Святость и обыденность в понимании древнего русича

     Согласно  существовавшим на Руси после принятия христианства правовым нормам, можно было заключать не более двух браков. Даже смерть одного из супругов во втором браке не давала права оставшемуся в живых вступить в третий брак. Церковнослужителю, благословившему такой союз даже по неведению, грозило лишение сана. Но были случаи и третьего и четвертого брака в случае смерти второго супруга.

     Определенную  роль при заключении первого брака  играли родители жениха и невесты, которые, имели даже право заставить своих  детей вступить в брак. «Устав князя Ярослава» предписывал карать родителей только в тех случаях, когда они, насильно принудив к браку или запретив его, вызывали тем самым покушение на самоубийство или же самоубийство: «Если девушка не захочет замуж, а отец и мать выдадут силой, а она что-либо сделает над собой, отец и мать отвечают перед митрополитом»²². Родители по отношению к детям имели не только большие права, но и многие обязанности. «Устав князя Ярослава» предусматривал ответственность за обеспечение детей и устройство их в жизни. Невыдача дочери замуж каралась штрафом в пользу митрополита: «Если девушка из великих бояр не выйдет замуж, родители платят митрополиту 5 гривен золота, а меньших бояр — гривна золота, а нарочитых людей — 12 гривен серебра, а простой чади — гривна серебра».²³ Согласно древнерусскому праву, при наличии в семье наследников-сыновей дочери не получали наследства, но поступали на иждивение своих братьев: «Если будет сестра в доме, то наследство ей не полагается, но братья выдадут ее замуж, дав в приданое, что смогут»²⁴.

     Где бы ни жила древнерусская семья, в  южных лесостепных и степных  полосах или в северных лесных районах, основным источником ее существования  был труд мужчины. Женщина активно  помогала вести хозяйство, а также  рожала и вскармливала многочисленных детей, немалая часть которых, однако, умирала в детстве. Регулирования деторождения почти не существовало, хотя уже были известны народные «зелья», вызывавшие выкидыш. На вопрос священника, принимавшего исповедь, «будет ли грехом, если женщина во время работы выбросит младенца», новгородский епископ XII в. отвечал: «Если это не результат зелья — нет»²⁵.

     Традиции  языческого времени допускали регулируемые добрачные связи. Но рождение ребенка  у незамужней женщины расценивалось  церковью, как «гражданская смерть» будущей невесты: «Если у девушки, живущей у отца и матери, родится ребенок, или у вдовы, то, обвинив ее, передать ее в дом церковный»²⁶, учреждение монастырского типа. Так же поступали в отношении незамужней женщины, у которой родится ребенок.

Между супругами существовали обязанности по взаимному содержанию. Ни муж, ни жена не имели права оставить друг друга, если один из них был тяжело болен: «Если будет у жены тяжелый недуг, или слепота, или долгая болезнь, то ее нельзя оставить: также и жена не может оставить мужа»²⁷. Здесь, очевидно, речь идет не о формальном разводе, после которого супруг имел право вступать в новый брак, а лишь об оставлении супруга без помощи. Право решать внутрисемейные вопросы, касавшиеся отношений между мужем и женой, а также жены с окружавшим ее миром, как и право наказания за проступки, принадлежало мужу. «Устав князя Ярослава» преследует наказанием со стороны церковной власти только в тех случаях, когда мужчина оскорблял или бил чужую жену. Подобные же действия по отношению к собственной жене расценивались не как преступление, а как выполнение долга. Сельской общине, княжеским тиунам, церкви, органам городской администрации был подвластен только муж, но не жена. Правда, церковь обладала большой моральной властью через духовника-священника. Но митрополичьи и епископские служащие вмешивались в конфликты, где одной из сторон являлась женщина, только при заключении и расторжении брака. 

     Развод  супругов в Древней Руси допускался. Ему предшествовало судебное разбирательство  с привлечением свидетелей. В раннее время, по крайней мере в XI—XII вв., когда венчание в церкви не стало еще общераспространенным явлением, власти стремились сохранить не только церковный, «законный» брак, но и тот, в заключении которого церковь не принимала участия и который осуждала: «Если муж разойдется с женой по своей воле и будут они венчанные, то митрополиту 12 гривен, если невенчанные, митрополиту 6 гривен»²⁸. Признавалось несколько причин для законного развода. Новгородские правила епископа Нифонта (1180-е годы) называют две из них: измену жены или физическую неспособность мужа к браку. Измена мужа не служила таким основанием и лишь наказывалась епитимьей. Появление древнерусского цельного кодекса норм «распуста» (развода) относится ко второй половине XII — началу XIII века. Он вошел в Пространную редакцию «Устава князя Ярослава». В нем нашли место нормы развода только из-за проступка жены. Так, муж имел право оставить жену в случае ее прелюбодеяния, подтвержденного свидетелями (это рассматривалось в качестве морального ущерба мужу); в случае общения жены с чужими людьми вне дома без разрешения мужа, что являлось угрозой для ее (и, следовательно, его) чести; за ее покушение на жизнь мужа или соучастие в таком покушении (несообщение мужу о нем); при участии в ограблении мужа или соучастии в таком ограблении. Это нормы, известные в Византии.

     Что касается развода по вине мужа, то, судя по более поздним записям, жена могла  уйти от мужа в том случае, если он клеветнически обвинял ее в измене, то есть не мог доказать того свидетельскими показаниями. Покушение мужа на жизнь жены также служило основанием для развода. Как же поступали при самовольном расторжении брака и заключении нового, не утвержденного властью? В этом случае второй брак считался недействительным. А судьба первого брака зависела от того, кто именно являлся активной стороной в его расторжении: муж, взявший вторую жену, был обязан вернуться к первой и уплатить штраф митрополиту; самый факт оставления мужем жены не был законным основанием для развода. Размер штрафа зависел от социального положения семьи. Кроме штрафа, по архаичным нормам XI в. боярин был обязан возместить жене большую сумму «за срам» (за оскорбление). Если уходила к другому жена, то ответственным за это нарушение считалась не она (ибо не была достаточно правомочна), а ее новый муж. Именно он платил митрополиту «продажу» (штраф).²⁹ Назад, к первому мужу, такая женщина не возвращалась: это был как раз случай законного развода по ее вине. Ее передавали в дом церковный. Статьи «Устава князя Ярослава» не говорят о правах бывших мужей в результате наведения «порядка», но оба по-видимому, могли вступать в новые церковные браки. Что касается детей, то в памятниках того времени нет сведений о том, что при решении вопросов о разводе принимались во внимание их интересы.

     Итак, элементы традиционного ритуала  закрепления семейных уз трансформировались за несколько столетий в предсвадебные  и свадебные обряды, типичные для венчального брака, освященного церковью. Узаконивая венчальный брак, церковь выступала в качестве регулятора в решении следующих дел: церковные законы устанавливали определенные наказания за насильную или несвоевременную выдачу замуж, за моральное оскорбление, наносимое возможным отказом жениха от невесты, или за несоблюдение других условий, необходимых для заключения брака, что, в конечном счете, отвечало интересам женщины. Узаконение каноническими памятниками различных поводов к разводу, правом на который в древнерусском государстве обладали женщины разных сословий, также свидетельствует об относительно высоком для средневековья юридическом статусе древнерусских женщин.

     Семья на Руси – один из важнейших институтов общества. Поэтому было необходимо создать в нем прочные связи. Что и достигалось установлением патриархата, то есть один из супругов (в данном случае муж) стоял во главе семейства и мог полностью управлять всеми его членами. Пусть, на мой взгляд, патриархат в семье это слишком грубая мера урегулирования отношений, и семья должна строится на демократических основах.

     Так же следует отметить, то, что нынешняя семья как институт общества крайне не устойчива, примером чему является огромное количество разводов. Возможно, это происходит именно из-за того, что нынешние супруги не так как в прошлом относятся к соблюдению свадебных обрядов. Так как сейчас, даже если обряды и соблюдаются, они являются лишь развлечением для гостей и зачастую уже не несут ни какой сакральный смысл.

Глава 3. Понимание смерти и погребальные обряды.

     Похоронная  обрядность и непосредственно связанный  с ней комплекс представлений  о жизни и смерти, доле, предках  занимают исключительно важное место  в ритуально-мифологической сфере  жизни восточных славян. Такая  выделенность похоронного комплекса объясняется несколькими причинами. Во-первых, местом в системе обрядов жизненного пути человека (последний акт жизненной драмы); во-вторых, именно в этом ритуале жизнь и смерть не просто соприкасаются и пересекаются, но, как ни в какой другой ситуации, проявляются во всей своей реальности и глубине смыслов.

Как и  в других обрядах, исходная ситуация похорон может быть охарактеризована как нарушение соответствия между  социальным и биологическим состоянием человека, физическая смерть не равносильна социальной. Для того чтобы человек стал мертвым и в социальном плане, необходимо совершить специальное преобразование, что и является целью и смыслом погребального ритуала.

     “Изнутри” традиции исходная ситуация ритуала  описывается схемами двух типов. Первая из них связана с представлениями о веке как о сроке человеческой жизни, в течение которого расходуется отпущенная каждому человеку жизненная энергия.

     В соответствии с этой концепцией смерть человека является следствием истощения  жизненной силы. Выражение “избыть свой век” как раз и означало 'полностью израсходовать отпущенную жизненную энергию'. Однако это, если можно так выразиться, идеальный вариант. Схема предусматривала отклонения как в сторону “недожитого века”, так и в сторону “пережитого века”, т. е. как преждевременной, так и запоздалой, затянувшейся смерти.³⁰

     Представления о “пережитом” веке (чрезмерно  затянувшейся жизни), отразившиеся в  выражениях типа “зажиться на свете”, “заедать чужой век” и некоторых  особенностях обряда похорон глубоких стариков, более ярко выражены у южных славян. В частности, имеется в виду привлекший внимание исследователей обычай справлять при жизни поминки “зажившимся” старикам в некоторых районах Болгарии и Сербии с явной целью искусственно ограничить непомерную продолжительность “века”.

     Если  умерший “до срока” опасен для  живых своей неизрасходованной  энергией, то “зажившийся” опасен тем, что “заедает чужой век”. Последнее  предполагает наличие представлений  не только об “индивидуальном веке”, но и об общем, коллективном запасе жизненной силы, из которого “зажившийся” старик расходует чужую долю. О. А. Седакова справедливо связывает взаимозависимость общей и индивидуальных долей и мотива “дележа” с семантикой самого слова смерть как 'доли', 'части'.³¹

     Итак, первая из названных схем связывает смерть с изжитием (израсходованием) века, доли, индивидуальной части общего объема жизненной силы. Сама смерть в этом случае понимается как предел, конец, завершение века или (что близко по смыслу) выделение, окончательное оформление доли индивида.

     Вторая  схема предполагает иное осмысление смерти. Здесь она выступает как  активное начало, как персонаж, прерывающий  жизнь человека. Эта схема, в отличие  от первой имеет не только сюжетное, но и ритуальное воплощение. Кратко ее можно описать следующим образом: Смерть проникает из мира мертвых в мир живых, прерывает жизнь человека и после его кончины воплощается в нем самом.

     Проникновение смерти в мир живых, как правило, “сопровождается” приметами и предзнаменованиями. Ср. некоторые приметы, предвещающие смерть: “если петухи в селении не вовремя распоются”; “дятел мох в избе долбит”; “ласточка в окно влетит”; “ворон каркает на избе”; “коли собака крох не ест после больного, то он скоро умрет”; “мыши изгрызут одежду”; “мухи зимою в избе”; “икона упадет”; “плач или вздохи домового — к смерти хозяина”; “если больной бредит дорогой (о дороге, о конях)”; “если сонный отпыхивает”; “крошки изо рта валятся”; “если к дому, где больной лежит, бабы проторят дорогу, то ему умереть” и др.

     Приход  смерти может чувствовать и сам человек. На этом ощущении приближения конца основан “полный” вариант ритуала, начинавшегося за некоторое время до кончины. Почувствовавший приближение смерти просит родных помочь ему проститься с “землей и с вольным светом”.

     Сама  кончина представляется как отделение души от тела. Этот момент фиксируется либо с помощью воды в чашке, находящейся у изголовья умирающего (верили, что в момент “выхода” души вода “всполыхнется”), либо с помощью зеркала, так как душа покидает тело с последним вздохом. . Эти представления нашли свое выражение в таких обозначениях акта смерти, как пар (душа) вон, испустить дух, из-дох-нуть, с-дох-нуть.