Знаками "денежного" метаязыка отныне становятся размеры суммы, означающие реальную качественную дифференциацию и предметного товарного мира, и производственных возможностей, и человеческого достоинства. Таким образом, деньги устанавливают универсальные связи, лишенные качественной индивидуальности благодаря механизму "квантификации качества", который Барт признавал одним из важнейших механизмов мифотворчества. С. Московичи подчеркивает, что под воздействием денег "языки различных отношений человека к человеку становятся вариантами одного языка, столь же универсального, как язык музыки или математики".

     В качестве средства означения рыночного  оборота как самостоятельной  силы, отчуждающей производственные и социальные отношения в товарные, деньги превращаются и в символ господства рынка над всеми остальными специфичными сферами жизни. У Маркса, по существу, буржуазный миф денег воплощает традицию восприятия их в качестве самостоятельной, автономной силы, воспринимаемой как сила божественная. Природу этой мифологической "божественности" Маркс видел в том, что в ней фиксируется отчуждение человеческих отношений и свойств личности, их противопоставление человеку и о6щесгву как внешней силы, господствующей над ним, подобно божеству: "...эта божественная сила денег кроется в их сущности как отчужденной, отчуждающей и отчуждающейся родовой сущности человека. Они - отчужденная мощь человечества".

      Мифологизацию денег в качестве нового всемогущего  божества, управляющего судьбами и  жизнью людей, отмечают и другие исследователи. Московичи пишет, что "всемогущество денег роднит их с представлением о Боге" и обусловливает формирование нового "монетарного монотеизма". Он практически подменяет настоящий монотеизм, хотя говорить об этом и считается "неприличным": «Странно, что мы слышали крик "Бог умер", и при этом не видели буржуа, прозаического и посредственного, породившего в прошлом веке другого бога, источника нашей земной жизни».

      Обожествление денег порождает и почти религиозное  поклонение им. Однако этот "монетарный монотеизм" рыночных мифов представляет собой нечто иное, чем языческое поклонение золотому тельцу не только как символу, но и конкретному источнику богатства, благополучия, власти. Божественности денег в буржуазном мифе соответствуют рациональные практики спасения, которые являются "специфически религиозным образом жизни, определяемым какой-либо центральной идеей или положительной целью". Подобно тому, как верующий человек подчиняет весь свой повседневный образ жизни единой цели религиозного спасения и соблюдает необходимые для этого правила и принципы, человек, "верующий" в деньги и рынок и "спасающийся" при их помощи (то есть решающий через них свои важнейшие жизненные задачи), сознательно и рационально подчиняет свою жизнь погоне за богатством.

      При этом почитаемое божество, объект всеобщего поклонения, совершенно не обязательно воспринимается как безусловный источник добра. Деньги зачастую оказываются капризным и жестоким богом. Раскрытые Марксом механизмы отчуждения и товарного фетишизма позволяют понять основы формирования весьма распространенной в буржуазном обществе в период его становления мифологемы денег-разрушения, разложения, распада, отождествляющую деньги со злом. Этот миф Можно интерпретировать как отражение того факта, что превращение рынка в хозяйственную доминанту связано с чрезвычайно болезненным разложением или даже насильственным разрушением естественных традиционных связей человека с первичными социальными и природными основаниями его бытия, названным Поланьи "сатанинской мельницей". Деньги рыночного обмена способствовали выходу за рамки пространственно локализованных отношений и связей, маркированных конкретной символикой. Поэтому историческое становление единой валютной системы - символических денег - сопряжено с разрушением архаичного трайбализма и всех его социокультурных атрибутов, и как следствие - оно встречает явное или скрытое сопротивление и неприятие на всех этапах своего развития.

      Буржуазный  миф денег в русской культуре ХIХ - начала ХХ в. отличался от аналогичного мифа на Западе. Это обусловлено тем, что буржуазная мифология в дореволюционной России - модернизирующемся, но все же окончательно не сформированном рыночно-капиталистическом обществе, была не основным, а "периферийным"' и "пограничным" семиозисом. Для русского общества в целом буржуазный миф в то время еще не стал универсальным метаязыком, выходящим за пределы системы ценностей самого класса буржуазии. Очевидно, это связано с тем, что буржуазия не оформилась как класс и не сформулировала собственной мифологии как универсального метаязыка, способного обеспечить ее символическое господство над другими группами. Напротив, традиционные социосемантические системы продолжали сохранять доминирующее положение, заставляя буржуазию формулировать свои ценности с их помощью.

      Например, еще в XVIII в. Б. Франклин, формулируя максимы поведения добропорядочного буржуа, писал, что "пустой мешок прямо стоять не будет". В данном случае он имел в виду, конечно, не реальные статические свойства мягкой упаковочной тары, а описывал нравственные добродетели ("стояния прямо") в семантике денег и благосостояния ("полный мешок"). В России же начала ХХ в. деловая газета "Биржевые ведомости" выходила под девизом "Прибыль превыше всего, но честь превыше прибыли", характеризуя таким образом двойственную ориентацию буржуазии, сочетающую ее собственные ценности и ценности традиционных служилых классов.

      Отсутствие  универсального буржуазного мифа, описывающего капиталистический порядок, и в частности тотальность денежных отношений, в качестве естественного, единственно возможного в справедливом обществе порядка вещей, постоянно заставляло русскую буржуазию приспосабливаться к символическому господству других семиозисов, а свою собственную мифологию развивать на периферии. Поэтому и попытки найти общий язык с другими социальными группами осуществлялись в их традиционной семантике долга и служения. Известные филантропические и меценатские деяния русских предпринимателей второй половины ХIХ - начала ХХ в. прочитываются именно в данной традиционной семантике, а не в буржуазной семантике естественной общеполезности рынка и денег-заслуги, справедливого вознаграждения за усердный труд и способности, как это было, например, в конце XIX-начале ХХ в. в США.

      Буржуазный  миф денег складывался и распространялся  в России главным образом внутри капиталистической предпринимательской су6культуры. Прежде всего, именно для нее деньги стали большим, чем они есть на самом деле, - естественным и единственным универсальным мерилом всех материальных, социальных, нравственных ценностей: Автор публицистического издания "Наше купечество и торговля с серьезной и карикатурной стороны" описывал это так: "...в купеческом обществе понятия: деньги, сила, ум, даже честь и даже совесть почти равнозначны... У такой натуры взгляд на все окружающее его, на все, из чего сложилась его жизнь, прямо вытекает из понятия: честь - деньги, деньги - честь! На семейство, на общество, не говоря уже про торговлю, он смотрит с этой точки, из всего он старается выжать деньги...".

      Но  за пределами буржуазного семиозиса  в русской культуре миф денег-зла, денег-нарушителя естественного порядка вещей сохранялся даже в условиях интенсивной индустриально-капиталистической модернизации начала ХХ в. и был распространен не только у эксплуатируемых классов и революционеров, но и среди гуманистически ориентированной интеллигенции. Мифологема денег-зла связана и с характерной для русской культуры мифологемой денег-грязи. Для мифа - вторичной семиотической конструкции - деньги не просто проходят через множество рук и потому могут стать реальным переносчиком инфекции (как и предостерегают врачи - люди, занятые не мифами, а реальными практиками), они несут метафорическую грязь, поскольку являются видимым продуктом распада непосредственных человеческих отношений. Даже в современном обществе, культивирующем миф денег как абсолютного эталона и кода кодов любой социальной коммуникации, мы констатируем появление массы анекдотов о "новых русских", где они погружаются в грязь и нечисты, что можно интерпретировать через миф денег-грязи.

      Мифологема денег как знака зла, а значит, преступления, порока прослеживается в нелюбви и подозрительности к "нажитым" деньгам, независимо от реальных способов, которыми они были заработаны. Этот миф превращает деньги в символ несправедливости и хаоса, нарушения гармонии и порядка в мире. Именно этим мифом питалось презрение русских родовых аристократов и служилых дворян к купцам-предпринимателям, недоверие и ненависть крестьян к "кулакам" - разбогатевшим односельчанам, а также и враждебность к "кооператорам", "челнокам", фермерам в период перестройки, и т.д.

      Миф денег - злого божества современного общества - получил развитие в радикальной коммунистической идеологии и мифологии, в особенности - в идеологеме восстановления натуральных форм хозяйствования и нерыночной экономики в условиях индустриальной модернизации. Коммунистический миф в противоположность буржуазному утверждал противоестественность, а потому и временность денежных отношений, которые непременно должны "отмереть" с построением коммунизма, когда человек без посредства денег соединится с естественными предпосылками своего бытия, с обществом и с другими людьми.

      Однако  русскую культуру и в дореволюционный  период капиталистический модернизации, и даже в советский период, нельзя считать полностью отрицающей рыночный миф денег как символа рационального порядка и всеобщего хозяйственного, социального и коммуникационного эквивалента. Любой миф включает не достоверное, а "лишь смутное знание, образуемое из неопределенно-рыхлых ассоциаций", которые "имеет ценностную природу и не подчиняется критерию истины". Как показал российский исследователь культуры А. Ястребов, осмысление денег и формирование мифа в культуре носит амбивалентный характер: с одной стороны, отыскиваются все новые формы порождаемого ими зла, одновременно с другой - утверждается их реальная необходимость. В русской культуре "негативный культ богатства в результате культурных и прежде всего практических метаморфоз переутвердился, приобрел значение интегрирующего начала, коммуникативного комплекса... Ситуация эмоциональной неопределенности уступила место магическому ритуалу исчисления существования в денежных знаках". Представляется, что буржуазный миф денег стал действительно господствующим в России в период "перестройки", когда целый ряд влиятельных ученых, идеологов и политиков заговорили о том, что рынок - не только экономический механизм, он "адекватно" описывает все прочие сферы социальной и культурной жизни с помощью денег как универсального мифа и метаязыка.

       3.2 Постмодернистская мифология

      Москвичи описывал развитие мифологии денег как превращение осязаемых денег в символические, то есть знаковые деньги рыночного обмена, а затем - в семиотические. Эти деньги, соответствующие реалиям постмодерна и являющиеся деньгами-симулякрами, уже не отражают меновой стоимости и "освобождаются" даже от самого рынка, переставая быть его опосредующей абстракцией. Как подчеркивает Ж. Бодрийяр, в обществе постмодерна деньги в качестве симулякра не отягощены никакими сообщениями, денежный знак освобождается от "архаической обязанности" нечто означать. Финансовые потоки становятся самодостаточной реальностью, виртуальной экономикой, за которой не стоят процессы, происходящие в реальных секторах: "Этот процесс - сам по себе и сам для себя. Он не ориентируется больше ни на потребности, ни на прибыль. Он представляет собой не ускорение производительности, а структурную инфляцию знаков производства, взаимоподмену и убегание вперед любых знаков, включая, разумеется, денежные знаки".

      Эта фаза освобождения денег от реальной экономики окончательно завершается после отказа от золотого эталона (в 1971 г.) как последней формы устойчивости и репрезентативности валюты и перехода к "плавающим курсам", не связанным никакими реальными эквивалентами и свободным для ничем не ограниченной игры по собственным правилам. Деньги отныне могут самовоспроизводиться и умножаться независимо от хозяйственной реальности. Финансовая игра - просто игра цифр, знаков, слов. Из всех знаков, обращающихся и фазе экономического роста, деньги о6ращлются быстрее всего и не соизмеримы ни с чем другим. Игра плавающего курса между народной спекулятивной валюты способна обрушить любую реальную экономическую сферу и любую национальную экономику (дефолты азиатских валют, британского фунта, российского рубля в 1990-х гг.).

      Таким образом, семиотические деньги, окончательно утратившие связь с реальной экономикой и реальным потреблением, превращаются в универсальный код, замкнутый на самого себя. По определению У. Эко, код -это структура, представленная в виде модели, выступающая как основополагающее правило при формировании ряда конкретных сообщений, которые именно благодаря этому и обретают способность быть сообщаемыми. При этом "все коды могут быть сопоставлены между собой на базе общего кода, более простого и всеобъемлющего". Можно предположить, что в обществе постмодерна виртуальные деньги превращаются в подобный код - ту самую всеобъемлющую основу, благодаря которой могут быть сопоставлены вес остальные коммуникативные коды. И чем более универсален код, тем менее он содержателен. Когда деньги носят дифференцированный, специализированный характер, они связаны с реальными экономическими и социальными процессами - производственными, рыночными, платежными, они отражают реальную ситуацию в экономике и в обществе, несут содержательную информацию о них.