Возникновение философии как историко-философская проблема

«Мифологический образ – это не просто фантастическое, извращенное отображение или превратное моделирование какого–либо явления природы; он представляет собой олицетворение, то есть творение в воображении и с помощью воображения иной действительности субъективной и иллюзорной»[10]. Таким образом, миф так же существует и определяется субъект–объектной структурой, причем так, будто она принадлежит внешнему миру, и миф ее замечает и приравнивает, поэтому очеловечивает и персонифицирует все подряд. Речь идет об персонификации явлений природы, будто они существуют непосредственно в самой реальности (в то время как в Европе они являются лишь частью конструктора образов), просто их отображение было искажено туманным восприятием первобытных людей. Здесь мы имеем дело с натурализмом, чье появление дало толчок развитию философии Кессиди, и, тем самым, обозначило появление такого термина как "менталистская фигура". Следует только перестать олицетворять, и «явления природы» и «природа в целом» сразу раскрываются перед взором «Милетские мыслители отбрасывают персонификацию природных явлений и тем самым совершают переход от образного (религиозно–мифологического) представления к отвлеченному понятию, точнее, к теоретическому мышлению, если иметь в виду античное понимание теории (мысленное созерцание живой картины действительности, образа космоса). Этот переход от образного представления к теоретическому мышлению означал открытие новой картины мира, в которой явления объясняются их естественной обусловленностью»[11]. В итоге, мы можем сделать вывод, что, самобытность и специфика сознания по Кессиди определяется в менталистском ключе – через её содержание. Здесь появляется четкое разграничивание мифологии и философии, как отображения мира богов или того, чего в реальности нет и науки об объективной реальности. Отсюда и получается, что основная задача философии обозначена созданием «картины мира» во всей его широте, а суть мифологии заключается в теоретичности и логической расчетливости на субъект объект – в этом и состоит «новизна».

 Новая картина мира  превращается во вполне приемлемое  «адекватное» отображение действительности, вычленяющее сущность природных явлений. Кессиди считал, что милетцев можно  назвать философами с той позиции, что они пытались извлечь сущностное ядро окружающих их феноменов , они выделили категорию «первоначала», давшего основу развития всему миру, всему, что ни есть во вселенной. Сформировать свои «первоначала» милетцы смогли благодаря абстрагированную от умозрительных космических явлений. Здесь определение философии можно сформулировать следующим образом : «мировоззрение, в котором обретается оформленная теоретически, абстрактно-понятийная и объективная картина мира». Существующая реальность предоставляет объекты для философствования, и они преобразуются в предмет мышления, абстрагируясь от своей образной данности. По мнению Кессиди, именно так появляется философская мысль. Теперь необходимо выяснить, как возникает умение абстрагировать, как формируется понятийное мышление. Это объяснит и пресловутый переход «от мифа к логосу», как вознесение с уровня более примитивного на уровень более рациональный. 

 К данному переходу  авторы применяют исторический  подход. А что, собственно, такое  есть история? Согласно марксистской  концепции, это – «законосообразная необходимая и поступательная смена стадий, в которой социальные явления зависят от способов производства». То есть, с точки зрения методологии, это движение происходит таким способом : изменение уровней мировоззрения обуславливается сменой исторических формаций. В ходе такого рассуждения, можно прийти к заключению, что греки стали философами, потому как превратились в рабовладельцев – и на этом моменте нужно остановиться более подробно. В человеческом сообществе появляется трудовая деятельность, складывается необходимость в приобретении какого-нибудь мировоззрения, а ее осуществление абсолютно детерминируется социальной средой, типом производственных отношений, иначе говоря, -  формацией. . «Первоосновой всех форм общественного сознания, философии, в том числе, является общественно–историческая практика людей, предполагающая активное и заинтересованное отношение к явлениям внешнего мира, к мировому строю вещей, к социальному порядку»[12].

 Первобытный способ  натурального производства и  обмена влечет за собой «нерасчлененность первобытного коллектива, которому соответствует полная расплывчатость мифа как общественного сознания (где все во всем)»[13]. Однако с течением времени общественная бытность претерпевает изменения. Смене путей производства, повлекшей переход от «мифа к теории», от устаревшей картины мира к более совершенной, огромное внимание отдает Чанышев. «Скачок в производительных силах в связи с переходом от бронзы к железу увеличил возможности людей и их овладение миром, что стимулировало мышление и давало новые, объективные знания о действительности (речь идет о пранауке)... Товар и деньги как чувственно–сверхчувственная вещь, появившись, привел к абстракции общественного бытия и общественного сознания... Классовая борьба подорвала традиции... Произошла десакрализация жреческих знаний в связи с демократизмом и падением иерархии. Новым классам нужно было новое мировоззрение. Подъем на второй уровень для мировоззрения стал возможен благодаря росту наук, что стимулировало зарождение высшей части идеологической надстройки. Философия возникает как разрешение противоречия между мифологической картиной мира и новым знанием, как распространение мышления на все мировоззрение из узко–специфической (производственной) сферы... Так и складывается философия как системно–рационализированное мировоззрение»[14].

 Приведенный отрывок  срывает завесу со многих недоразумений.  Данный пассаж вскрывает многие недоразумения. Во–первых, «Предфилософия (миф как мировоззрение) везде одинакова». Но в силу неправильности существовавшей на Востоке формы рабства ( то есть патриархальной формы),  «философия Китая, Индии, Вавилонии, Сирии, Финикии, Иудеи, Израиля, Египта не получила классических форм, как в Элладе»[15] – сам список настолько антипатичен, что его нельзя и прокомментировать. Отчего, например, не доставало народам Востока умения абстрагировать, разве не способны они были, например, считать? Такие граничащие с абсурдом крайности выявляются не случайно – иначе просто не останется причин разграничения восточной мифологии и философии. Хотя даже в том случае, если мы обусловим зарождение философии оформлением десакрализованной социальной сферы, мы получим новую проблему – тогда речь уже идет не об античной философии, а как бы философии в античную эпоху. То есть мы можем спокойно утверждать, что всякий народ, живущий и работающий на основе разделения труда в классовом обществе обязательно должен был сформировать собственную философию.  Из этого следует, что существенным, важным для философии выступает не то, что она зародилась как «эллинская» а то, что она возникла как «рабовладельческая». То есть, она – всегда классовая. Из этого Кессиди и Чанышев выводят идеологию, научно-познавательную и оформленную теоретически, полезную и прогрессивную. В этом суть оборотной стороны таких понятий как «картина мира» или «мировоззрение». И это растолковывает интуитивное подозрение о том, что то, описанием чего занимаются выше указанные авторы, может быть чем угодно, только не философией.  Основа мышления Чанышева и Кессиди – классический тип рациональности марксистского образца – поэтому они выявляли появление философии как формирование предмета, в то время как нужно было искать начало события мысли. Иными словами, Кессиди и Чанышев являются иллюстрацией того, что классическая рациональность к моменту своего заката «забыла» о том, что она сама существует (когда-то возникла) и хотя бы поэтому не просто «отражает».

 Рассмотрим теперь  доктрину еще одного автора  – А. Ф. Лосева. В отличие от  ранее упоминаемых концепций, она не страдает от натурализма и внутренней непоследовательности, однако обладает единственным, но очень существенным недочетом. Она – также классична, что видно из присутствующих в работе фигур ментализма, являющихся базисом всей теории и не позволяющих ей быть современной. Чтобы осознать классичность структуры мысли Лосева, вполне достаточно просмотреть оглавление его труда «История античной философии» :

Введение. Принцип и структура истории античной философии.

I. Дофилософская, т. е. социально–историческая, основа.

§ 1. Общественно–родовая формация.

§ 2. Рабовладельческая формация.

II. Общефилософская, то есть  теоретически проблемная, основа.

§ 1. Основная философская проблематика античности. Миф и логос.

§ 2. Материя и идея.

§ 3. Душа, ум, космос.

§ 4. Первоединство.

III. Исторически–проблемная  основа.

§ 1. Необходимое условие историзма.

§ 2. Основные периоды.

 Что возможно описать  по такой схеме? Лишь формирование  предмета мышления. Часть II повествует о предметном содержании, часть I поясняет, по какой причине оно реализовалось в конкретной форме, а часть III демонстрирует сам непрерывный процесс формирования предметности философии. Это есть объяснение мысли через предмет – то есть, классический ментализм. Здесь приведем изречение из одной работы Лосева, весьма широкое, но содержащее всю его идею целиком: «Если основным методом и идеологией общинно–родовой формации была мифология, то рабовладельческая формация, возникшая на почве разделения умственного и физического труда, в идеологической области уже не могла удовлетвориться мифами и должна была заменить их рациональными построениями. Все эти категории в скрытом виде, конечно, были и в самой мифологии, но функционировали в слитном и нерасчлененном виде. Рабовладельческое сознание, будучи уже мышлением, а не мифологической фантазией, должно было расчленить все эти категории и потому быть в конфликте с мифологией. Но конфликт этот, однако, не мог быть окончательным, поскольку родственные отношения продолжали играть огромную роль и в период внеродственных отношений... Собственно говоря, рабовладельческое мышление было не столько критикой мифологии, сколько критикой ее антропоморфизма. Если на очереди стояла выработка мыслительных категорий, то для чистого мышления авторитетом была не мифология, но собственная же, чисто мыслительная последовательность. Поэтому переход от общинно–родовой формации к рабовладельческой ознаменовался, во–первых, критикой антропоморфизма, и во–вторых, стремлением вместо мифологии создать мыслительную систему абстрактных категорий. Но абсолютного отрицания мифологии здесь не могло быть, ведь само же рабовладение базировалось на вещественно–телесных интуициях. А такого рода интуиция была на первом плане и в период мифологии. Надо было только эти вещественно–телесные интуиции выдвинуть на первый план и отвергнуть всю базировавшуюся на них общинно–родовую картинность. А это и значило критиковать антропоморфизм, оставаясь на почве вещественно–телесного мироощущения, и вместо него строить систему абстрактных категорий. В современной науке это часто обозначается как переход от мифа к логосу»[16].

 В итоге, переход к  логосу от мифа раскрывается  как исторический процесс, понимаемый  Лосевым вслед за Гегелем в  качестве диалектического совершенствования, поступательного развития – в  начале есть миф, затем появляется  его критика( отрицание мифа), потом  – отрицание этого самого отрицания ( присутствие мифа в снятом  виде), а снимание мифа – есть  философия. , Здесь возникает недоразумение – диалектика способна проводить логическое описание предметов, но она не может породить мысль как живое событие, тут она бессильна. Она предметна, категорична, структурна. Нельзя объяснить возникновение мысли с диалектической позиции, иначе мысль окажется «мертвой» субъект-объектной системой. Предметы мыслить диалектически можно, а мыслить мысль нет, иначе она здесь будет рассматриваться только лишь в качестве остывших неживых следов – ее результатов и того, что она в себе содержала. Диалектический подход со своей объяснительной силой, таким образом, убивает, как это ни странно, любую возможность понимания – в этом состоит недостаток не какого-то определенного автора, будь то Гегель или Лосев, а всей классической рациональности в целом.

 Затем уже в частных  моментах эта невозможность мысли  проявляется у Лосева. Неужто  критика антропоморфизма и построение  категориальной модели мышления  и заключают в себе всю философичность? Пантеон божеств заменяют пантеоном  абстрактных категорий, повышая  так называемую «производительность  труда» и получает – неужели  философию?! Лосев так же определяет  философию  как мировоззрение, систему  понятий о мире и бытии – то есть мы вновь сталкиваемся с тем, что философия – это не что иное, как философский предмет, то есть формально содержательное единство.

 Лосев не схож с  Кессиди в убеждении о логичности  философии и нелогичности мифа, ведь внутри мифа, по мнению  последнего рассмотренного автора, миф всегда внутренне логичен. Любой субъект мифологии логичен, но знает об этом лишь только  классический эллин, поскольку только  он выискивает рефлексию внутренней  упорядоченности и последовательности, например, мифологического высказывания. Благодаря рефлексии можно увидеть работу мышления – а именно в силу абстрагирования структуры внутренней логики рассуждений, отделения формы от содержания. В принципе, все три автора схожи тем, что буквально приравнивают философию к абстрактному мышлению. Движение от натурфилософов к Платону рассматривается в срезе роста навыков абстракции. И тогда «бытие» Парменида предстает как задачка для мышления – сконструировать что-нибудь наиболее абстрактное, то есть создать наипустейшее понятие.

 Итак, логически структурированное содержание философии есть и в мифе. Философия возникает как рефлективное раскрытие логического момента внутри мифа, как выявление его диалектики. Выходящая на первый план диалектичность обуславливает переход космоса из антропоморфного в исключительно мыслительное состояние. Боги превращаются в идеи, преобразуются в категории. Комплектование философии теперь кажется генезисом множества различных идей, приходивших в головы античных мыслителей – идей первоначала, мирового разума, души и тому подобного. Тут мы в очередной раз сталкивается с менталистической фигурой – Лосев толкует образование различных философских идей, но не упоминает о появлении феномена философствования как такового, как начала самостоятельной событийной мысли. По Лосеву , именно реконструкция, а не событийность, является уделом философии. Речь идет о его знаменитом тезисе: «Античная философия началась с мифологии и закончилась мифологией»[17]. На последнем этапе античного философствования, то есть в неоплатонизме полностью обрела себя греческая мифология, и тем самым она самоисчерпалась. С точки зрения Лосева, этот конец содержит в себе отражение судьбы – то есть цели любого философствования. «Если мы теперь примем во внимание, что тут перед нами не просто мифология, а именно реставрация мифологии, то станет ясным также и отсутствие в этой неоплатонической мифологии всякой наивности и разработка ее при помощи сознательных усилий рассудка, разума, внутреннего чувства. Тут мы имеем не мифологию просто, а философию мифологии, логику и диалектику мифологии, изыскания разного рода сознательных приемов превращения человека и всей истории в мифологию, все эти утонченные, изысканные методы мистической, магической, аскетической и умозрительной практики»[18]. Описанное Лосевым походит скорее не на философствование, а на рационализацию. Рационализация создает картину мира , объединяя между собой различные предметы до бесконечности рассудочным методом. Она идеологична. Рационализировать миф – значит интерпретировать его так, что он сможет сделать мифом абсолютно все.  Философствование в мифологии не занимается ее реставрацией, не воссоздает предметность мифологии, а лишь пытается помыслить миф как состояние сознания. Лосеву тоже не дает увидеть эту тонкую грань, эту принципиально важную разницу именно классический тип рациональности, в рамках которого рассматривается исключительно предметное мышление. В результате философия воспринимается как логика мифа.  

 Перейдем к вопросу  о историческом устройстве философского  генезиса. Поскольку миф каким-то  образом внутренне связан с  философией, то единственной внефилософской  основой является социально-исторический  прогресс. Лосев обуславливает смещение  от антропоморфизма к абстрактному  мышлению рабовладением. Эта связь  кажется достаточно детерминистичной, и еще раз закрепляет идеологический  статус философии как картины  мира, свойственной для определенным  образом сформированного общества. Философия возникла, когда разделение труда потребовало от мифа выглядеть абстрактно, соответственно: 1) философия будет социально необходима до тех пор, пока наличествует разделение труда; 2) тип этого разделения обуславливает специфику философии, – к примеру, античная философия – рабовладельческая.