Павел I в оценках современников

   Между тем, Павел I – интеллектуал. Князь Голицын говорит о весьма остром и пылком уме Павла, обладающего прекрасной памятью¹⁴. О хорошей памяти будущего императора говорили и его учителя. Вообще Павел был одаренным человеком; А.С. Порошин, учитель математики, писал, что по остроте своего математического мышления Павел мог бы быть «нашим Российским Паскалем» ¹⁵.  Д.Х. Ливен, фрейлина и дочь лучшей подруги императрицы Марии Федоровны, сообщает, что Павел «французский язык и литературу знал в совершенстве»¹⁶; ее слова подтверждает барон Грим, потрясенный «изящным пониманием всех тонкостей» французского языка и культуры¹⁷. Тот же самый современник говорил, что «ничто полезное и поучительное не было оставлено без осмотра и подробного и тщательного изучения»¹⁸ Павлом во время его путешествия в Париж. Путешествуя по Западной Европе, наследник престола создал прекрасное впечатление о своем воспитании и образовании. Брат Иосифа II, австрийского императора, Великий Герцог Леопольд во время пребывания Павла во Флоренции пишет в своем письме к австрийскому императору: «Граф Северный [Павел I], кроме большого ума, дарований и рассудительности, обладает талантом верно постигать идеи и предметы и быстро обнимать все их стороны и обстоятельства»¹⁹.

   Еще в 1773 году прусский посол писал Фридриху II: «Молодой Князь прекрасно воспитан»²⁰. Французский Барон Грим в своем письме Екатерине повторил эту мысль: «Находят, что Граф Северный воспитан лучше, чем наши принцы»²¹.

   Действительно, воспитание Павла I было прекрасным. Подробно об этом говорит княгиня Ливен, рассуждая о прекрасных манерах императора²².  Там же она говорит о том, что император был довольно веселым человеком, но при этом «его шутки никогда не носили дурного характера»²³.  О том, что Павел был «очень весел и много шутил»²⁴, писали так же Кутузов и Саблуков (офицер конной гвардии).

   Саблуков  Н.А. часто говорит о высокой  нравственности императора. Из его  слов мы знаем, что Павел был глубоко верующим и богобоязненным человеком и ненавидел распутство²⁵. К высокой нравственности  следует так же добавить и то, что у императора было сильно развито чувство справедливости. Анна де Пальмье, у отца которого Павел, будучи Великим Князем, занимал «немалозначительные суммы»²⁶, вспоминает о нем как о справедливейшем монархе, человеке, для которого честь и искренность играли огромную роль в его правлении²⁷.  Много было написано анекдотов о Павле I, тем не менее, подтверждающие эти утверждения. Но об этом свидетельствуют не только анекдоты.  Август Коцебу сообщает: «Вельможи не смели обращаться с ним [народом] с обычною надменностью; они знали, что всякому возможно было писать прямо государю и что государь читал каждое письмо»²⁸.

   Адам Чарторыйский говорил, что Павел в «глубине души искал правды и справедливости и нередко в своих гневных порывах карал справедливо и верно»²⁹. Он упоминает о том, что в его кратковременное царствование русские чиновники допускали менее злоупотреблений.

   Княгиня Ливен в своих записках пишет, что император «свою вину и несправедливость исправлял с большой искренностью»³⁰.  То же самое сообщает нам Коцебу, подчеркнув еще раз, что «собственную несправедливость Павел сознавал охотно. Его гордость тогда смирялась»³¹. Подтверждает эти слова П.П. Лопухин рассказом об офицере, у которого император заметил какую-то неисправность в форме и ударил его за это тростью. На другой день император позвал к себе этого офицера, извинился перед ним и дал щедрое вознаграждение³².

   Совсем  иначе говорит об императоре граф Бенигсен. Он рассказывает историю  о том, как Павел обрушился  гневом на несчастного раненого офицера  и приказал арестовать его, истекающим кровью, находившегося на грани смерти³³. Здесь же он говорит, что народ устал терпеть «ряд несправедливостей и сумасбродств»³⁴. К Бенигсену присоединяется П.А Пален, но тут же начинает сам себе противоречить, упомянув то, что Павел был «романтического характера, он имел претензии на великодушие»³⁵. На мой взгляд, эти люди лукавят, и достоверность их слов посмею подвергнуть сомнению, т.к. известно, что Бенигсен и Пален были участниками заговора. Барон Гейкинг отмечает неискренность рассказа Палена о его «услуге, оказанной государству и всему человечеству»³⁶ [убийство императора].

   Сам барон считал императора человеком добрым и сердечным. О доброте души Павла I говорят и другие современники. Княгиня Ливен пишет, что даже со своими «ужасными склонностями» у императора были «ум и сердце в сущности открытые и добрые»³⁷.

   До  сих пор я перечислял только положительные стороны характера Павла I. Дарья Христофоровна, как бы хорошо она не отзывалась об императоре, все же дала повод усомниться в идеальности его характера. О каких ужасных склонностях она говорила? В своей записке она отмечает, что Павел был «подозрителен, резок и страшен до чудачества»³⁸. «Пустейшие случаи вырастали в его глазах в огромные заговоры, он гнал людей в отставку и ссылал по произволу, – свидетельствует Д.Х. Ливен. – Достаточно было императору где-нибудь на улице заприметить жилет [жилет у императора вызывал ассоциации с французской революцией], и тотчас же его злосчастный обладатель попадал на гауптвахту. Случалось туда попадать и дамам, если они при встречах с Павлом не выскакивали достаточно стремительно из экипажа, или не делали достаточно глубокого реверанса… Благодаря этому, улицы Петербурга совершенно пустели в час обычной прогулки государя»³⁹.

   О подозрительности императора говорят  почти все современники. Но некоторые  из них ссылаются по большей части  на сумасшествие Павла. Например, граф Бенигсен, отмечая суеверность⁴⁰ Павла, опирается именно на эту черту характера в своих доводах о безумии императора.

     М.А. Фонвизин, племянник писателя  Фонвизина Д.И., в какой-то мере  поддерживает заговор, подчеркивая  при этом «прискорбие и негодование» заговорщиков, с которым они смотрели на «безумное самовластие Павла»⁴¹.

   Что касается графа Ланжерона, то этот человек  откровенно и без всяких намеков  говорит, что преступление заговорщиков нужно для избавления «от безумия  или от тирании, когда они опираются на деспотизм»⁴².

   Замечу, что княгиня Ливен об этом факте  говорит следующее: «Утверждалось  не раз, будто Павел с детства обнаруживал явные признаки умственной аберрации, но доказать, чтобы он действительно страдал таким недугом, трудно»⁴³.

   Итак, Павел вспыльчив, ревнив к власти, подозрителен и эмоционален. Легко ли такому человеку управлять государством? Легко ли государству и его народу, когда власть находится в руках человека, управляемого его эмоциями, а не определенными логическими законами?  

   2.2

     «Схвативши твердою рукою бразды правления, Павел исходил из правильной точки зрения; но найти должную меру трудно везде, всего труднее на престоле. Его благородное сердце всегда боролось с проникнувшею в его ум недоверчивостью. Это было причиною тех противоречащих действий…»⁴⁴, – повествует о правлении императора Август Коцебу. 

   Еще в предыдущей главе говорилось о  справедливости императора. Из чувства  справедливости исходило стремление к твердой дисциплине в стране и ее армии. «Теперь уже нельзя быть сенатором и никогда не посещать сенат, или только изредка заглядывать туда, да и то на самое короткое время; нельзя быть генералом, а заниматься только откупами и поставщичеством»⁴⁵, – свидетельствует Суворов.

   Адам  Чарторыйский упоминал о том, что  вельможи при Павле I редко позволяли себе злоупотребления. Современник Де-Санглен в своих записках говорит, что во время царствования Павла «различие сословий ничтожно»⁴⁶.

   Саблуков  сообщает нам о «гатчинской дисциплине»⁴⁷, введенной императором в армии с первых дней его правления. Помещик А.Т. Болотов писал, что «государь имел склонность к военной экзерциции и дисциплине… По вступлении на престол… он начал, с самого первого уже дня, преображать и переделывать все и вся…»⁴⁸.

   Но, видимо, дисциплина – это единственное, в чем современники видели пользу Павловских преобразований. Журналист Н.И. Греч очень иронично пишет о цензуре, введенной при Павле I: «Так, например, предписано было не употреблять некоторых слов, например, говорить и писать «государство» вместо «отечество», «мещанин» вместо «гражданин», «исключить» вместо «выключить» …Можно вообразить какова была цензура!»⁴⁹.

   Намного резче отзывается о Павле как  о государственном деятеле Чарторыйский. По его словам, «император вел государство  к неминуемой гибели и разложению, внеся полную дезорганизацию в правительственную машину»⁵⁰. Фонвизин поясняет нам, что значит «дезорганизация» в поступках Павла, таким образом: «Павел, сперва враг французской революции… вдруг совершенно изменяет свою политическую систему и не только мириться с первым консулом Французской республики…, но и становится восторженным почитателем Наполеона Бонапарте и угрожает войною Англии. Разрыв с ней наносил неизъяснимый вред нашей заграничной торговле…»⁵¹. «Многим современникам императора Павла его иностранная политика казалась такой же странной и непредсказуемо алогичной, как и его обращение с подданными… Отчасти они были правы, ибо смотрели на дело со своей точки зрения, несовместимой с точкой зрения императора. Логично, например,  что разрыв отношений с Англией был сильным опустошением для иных, получавших от английского правительства субсидии за помощь в организации некоторых торговых дел…»⁵², – свидетельствует Саблуков.

   Но, как известно, ни один государь не желает зла своему государству. И этому  поступку тоже есть объяснение. Профессор Буцинский, который явно был в восторге от Павла I и не желал замечать в этом монархе каких-либо недостатков, говорит: «Павел, вступив на престол и желая доставить своим подданным мир, отказался от участия в коалиции [против Франции], и движение русских войск было остановлено… Россия, будучи в беспрерывной войне с 1756 года, есть потому единственная страна, которая находилась 40 лет в несчастном положении истощать свое народонаселение»⁵³. Я позволю себе не согласится с этим мнением, так как в таком случае Россия все-таки грозила Англии войной. Вполне возможно, что Павел видел в Наполеоне нового правителя, способного остановить французскую революцию более мирным путем, нежели в антифранцузской коалиции.

   Тем не менее, Павла обвинили в нелогичности.

   «Несомненно, Россия страдала под управлением  такого человека, душевное равновесие которого было весьма сомнительно… – повествует Адам Чарторыйский, – Он царствовал порывами, минутными вспышками, не заботясь о последствиях своих распоряжений; как человек, не дающий себе труда взвесить все обстоятельства дела, который приказывает и требует только немедленного исполнения своей воли…»⁵⁴

   Барон Гейкинг говорил, что именно такое  «неподдающееся объяснению поведение  императора»⁵⁵ во внешней политике и довело общество до заговора.    

   2.3

   «Мысль  извести Павла каким бы то ни было образом сделалась общею»⁵⁶, – говорит Фонвизин. Адам Чарторыйский же говорит, что заговор был делом людей высших сословий. «Чем выше было положение лица, тем более подвергалось оно опасности вызвать гнев государя»⁵⁷, – писал Чарторыйский.

   Княгиня Ливен сообщает нам, что «граф  Пален доверил мужу свои опасения насчет того, что император, по-видимому, собирается заключить императрицу, свою супругу, в монастырь, а обоих старших сыновей – в крепость…». Об этом пишет и Ланжерон, добавив, что этот слух распространил в Европе Пален, и слух этот является «страшнейшей клеветой»⁵⁸. Графиня Головина по этому поводу говорит следующее: «Распространяли ли заговорщики такие клеветы нарочно, с целью вербования единомышленников, или действительно такие нелепости пробегали в голове императора? Как бы то ни было, россказни эти распространялись, повторялись, и им верили»⁵⁹.

   «…Даже  накануне смерти Павел казался очень  расположенным к жене и детям, а известно, что его характер никогда не позволил бы ему скрывать свои намерения»⁶⁰, – свидетельствует Кутузов. 

   Итак, заговорщики пустили сплетни  по стране и Европе. Более того, в Европе нашлись участники заговора.

     В письме графа Растопчина Кочубею есть следующее подозрение: «Составилось общество интриганов… во главе Палена, которые желают, прежде всего, разделить между собой мои должности… и имеют ввиду остаться в огромных барышах, устроив английские дела»⁶¹. Из этого письма видно, что Растопчин знал, что в Петербурге под влиянием англичан разрабатывается план заговора, целью которого было избавление Англии от грозившей ей опасности.

   Саблуков  так же отмечал, что «катастрофа, закончившаяся смертью Павла, была делом рук Англии и английского  золота»⁶².

   Участником  заговора был и сын Павла, Александр  I. Граф Ланжерон сообщает, что «Александр был поставлен между необходимостью свергнуть с престола своего отца и уверенностью, что отец его вскоре довел бы до гибели свою империю…»⁶³ Правда, отмечают современники, он не знал, к каким последствиям приведет этот заговор. Адам Чарторыйский писал, что «Великий Князь был так далек от мысли о смерти отца, что не допускал даже мысли об этом»⁶⁴.