Образ Японии в России в конце 19-начале 20 века

     Характерной чертой отношения художественной интеллигенции  к началу войны стало ожидание скорых и победоносных ее результатов. Александр Бенуа вспоминал впоследствии об ощущениях того времени: «Это была первая настоящая война, в которую была втянута Россия после 1878 года, но за совершенно настоящую ее никто в начале не считал, а почти все отнеслись к ней с удивительным легкомыслием – как к какой-то пустяковой авантюре, из которой Россия не может не выйти победительницей. <…> Подумайте. Эти нахалы японцы <…> вдруг полезли на такую махину, как необъятное государство Российское с его более чем стомиллионным населением. У меня и у многих зародилось даже тогда подобие жалости к этим «неосторожным безумцам». Ведь их разобьют в два счета, ведь от них ничего не останется, а если война перекинется к ним на острова, то прощай все их чудное искусство, вся их прелестная культура, которая мне и моим друзьям полюбилась за последние годы»⁶⁸.

     И, конечно же, общий исход войны был несомненен. В.Я. Брюсов писал М.А. Волошину: «Япония будет раздавлена страшной тяжестью России, которая катится к Великому Океану по столь же непобедимым космическим законам, как лавина катится в долину»⁶⁹

     В связи с начавшейся войной в тылу активно шел процесс синтеза идей, которые были направлены на четкое формирование образа врага, причем в первую очередь в «народной» аудитории, поскольку именно из нее по большей части мобилизовались солдаты.

     Основным  является образ Японии и японцев, сформированный в русской периодической печати военного времени. Пресса стандартизирует сообщение, т.е. особым образом «подводит» информацию под стереотип, всеобщее мнение⁷⁰. Человек должен воспринимать сообщение без усилий и безоговорочно, без внутренней борьбы и критического анализа. Большинство исследователей указывают на связь стереотипов с гигантским влиянием СМИ, формирующих отношение к миру, на поведение, воспроизводящее поступки «героев», созданных прессой, радио или телевидением. СМИ приучают человека мыслить стереотипами и снижают интеллектуальный уровень сообщений так, что превратились в инструмент оглупления. Этому послужил главный метод закрепления нужных стереотипов в сознании — повторение. Еще одним методом СМИ является мифотворчество (греч. mythos-предание, сказание) — в технике внушения поддержание мифов играет огромную роль. Мифы внедряются в сознание, влияют на чувства и поведение людей. Мифы очень жизнеспособны, и их жизненность объясняется тем, что, опираясь на реальные факты и события, они воспринимаются как истина, догмат. Истинные же факты зачастую воспринимаются людьми как небылицы.

     Русско-японская война 1904-1905 гг., происходившая после  почти тридцатилетнего мирного периода российской истории в совершенно новых организационно-технических условиях ведения боевых действий, оказалась не только серьезным испытанием для армии, экономики и политической системы страны. Она повлекла за собой значительные трансформации общественного самосознания, ярко отразившиеся в прессе – единственном значимом тогда средстве массовой информации. В годы русско-японской войны издавались специальные газеты и журналы, посвященные событиям на фронте.

       Повышению авторитета официальных  печатных изданий способствовала и позиция правящих кругов. Николай II в первом выпуске «Летописи войны с Японией» определил четыре главных задачи этого военного издания: «проникнутое горячей любовью к отечеству, но спокойное, беспристрастное изложение; полное и всестороннее выяснение значения событий и военных действий; установление внутренней связи между ними; полнота официальных документов и журнального материала и широкое воспроизведение явлений войны в художественно выполненных рисунках, портретах, картах, планах и т.д.»⁷¹ Далее, в этом же выпуске «Летописи» Николай II пишет: «Внимательно следя за печатью в последнее время, я убедился, что она явилась верною истолковательницей современных событий… Надеюсь, что и впредь русская печать окажется достойною своего призвания служить выразительницею чувств и мыслей великой страны и воспользуется своим большим влиянием на общественное настроение, чтобы вносить в него правду и только правду»⁷². Таким образом, справедливо будет сказать, что читатели были очень сильно подвержены воздействию со стороны прессы, и образ Японии в условиях русско-японской войны складывался в России под влиянием официальных печатных изданий.

     Надо  заметить, что новости с театра военных действий носят либо «прогулочный», достаточно легкомысленный характер, и перенасыщены комментариями о погоде и замечаниями общего характера, не несущими дополнительной информации для читателя, либо, напротив, чрезвычайно перегружены специфическими военными терминами, что делало текст практически нечитабельным и непонятным для основной массы населения.

     Часто повторяющейся и в 1904, и в 1905 г. темой стало упоминание о слабости врага, о тяжести его положения: «золотые запасы Японии в настоящее время почти совершенно исчерпаны»⁷³; «условия новых японских займов бесспорно тяжелы».⁷⁴

     Образ врага, предлагавшийся средствами массовой информации, развивался в значительной мере рационалистически. Для народной аудитории же больше характерен эмоциональный, нежели рационалистический подход. Наиболее часто такой прием используется в лубке. В сюжетах лубков японцы изображаются чаще всего маленькими и зверообразными, иногда в виде обезьян; в текстах лубочных картин используются устойчивые словосочетания («желтолицый пес», «желтые макаки»). Употребление названий животных применительно к японцам весьма показательно, поскольку с одной стороны, это наиболее эмоционально окрашенный образ, а с другой стороны, он лишает японца человеческих черт и «индульгирует» по отношению к нему безнравственность убийства. Впрочем, серьезность врага была оценена далеко не сразу. Диспропорцией между фигурами русского казака-колосса и карлика-японца акцентировалось внимание на несоответствии между военными амбициями, степенью милитаризации и оснащенности военной техникой и ее общим финансово-экономическим потенциалом; сам японец, как правило, рисовался с непропорционально большим, неподъемным для него мечом. Значительная часть лубков была рассчитана именно на «народную» аудиторию. В них встречаются карикатуры и тексты, стилизованные под частушки и солдатские песни. Часто присутствует образ русского воина – казака или матроса. (Приложение 1)

     Важной  и очень стойкой составляющей образа Японии, именно как вражеской  державы, стали многочисленные упоминания  об азиатском коварстве, вероломстве, фанатизме, о шпионах, способы борьбы с которыми так и не удалось выработать ни до войны, ни в ее ходе. Классическим примером создания такого облика японцев является повесть А.Куприна «Штабс-капитан Рыбников» (1904 г.). Это своеобразный психологический детектив.  Главный герой повести⁷⁵ - «маленький, черномазый, хромой офицер, странно болтливый, одетый в общеармейский мундир…»⁷⁶ - появлялся в день по несколько раз в различных присутственных местах: в главном штабе, комендантском управлении, комитете о раненых, управлении казачьих войск и даже в полицейских участках, обращаясь к военным и гражданским чиновникам с жалобами, претензиями и попрошайничеством, хотя цель у него была другая: «он проявлял интерес ко всему, что касалось русско-японских событий в Маньчжурии и в Порт-Артуре…»⁷⁷ Эта повесть Куприна, по выражению А.Е. Куланова, «на десятилетия сформировала у русских представление о японской опасности».⁷⁸

     Вообще  японский шпионаж в России являлся  достаточно распространенным явлением. К началу русско-японской войны, по словам Е.М. Османова⁷⁹ – специалиста в области японской разведки – разведывательная служба в Японии имела многовековую историю, и, по далеко не полным данным, составленным на основании материалов жандармских органов России, количество японских шпионов, действовавших на территории нашего государства, к началу русско-японской войны доходило до пятисот человек.

     Тема  японского шпионажа широко освещалась в русской прессе. В военных  изданиях часто появлялись статьи и  заметки подобного содержания: «Безошибочно можно сказать, что ни в одной войне шпионство не практиковалось в столь широких размерах, как применяется оно теперь нашим противником на Дальнем Востоке. Сотнями шпионов наводнили они район, занятый нашими армиями… Это явление довольно естественно и понятно. Во-первых, японцам, как и всем восточным народам, свойственна хитрость и всякого рода уловки, облегчающие достижение цели…»⁸⁰

     Кроме официальных военных изданий, тему японского шпионажа поднимали и  корреспонденты других русских печатных изданий. Например, в газете «Русь» от 15 (2) мая 1904 года: «…около Омска на реке после ледохода рыбаки нашли утопленника похожего на японца. В его кармане были найдены бумаги, из которых оказалось, что он японский шпион, имевший поручение от своего правительства»⁸¹ - или в газете «Московские ведомости» от 5 августа (23 июля) 1904 года: «Близ Москвы на линии Нижегородской железной дороги задержан японец, при котором оказались планы и какие-то записки на японском языке…в настоящее время он содержится под арестом»⁸².

     Точкой  отсчета для образной характеристики Японии стало ее стремление встать вровень с ведущими мировыми державами. Достаточно посмотреть, как в журнале «Война с Японией» автор статьи размышляет о причинах войны: «Причины настоящей войны России с Японией кроются в неуклонном стремлении Японии на материк с тесных для ее населения островов… Вместе с этим стремлением, Япония после своего обновления и своих реформ, толкнувших ее на путь европейской цивилизации, стала стремиться и к преобладающему влиянию на Дальнем Востоке»⁸³.

     Прибывающие на театр военных действий новобранцы несут с собой новые настроения – ожесточение против правительства, развязавшего войну, и против военного министерства. «Несмотря на печальные уроки первой половины войны, военное министерство с каким-то непонятным упрямством продолжало политику роковых ошибок».⁸⁴ «К концу 1904 года, после ряда военных неудач, наше военное министерство поняло, наконец, что война с японцами дело не шуточное».⁸⁵

     В ходе боевых действий с японцами в  тот или иной контакт вступило несколько десятков тысяч человек.⁸⁶ Причем контакт был разной степени близости – от только визуального до непосредственно-личного. Можно сказать, что в этот момент в армии сосуществовали два представления о японцах. Одно, свойственное новобранцам, основано не столько на личном опыте, сколько на представлениях тыла. Другое начинает формироваться у «старослужащих». Для них война уже превратилась в будни, а японцы в то же время становятся как бы ближе, понятнее: «Надеемся, что ведь неприятели наши – люди, устали и, наверно, ночью будут отдыхать».⁸⁷ Сребрянский также описывает случай дружбы между солдатом и японцем, взятым им в плен.⁸⁸

     Развитие представления о японцах во второй половине войны и в послевоенное время во многом было предопределено комплексом вины за проигранную кампанию. Большинство источников личного происхождения (письма, мемупры, дневники и воспоминания) уделяет внимание просчетам русского командования в целом и отдельных лиц в частности. Ни в письмах, ни в мемуарах по-прежнему нет ни личных имен, ни оценочных категорий (все время используются слова «японец» или «Япония»). Правда, теперь японцы интерпретируются как «сильный враг», «храбрый и сильный противник»⁸⁹, гораздо более подготовленный к войне как технически, так и идеологически. Японцы изображаются скорее уважительно и благожелательно.

     Можно отметить, что непосредственный контакт с японцами довольно значительно количества русских, в целом, способствовал развития стереотипа представления о японцах в сторону гуманизации, однако незначительно. Напротив, участники контакта всячески умалчивают и «забывают» любые позитивные эмоции как в отношении Японии, так и в отношении японцев. В то же время представления о японцах как об отсталой, «восточной» расе, не способной к развитию, вытесняются новым образом – «европеизированных» и «цивилизованных» японцев, гораздо лучше подготовившихся к войне, чем русские. «Впервые за все время существования русской регулярной армии она испытала такое полное поражение, наглядно показавшее все несовершенство русских мобилизационных планов, методов развертывания запасных частей и неподготовленность высшего командного состава».⁹⁰

     Подходя к концу III главы, можно отметить следующее. Со времени начала русско-японской войны прошло уже больше ста лет, нет в живых ни одного участника этой войны, итоги передела мира, произошедшие после нее, тоже в значительной мере потеряли свое значение, оказались стерты новыми, более серьезными и масштабными геополитическими преобразованиями. То есть с объективной точки зрения русско-японская война перешла в разряд исторических фактов и событий, принадлежащих уже достаточно отдаленному от нас прошлому. Тем не менее, русско-японская война в цепи исторических фактов, произошедших в нашей стране в начале XX века, занимает особое место. Она стала не просто историческим событием, а важным фактором формирования образа Японии в России.

     Это вызвано несколькими причинами. Во-первых, это было первое для русских вооруженное столкновение с Японией, причем завершилось оно поражением царской армии. А ведь «обиды, поражения, оскорбления национальной гордости, да еще такого глобального масштаба (а Россия фактически была унижена на глазах всего мира), как правило, запоминаются сильнее, чем победы»⁹¹.

     Во-вторых, именно поражение России во многом пробудило в ней до того слабый интерес к Японии. Возникла и полностью  оформилась вторая (наряду с «живописной Японией») составляющая образа этой страны – «желтая опасность», побудившая рассматривать Японии не просто как острова гейш, цветущей сакуры и хризантем, а как общество, способное добиваться побед над Европой. Эта часть образа Японии способствовала росту общего интереса к ней. Более того, это был уже не просто интерес, а нечто значительно большее – японский бум, захвативший тогда умы значительной части образованного населения. Вряд ли будет преувеличением утверждение, что «русско-японская война во многом была движущим мотивом для изучения Японии и рождения российского японоведения – безусловно, одного из наиболее развитых и авторитетных в современном мире»⁹².

     Сейчас, более ста лет спустя, можно  констатировать, что отсутствие понятия о Японии как о развитой военной державе, военные просчеты царского командования, а в более широком смысле – слабое представление о том, что такое Япония в Целом, сыграли важную роль в поражении царской России. Положение усугублялось еще и тем, что одним из субъективных поводов для развязывания войны было желание царского правительства отвлечь народ от назревающей революционной ситуации. Маленькая победоносная война, которую Россия собиралась вести с Японией для укрепления своего внутреннего положения, обернулась тяжелым и позорным разгромом на глазах у всего мира, революцией 1905 года и началом падения Империи.