Белорусы: становление этноса и «национальная идея»

     Ситуация  резко изменилась после образования  на территории бывшего СССР новых  независимых государств. Как и  можно было ожидать, «племенная»  и родственная ей «субстратная»  концепции стали пользоваться повышенной популярностью. В статье В. П. Грицкевича «Какой быть белорусской исторической науке», появившейся в 1992 г., приведен целый перечень «мифов и умолчаний, которые на протяжении последних  десятилетий сло- жились в советской  белорусской исторической науке  и с помощью историков укоренились  в сознании людей». Среди них названы  и мифы «о прогрессивной роли славянского  элемента в формировании белорусского этноса», «об общей древнерусской  народности», а также «о запоздалом до XIII - XIV веков оформлении белорусского этноса» [14,202]. Понятно, что альтернативой может быть только признание прогрессивной роли балтского субстрата, отрицание древнерусской народности и датировка оформления белорусского этноса периодом не позднее IX - X вв., т. е. до включения белорусских земель в состав Киевской Руси. 

     Политический  смысл противостоящих концепций  вполне очевиден. Так же очевидно, что  для их сторонников важно не столько  соответствие этих представлений действительности, сколько вытекающие из них выводы «на злобу дня». Но понять суть этнических процессов внутри восточного славянства можно только путем опоры на реальные исторические факты. Итак, отличия белорусов  от русских и украинцев могут  восходить либо к древнему субстрату (при посредстве дреговичей, кривичей и радимичей, в наибольшей мере впитавших  его), либо к периоду существования  Великого княжества Литовского (вторая половина XIII - XVIII вв.). Естественно, нельзя исключать и того, что вклад  в копилку этнического своеобразия  делался в оба периода. О чем  же говорят имеющиеся факты? 

     «Повесть  временных лет» дает общие указания на локализацию славянских племенных  княжений, но содержит очень скудные  данные об их происхождении. Сообщается только о западном («от ляхов») происхождении  радимичей и вятичей. Данные археологии позволяют несколько уточнить эту  информацию. Так, по современным представлениям, накануне массового расселения славян по Восточной Европе ареалом их расселения была пражская археологическая культура, существовавшая в VI - VII вв. в среднем  Поднепровье, бассейнах Припяти  и Западного Буга. В VIII - IX вв. на ее месте сложилась культура Луки-Райковецкой, черты которой находят затем  прямое продолжение в древностях волынян, древлян, полян и дреговичей Х - XI вв. Таким образом, указанные  племена представляют собой близкородственную  группу, в формировании которой роль какого-либо субстрата не прослеживается [15]. 

     Процесс формирования кривичей, радимичей и  вятичей был не столь прямолинейным. Они сложились в результате нескольких волн славянского проникновения  в ареал древнего субстратного населения, которое традиционно относится  к балтской языковой группе на том  основании, что названия рек и  озер в этом ареале находят наилучшее  соответствие в современных литовском  и латвийском языках. Следы этого  местного населения прослеживаются вплоть до VIII в., а славянские черты окончательно возобладали лишь в следующем столетии - вероятно, в результате завершающей волны миграций. При этом древности радимичей и вятичей действительно очень близки между собой, что неплохо соот- ветствует летописному сообщению об их совместной миграции. Культура кривичей стоит не- сколько особняком, притом ареал ее охватывал в IX - XI вв. не только север и северо-восток Белоруссии и Смоленщину, но также Псковскую и значительную часть Тверской области, где субстрат был не балтским, а финским. Наиболее близки к кривичам, судя по археологическим данным, были их северные соседи – словене новгородские. 

     Таким образом, различные группы восточнославянских племен действительно существовали, но ни письменные, ни археологические  данные не дают оснований для выделения  среди них единой прабелорусской (равно как и праукраинской  и правеликорусской) группы. Полоцкие кривичи, бесспорные предки белорусов, были ближе всего к смоленским и псковским кривичам, вошедшим позднее  в состав русского народа. Потомки  родственных между собой радимичей  и вятичей также влились затем  в разные этносы. Наконец, дреговичи  имели общие корни с волынянами и другими южными племенами (предками украинцев, а отчасти и поляков). 

     Ареал балтского субстрата также не вполне совпадает с позднейшим ареалом  белорусского этноса. Помимо большей  части современной Белоруссии, он охватывал не только Смоленщину и  Брянщину, но также Калужскую, Тульскую и Орловскую области [16] (ареал  мощинской археологической культуры, смененной древностями вятичей  в VIII в. [17,41]), обитатели которых не имели отношения к этногенезу белорусов. И наоборот, на территории белорусского Полесья дославянские черты уже к VI веку полностью исчезли, поэтому принад- лежность полешуков к белорусскому этносу можно отнести на счет субстрата только с большой натяжкой. 

     Короче  говоря, на основании «племенной»  и «субстратной» концепций невозможно объяснить, почему потомки припятских дреговичей стали белорусами, а потомки  древлян и волынян - украинцами, почему потомки вятичей с верховьев  Оки стали русскими, а потомки  радимичей - белорусами. И уж совершенно непонятно, какое общее наследие могло привести к слиянию в  единый этнос пинских дреговичей с полоцкими кривичами. (Точности ради отметим, что часть дреговичского  ареала, а именно в Центральной  Белоруссии, впитала тот же субстрат, что и кривичи-полочане, но к исходной области дреговичей на берегах Припяти, ныне бесспорно входящей в состав белорусской этнической территории, это не отно- сится). 

     В то же время не выдерживает критики  и концепция «древнерусской народности», к моменту сложения которой якобы  исчезли черты племенного своеобразия  предшествующей эпохи. Данные археологии, анализ региональных особенностей фонетики и лексики, отраженных в древнерусских  летописях и берестяных грамотах, а также территориальное распространение  позднейших диалектных черт, позволяют  утверждать о сохранении племенных  особенностей не только в XII - XIII вв., но и вплоть до наших дней. Они, скажем, неплохо объясняют дреговичским наследием наличие в полесских  говорах безударного «о» или  твердых согласных в словах типа «ідэ», «ходы», «ішлы», объединяющее их с территорией Украины. В свою очередь, зафиксированное в источниках смешение «ц» и «ч» («полоцане», «немечь») объединяет потомков кривичей на Витебщине и Псковщине, а вятичское «аканье» и сегодня сближает московские говоры с белорусскими [18,83]. Отмечается совпадение древнего ареала кривичей и новгородских словен с характерным погребальным обрядом «курганно- жальничного типа», сложившимся в XIІ - XV вв. [19,180]. Следы его отчетливо прослеживаются на данной территории вплоть до ХХ в. в виде надмогильных камней и каменных крестов. 

     Тем не менее, речь идет именно о диалектных чертах, позволяющих выделять локальные  особенности в составе этносов (в том числе общие для смежных  этносов), но не различать этносы между  собой. Появление признаков, которые  объединяют всех белорусов в одно целое и отделяют их от русских  и украинцев, требует совершенно иного объяснения. 

     Получается, что ни одна из противоположных концепций  не соответствует всей сумме фактов. Племенные особенности не только существовали, но и сохранились до наших дней в форме локальных  диалектных и этнографических зон, однако не они легли в основу современных  этносов, поскольку совершенно не совпадают  с ними территориально. С другой стороны, не было и единого древнерусского массива, позднее разорванного вторичными процессами. Появление трех современных  этносов можно сравнить с картинками или словами, составленными из детских  кубиков: составные части те же, но уложены в совсем другой комбинации. Относительно лучше других этой ситуации соответствуют концепции А. А. Шахматова  и Е. Ф. Карского. Основные идеи их недавно  воспроизведены в работе М. Ф. Пилипенко (которая, несмотря на претенциозный  подзаголовок «Новая концепция», ничего принципиально нового не внесла) [20]. Но и в них не хватает главного - объяснения механизмов действия той  силы, которая выложила из старых кубиков  новый узор. 

     Думается, причина того, что достаточно профессиональным исследователям на протяжении десятилетий  не удалось найти убедительное решение  этой проблемы, кроется в изначальной  установке: поиск велся исключительно  на уровне материальных факторов. Между  тем известно, что главная этноопределяющая черта - общее самосознание или, другими  словами, национальная идея - относится  к категории нематериального. Роль идей в формировании общих черт материальной культуры и языка практически  не изучена. Это и неудивительно - не только в ортодоксальной советской  методологии, но и характерном для  многих западных исследователей материализме неопозитивистского толка сама постановка вопроса в подобной форме (идея формирует  материальные объекты) звучит как ересь. Хотя даже основоположники марксизма  признавали, что идея, овладев массами, может стать материальной силой, все же считалось, что «бытие определяет сознание», а не наоборот. 

     Эта дилемма сродни знаменитому вопросу  о первичности яйца или курицы. Ответ просто находится в качественно  иной плоскости. Идеи рождаются, овладевают массами и меняют мир, а эти материальные изменения, в свою очередь, порождают новые идеи. Примером может послужить история пробуждения белорусского и украинского самосознания, очень бегло изложенная в начале данной статьи. Несомненно, что обе национальные идеи зародились в головах конкретных людей как результат осознания ими объективных этнографических черт. Однако сами эти объективные различия были результатом воздействия на язык и культуру местного населения предшествовавших идей, в том числе и национальных или государственных (хотя ни одна из них субъективно не осознавалась, да и объективно не являлась ни белорусской, ни украинской в современном понимании).  

     На  нынешней стадии изученности вопроса  невозможно подробно продемонстрировать, тем более в короткой статье, как  именно национальные идеи меняли этническую карту Восточной Европы. Можно  попытаться указать лишь на основные этапы в эволюции самих этих идей, в расчете на то, что механизм их воздействия будет прослежен  позднее. Ниже мы предлагаем одну из таких  черновых попыток. 

     Поскольку в период славянских «княжений» трудно усмотреть следы идей, ведущих  к образованию украинской или  белорусской народности, остается искать их в более поздние эпохи. Период распада Руси на полусамостоятельные  земли-княжества кажется перспективным  в этом плане, но лишь на первый взгляд. Центров консолидации в тот период было явно больше, чем современных  этносов. Вывод В. О. Ключевского  о двух центрах (киевском и владимиро-суздальском) представляется явно упрощенным. Можно  говорить еще как минимум о  пяти достаточно самостоятельных центрах: галицко-волынском, чернигово- северском, новгородско-псковском, смоленском и  полоцком. Продолжая нашу аналогию с кубиками, можно сказать, что  это была еще не окончательная  их комбинация. 

     Тот факт, что Полоцкая земля в то время отличалась особым сепаратизмом, также не может объяснить появление  белорусского этноса, тем более в  его нынешних границах. Даже если признать обоснованными попытки усмотреть  в Полоцком княжестве зачатки  белорусской государственности, территория его охватывала не более половины современной Белоруссии. Вся южная  ее часть была в то время гораздо  теснее связана с Киевом, Черниговом и Волынью, чем с Полоцком. Достаточно напомнить, что Гомель и Речица в XII - XIII вв. входили непосредственно  в Черниговское княжество, Мозырь - в Киевское, Мстиславль - в Смолен- ское, а Брест - во Владимиро-Волынское. Самостоятельные Гродненское и  Турово-Пинское княжества также  тяготели скорее к югу, чем к северу. Да и обособленность Полоцка от остальных  русских княжеств не стоит переоценивать. В грамоте, составленной полочанами в 1264 г., недвусмысленно указывается, «што Руськая земля словет Полочьская» [21,74]. Именно в этот период окончательно оформляется общерусское сознание, сохранившееся затем на протяжении столетий. 

     К тому же идея полоцкой независимости  была довольно эфемерной. Последний  всплеск ее, пожалуй, прослеживается в период княжения Андрея Ольгердовича (1340-е – 80-е гг.), в дальнейшем самосознание жителей Полоцкой земли никогда не шло далее регионального (земского) уровня. В XV – XVII столетиях ни о каком особом сепаратизме этой земли на фоне других регионов говорить не приходится. 

     Значительно более важные последствия для  этногенетических процессов имело  образование на территории Руси двух полностью самостоятельных и  даже враждебных друг другу государств: ВКЛ и Великого княжества Московского (позднее - Российского царства). Не случайно именно на этот период обращали свое внимание все исследователи, отвергавшие  «племенную» концепцию. Действительно, государственная граница между  ВКЛ и Московским государством, сложившаяся  к началу XVI в., удивительно точно  совпадает с современной этнической границей между русскими и белорусами. Более того, изменения политической границы, в результате которых Смоленщина и Брянщина периодически отходили то к ВКЛ, то к Москве, хорошо соответствуют  «промежуточному» этническому состоянию  этих территорий, которое только в  ХХ в. завершилось их включением в  русский этнос (на большинстве этнографических  и лингвистических карт конца XIX - начала ХХ в. эти территории обозначены как белорусские [22,549]). 

     Тем не менее факторы, производные от политического раздела Руси, неплохо  объясняют только западную границу  русского этноса, но никак не этническую границу между белорусами и украинцами. В политической истории этих двух народов не было существенных различий с середины XIV в. до 1569 г., когда в  результате Люблинской унии территория Украины непосредственно вошла  в Польское королевство, а Белоруссия осталась в составе ВКЛ, сохранившего федеративный статус в рамках Речи Посполитой. Да и позднее политическая самостоятельность ВКЛ была в  значительной степени формальной, а  основные культурные, религиозные и  в известной степени социально-экономические  процессы шли на восточных землях Речи Посполитой практически синхронно.