферы культурной деятельности реализуют каждая в отдельности, но в рамках целого важную жизненную функцию. Гармония – это порядок, общий ритм жизни данного общества. Оценка культурного состояния народа измеряется духовными и материальными ценностями. Культура также не может стать высокой, если в ней нет милосердия.
2. Всякая культура содержит некое стремление и направлена на какой-то идеал. Не на идеал индивидуальный, а на идеал сообщества. Идеал всегда означает благо, которое ограждается общественным порядком и закрепляется в культуре.
3. Культура - это господство над природой и соединение с ней, использование природных инструментов для того, чтобы защитить себя и своих близких. Культура меняет ход природной жизни. Нужно также осознавать  свои обязанности и долг в отношениях с космосом.
4. Культура создает систему условностей, табу, культурных представлений, направленных на обуздание негативных сил. Отсюда идет понятие служение, сотрудничества, на которых основаны отношения между человеком и природой, человеком и обществом.
5. Культура отличается гармоничным равновесием материальных и духовных ценностей и характеризуется определением идеала, на который ориентированы различные  формы деятельности  общества.

     На  основании перечисленных черт Хейзинга дает определение: "Культура - направленная позиция общества дана тогда, когда подчинение природы в области материальной, моральной и духовной поддерживает такое состояние общества, которое выше и лучше обеспечиваемого наличными природными орошениями, отличается гармоническим равновесием духовных и материальных ценностей и характеризуется определением идеала, гомогенным в своей сущности, на который ориентированы различные формы деятельности общества". Это определение несколько многословно, громоздко, трудно для восприятия. Но в нем объединены все необходимые условия. Культура должна быть метафизически ориентированной, либо ее нет вообще - подчеркивает Й.Хейзинга.¹⁵ Исходя из этого определения можно сделать вывод о том, что Хейзинга— представитель аксиологического направления культурологии (И. Аделюнг, М. Арнольд, И. Герер, С. Пуфендорф, Э. Сэпир).

     Идеалистическое понимание культуры определяет представление  Хейзинги об историко-культурном процессе.  Прогрессирует техника, политическая организация, условия бытового комфорта и другие аспекты общественной жизни, но все это Хейзинга не называет культурой. Культура, по его мнению, это способ и результат духовной деятельности. Культура изменяется, но слово прогрессирует здесь явно не подходит. Только там, где равновесны ценности и человек контролирует свои желания – существует культура. Если этого не происходит, то есть нарушаются основные условия, наступает кризис, хотя внешние формы жизни могут впечатляюще прогрессировать. 

3.2 Игровая концепция  культуры

     Особую  известность принесла Хейзинге концепция  игрового элемента культуры. Опубликованная в 1938 г. в книге «Homo Ludens», она соединила в себе культуркритические и историографические воззрения ученого.

     Хейзинга  рассматривает игру в нескольких аспектах: как вид деятельности, как форму происхождения культуры, как обязательный элемент всякой культурной активности, как движущую силу развития культуры. Особую ценность и уникальность концепции Хейзинги придает стремление проследить роль игры во всех культурных сферах: в поэзии, философии, науке, юриспруденции, войне, быту — во всей истории. 

     «Homo Ludens» - произведение, оказавшееся чрезвычайно созвучным умонастроениям прогрессивной общественности, духовным поискам современников. Став одним из «бестселлеров» послевоенных десятилетий, сочинение Хейзинги, в котором дана масштабная картина всемирно-исторических процессов, представляет собой  гипотезу  о природе генезиса человеческой культуры, социального человека как «человека играющего».

      Вся работа написана в не совсем обычном  для нидерландского историка манере: это универсальное «ступенчатое» восхождение, своего рода «археология» исторического знания; это послужило причиной сопоставления принципов Хейзинги со структуралистскими. Общими были и интерес к мифу, обращение к архаике, изучение докультурного состояния человеческих обществ и, разумеется, ориентированность на труды пионеров современной антропологии – Э.Тейлора и других. С этим исключительной широты охватом связана и определенная личностная «отстраненность» автора.

      Оперируя  огромным материалом, прослеживая игровой  момент культуры в рамках различных форм цивилизации, от архаических обществ до современного западного общества, Хейзинга (как это нередко отмечается критикой, и достаточно обоснованно) не дает окончательного ответа на вопрос, явилась ли игра в ходе исторического развития человечества одним из факторов культуры ( при том, что роль ее в генезисе культуры очень велика и что до сих пор во многих сферах культуры, прежде всего в поэзии, искусствах, обрядах и т.п., игровой момент является значительной конституирующей величиной), и культура как целое может выступать лишь во взаимодополнении «игрового» и «серьёзного» моментов. Или вся культура есть бесконечно развившийся и усложнившийся принцип игрового начала и за пределами игры ничего не остается? (Так, например, О.Капитани считает, что эта дилемма остается «глубоко скрытой апорией» мысли Хейзинги).

     Отсутствие  в «Homo Ludens» ценностного подхода к материалу (а значительную часть этого материала составляет миф) вовсе не является свидетельством того, что заветная «первоизданность» может заключать в себе для автора книги что-либо близкое к идеалу. Обращение Хейзинги к детству человечества и, как к истокам, к мифу не имеет ничего общего с культом мифа в традиции, воплотившейся в творчестве Ницше и Шпенглера. Хейзинга так чувствителен к опасностям обесчеловечевания, что его можно назвать эстетиком, враждебным эстетизму, строгим и тонким ценителем прекрасного в искусстве.

      В концепции игры привлекателен, прежде всего, непринудительный характер ее правил и сознание условности установленных  правил, допускающее возможность иного выбора. Для Хейзинги – это залог нефанатизма, но общество в большей степени не приемлет этот элемент социальной жизни и пытается подчинить все «серьезному».

      О.Капитани, например, выделяет в концепции «играющего человека» Хейзинги, как плодотворную, идею совозможности. Свобода заключена в характере выбора, присущем игре. Всякая форма культуры есть игра именно потому, что она разворачивается как свободный выбор (который предполагает «совозможность» выбора, отличного от данного). Любая игра, любая форма должна принимать во внимание свою противоположность. Игра, которая не считается с этим этическим моментом, становится псевдоигрой, разоблачавшимся Хейзингой в различных культурах «ложным символом», поскольку она отрицает свободный выбор.

     Хейзинга  выявляет соотношение игрового момента  с другими факторами жизни общества, его «вплетенность» в культуру всякий раз весьма определенно: в частности, он делает это на примере обычаев и ритуалов Средневековья. Начиная с «Осени Средневековья» - в этой эпохе Хейзинга различал особенно сильно выраженное игровое начало, истонченную и усугубившуюся символику кризиса (как верно отмечает переводчик работ Хейзинги, историк В.Кеги, «Homo Ludens» уже дан в каждой главе «Осени Средневековья»), - игра как способ бытия культуры раскрывалась фактически в каждой новой историографической работе Хейзинги.

      В текстах Хейзинги нет единого определения понятия «игра», некоего жестко фиксированного представления о специфике «серьезного». Смысловая граница между игрой и серьезностью у Хейзинги смещается, пролегает всякий раз различно. «Так, применительно к ранним этапам всемирно-цивилизационного процесса серьезное выступает у Хейзинги только как не игровое, не охваченное игрой. Под несколько иным углом зрения рассматривается соотношение игрового и серьезного в различных аспектах жизни общества нового времени: в этом случае «серьезное» несет в себе собственный негативный заряд – как лишенное культурообразующих возможностей игры, неспособное к дальнейшему развитию. Такая серьезность уже не свободна от самообмана, в ней есть мнимое. В то же время серьезностью в современных общественных условиях поражена и сама игра, что делает ее псевдоигрой: это по сути недостойная либо неразумная игра, для которой характерны незрелость мысли, абсурдность, что дает о себе знать прежде всего в политической жизни современного общества»¹⁶.

      Игра  – необходимый способ социальной жизни, то, что поддерживает идеал, в  свою очередь определяющий духовную культуру эпохи. Из стихийного качества, ритма жизни игра становится для тех или иных слоев общества, а в какие-то периоды – общества в целом, драматургической тканью реализации какого-либо высшего социального сюжета, нравственно-социальной идеи.

      В «Homo Ludens» тема игры, развиваясь, становится самодовлеющей: это виртуозное выполнение одной задачи, хотя для голландского историка всегда были характерны методологическая «открытость», не довольствование одним «ключом» для объяснения многообразия, самобытности, особенностей культур различных эпох. В произведении Хейзинги нет ни строгой последовательности в проведении антитезы «игра» - «серьезное», ни полного «правдоподобия» столь всеобъемлющей идеи. Но ведь здесь, в конечном счете, тоже ярко выражен игровой момент. В самом замысле Хейзинги, в рисунке игры есть нечто от ренессансного духа, - в ее могучей гиперболичности и праздничности, излучаемой ею радости, фантастическом преувеличении. Сочинение отличают поистине «ренессансные» черты: широта кругозора, масштабность, воображение, дерзость мечты, жажда всеохватывающего познания, черты душевной полноты.