Учение Л.Толстого как философия религиозно-утопического направления в общественной мысли к. 19 – н. 20 веков

Непротивление – больше чем отказ от закона насилия. “Признание жизни каждого человека священной есть первое и единственное основание всякой нравственности”. Непротивление злу как раз и означает признание изначальной, безусловной святости человеческой жизни.

Через непротивление человек признает, что вопросы жизни и смерти находятся за пределами его компетенции. Он одновременно вообще отказывается от того, чтобы быть судьей по отношению к другому. Человеку не дано судить человека. В тех же случаях, когда мы как будто бы судим других людей, называя одних добрыми, других злыми, то мы или обманываем себя и окружающих, Человек властен только над собой. “Все, что не твоя душа, все это не твое дело”, – говорит Толстой. Называя кого-то преступником и подвергая его насилию, мы отнимаем у него это человеческое право. Отказываясь сопротивляться злу насилием, человек признает эту истину, он отказывается судить другого, ибо не считает себя лучше его. Не других людей надо исправлять, а самого себя.

Человек играет свою собственную роль только тогда, когда он борется со злом в самом себе. Ставя перед собой задачу бороться со злом в других, он вступает в такую область, которая ему не подконтрольна. Люди, совершающие насилие, как правило, скрывают это. Скрывают и от других и от самих себя. В особенности это касается государственного насилия, которое так организовано, что “люди, совершая самые ужасные дела, не видят своей ответственности за них. ...Одни потребовали, другие решили, третьи подтвердили, четвертые предложили, пятые доложили, шестые предписали, седьмые исполнили”. И никто не виноват. Размытость вины в подобных случаях – не просто результат намеренного стремления спрятать концы. Она отражает само существо дела: насилие объективно является областью несвободного и безответственного поведения. Люди через сложную систему внешних обязательств оказываются соучастниками преступлений, которые бы ни один из них не совершил, если бы эти преступления зависели только от его индивидуальной воли. Непротивление от насилия отличается тем, что оно является областью индивидуально ответственного поведения. Как ни трудна борьба со злом в самом себе, она зависит только от самого человека. Нет таких сил, которые могли бы помешать тому, кто решился на непротивление.

Толстой подробно рассматривает расхожие аргументы против непротивления. Три из них являются наиболее распространенными.

Первый аргумент состоит в том, что учение Христа является прекрасным, но его трудно исполнять. Возражая на него, Толстой спрашивает: а разве захватывать собственность и защищать ее легко? А пахать землю не сопряжено с трудностями? На самом деле речь идет не о трудности исполнения, а о ложной вере, согласно которой выправление человеческой жизни зависит не от самих людей, их разума и совести, а от Христа на облаках с трубным гласом или исторического закона. “Человеческой природе свойственно делать то, что лучше”. Нет объективного предопределения человеческого бытия, а есть люди, которые принимают решения. Поэтому утверждать об учении, которое относится к человеческому выбору, касается решимости духа, а не физических возможностей, утверждать про такое учение, что оно хорошо для людей, но невыполнимо, – значит противоречить самому себе.

Второй аргумент состоит в том, что “нельзя идти одному человеку против всего мира”. Что, если, например, я один буду таким кротким, как требует учение, а все остальные будут продолжать жить по прежним законам, то я буду осмеян, избит, расстрелян, напрасно погублю свою жизнь. Учение Христа есть путь спасения для того, кто следует ему. Поэтому тот, кто говорит, что он рад бы последовать этому учению, да ему жалко погубить свою жизнь, по меньшей мере не понимает, о чем идет речь. Это подобно тому, как если бы тонущий человек, которому бросили веревку для спасения, стал бы возражать, что он охотно воспользовался бы веревкой, да боится, что другие не сделают того же самого.

Третий аргумент является продолжением предыдущих двух и ставит под сомнение осуществление учения Христа из-за того, что это сопряжено с большими страданиями. Вообще жизнь человеческая не может быть без страданий. Весь вопрос в том, когда этих страданий больше, тогда ли, когда человек живет во имя Бога, или тогда, когда он живет во имя мира. Ответ Толстого однозначен: тогда, когда он живет во имя мира. Рассмотренная с точки зрения бедности и богатства, болезни и здоровья, неизбежности смерти жизнь христианина не лучше жизни язычника, но она по сравнению с последней имеет то преимущество, что не поглощается полностью пустым занятием мнимого обеспечения жизни, погоней за властью, богатством, здоровьем. В жизни сторонников учения Христа меньше страданий уже хотя бы по той причине, что они свободны от страданий, связанных с завистью, разочарованиями от неудач в борьбе, соперничеством. Опыт, говорит Толстой, также подтверждает, что люди главным образом страдают не из-за их христианского всепрощения, а из-за их мирского эгоизма. Учение Христа не только более нравственно, но оно и более благоразумно. Оно предостерегает людей от того, чтобы они не делали глупостей.

Таким образом, обыденные аргументы против непротивления являются не более чем предрассудками. С их помощью люди стремятся обмануть самих себя, найти прикрытие и оправдание своему безнравственному и гибельному образу жизни, уйти от личной ответственности за то, как они живут.

Заповедь непротивления соединяет учение Христа в целое только в том случае, если понимать ее не как изречение, а как закон – правило, не знающее исключений и обязательное для исполнения. Допустить исключения из закона любви – значит признать, что могут быть случаи нравственно оправданного применения насилия. Если допустить, что кто-то или в каких-то обстоятельствах может насилием противиться тому, что он считает злом, то точно так же это может сделать и любой другой. Ведь все своеобразие ситуации и состоит в том, что люди не могут прийти к согласию по вопросу о добре и зле. Если мы допускаем хоть один случай “оправданного” убийства, то мы открываем их бесконечную череду. Чтобы применять насилие, необходимо найти такого безгрешного, кто может безошибочно судить о добре и зле, а таких людей не существует.

Толстой считал также несостоятельной аргументацию в пользу насилия, согласно которой насилие оправдано в тех случаях, когда оно пресекает большее насилие. Когда мы убиваем человека, который занес нож над своей жертвой, мы никогда не можем с полной достоверностью знать, привел ли бы он свое намерение в действие или нет, не изменилось ли бы что-нибудь в последний миг в его сознании. Когда мы казним преступника, то мы опять-таки не можем быть стопроцентно уверены, что преступник не изменится, не раскается и что наша казнь не окажется бесполезной жестокостью. Но и допустив, что речь идет о преступнике закоренелом, который бы никогда не изменился, казнь не может быть оправдана, ибо казни так воздействуют на окружающих, в первую очередь близких казнимому людей, что порождают врагов вдвое больше и вдвое злее, чем те, кто были убиты и зарыты в землю. Насилие имеет тенденцию воспроизводиться в расширяющихся масштабах. Поэтому самая идея ограниченного насилия и ограничения насилия насилием является ложной. Именно эта-то идея и была отменена законом непротивления. Насилие легко совершить. Но его нельзя оправдать. Толстой ведет речь о том, может ли существовать право на насилие, на убийство. Его заключение категорично – такого права не существует. Если мы принимаем христианские ценности, и считаем, что люди равны перед Богом, то нельзя обосновать насилие человека над человеком, не попирая законы разума и логики. Поэтому-то Толстой считал смертную казнь формой убийства, которая намного хуже, чем просто убийство из-за страсти или по другим личным поводам. Вполне можно понять, что человек в минутной злобе или раздражении совершает убийство, чтобы защитить себя или близкого человека, можно понять, что он, поддавшись коллективному внушению, участвует в совокупном убийстве на войне. Но нельзя понять, как люди могут совершать убийство спокойно, обдуманно, как они могут считать убийство необходимым. Это было выше толстовского разумения. “Смертная казнь, – пишет Толстой в “Воспоминаниях о суде над солдатом”, – как была, так и осталась для меня одним из тех людских поступков, сведения о совершении которых в действительности не разрушают во мне сознания невозможности их совершения”.

д. Утопизм философии Л.Н.Толстого.

Утопизм философии Л.Н.Толстого объясняется убеждением писателя и мыслителя в том, что «сущность жизни» находится вне материального бытия. Отказавшись признать материальные условия в их историческом развитии основой общественного бытия , мыслитель пришёл к утопическому представлению о том, что нравственная жизнь каждого человека есть единственное средство борьбы с социальным злом. Так возникла его концепция, согласно которой  понимание каждым человеком смысла жизни есть основа человеческого бытия. Несправедливость, жестокость, эксплуататорский строй утвердились в жизни людей потому, что  они потеряли религиозное сознание. Уничтожить этот строй можно только тогда, когда люди вновь усвоят религиозный смысл, заключённый в истинах нового, «счищенного» христианства. Вечность христианской мудрости Л.Н.Толстой противопоставил объективным законам развития общественной жизни. Осуществление своих социальных идеалов он увидел в нравственном самоусовершенствовании и непротивлении злу насилием. Путём нравственного совершенствования богатых, посредством пассивного сопротивления бедных, отказа трудящихся от и отподдержки деспотического строя, и от социальной революции Л.Н.Толстой предлагал бороться с несправедливым экономическим строем. Эту позицию В.И.Ленин назвал и утопичной, и реакционной.

Философские воззрения Л.Н.Толстого не только утопичны, но и противоречивы.

В своё время В.И.Ленин называл Л.Н.Толстого «зеркалом русской революции», указывал на «кричащие противоречия» его мировоззрения, подчёркивая, что «противоречия во взглядах Л.Н.Толстого – не противоречия его только личной мысли, а отражение тех в высшей степени сложных, противоречивых условий, социальных влияний, исторических традиций, которые определяли психологию различных классов и различных слоёв русского общества в пореформенную эпоху».  Ленин писал: «…Толстой поразительно рельефно воплотил в своих представлениях - и как художник, и как мыслитель и проповедник – черты исторического своеобразия всей первой русской революции, её силу и её слабость».

Представления Л.Н.Толстого, касающиеся толкования исторического процесса, тоже противоречивы. Исходным тезисом философско-исторической концепции Л.Н.Толстого является признание народа, а не отдельных выдающихся деятелей, первоосновой исторических событий. Л.Н.Толстой отказывается считать силой, руководящей историческим развитием человечества, желания или власть отдельных, пусть даже и великих исторических деятелей. Он отрицает волюнтаризм. Л.Н.Толстой преуменьшает значение исторических личностей, но его заслуга состоит в том, что он в своих произведениях ставит вопрос о роли народа в историческом процессе. «…Есть законы, управляющие событиями, отчасти неизвестные, отчасти нащупываемые нами. Открытие этих законов возможно только тогда, когда мы вполне отрешимся от отыскивания причин в воле одного человека, точно так же, как открытие законов движения планет стало возможным только тогда, когда люди отрешились от представления утверждённости земли». Перед историей как наукой Л.Н.Толстой ставит задачу отыскания законов, определяющих развитие общества. Однако определив эту задачу, он не смог правильно понять существо законов, которые определяют жизнь общества. Л.Н.Толстой противопоставляет стихийное начало исторического развития разумной, целенаправленной деятельности людей. Достоянием истории Л.Н.Толстой провозгласил лишь «стихийную, роевую жизнь», имеющую «не свободное, а предопределённое значение». Так в своей философии истории он пришёл к фаталистическим выводам. Однако в целом исторические взгляды Л.Н.Толстого не сводятся к фатализму.  Вступая в противоречие с фаталистической концепцией, внутренний, объективный смысл изображаемой Л.Н.Толстым действительности вплотную подводит к осознанию исторических закономерностей. Так исход Отечественной войны 1812 года был обусловлен, с его точки зрения, не таинственным фатумом, а «дубиной народной войны», действовавшей с «простотой и целесообразностью». Именно поэтому, считая войну вообще «противным человеческому разуму и всей человеческой природе событием», Л.Н.Толстой утверждал право народа на национально-освободительную войну.

Очевидность утопизма философии Л.Н.Толстого обнаруживается ещё в одном противоречии. В многочисленных работах великого русского писателя и мыслителя мы обнаруживаем и сокрушительную  критику насилия, особенно узаконенного, со стороны государственной власти, и проповедь о непротивлении злу насилием. Позволим себе ещё раз привести цитату из широкоизвестной работы непопулярного сейчас В.И.Ленина: «С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс, с другой стороны, - юродивая проповедь «непротивления злу насилием. С одной стороны – самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок; - с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казённой должности, попов по нравственному убеждению, т.е. культивирование самой утончённой и потому особенно омерзительной поповщины».

Итак, утопизм философского учения Л.Н.Толстого состоит прежде всего в признании нравственной жизни каждого человека  единственным средством борьбы с социальным злом.

3. Толстовство как направление общественной мысли в России и за рубежом.

Несомненно, Лев Николаевич Толстой был крупнейшим русским религиозным мыслителем.

И еще при его жизни возникло религиозное течение, получившее название "толстовство", к которому сам он, надо сказать, относился достаточно скептически. Учение это во многом неприемлемо для других христиан, ибо оно не признает божественности Иисуса Христа, считая Его лишь человеком, не признает Троицы (в этом смысле толстовцы принадлежит к унитарианам или антитринитариям, которые известны в христианстве еще со II-III веков), отрицает богодухновенность Библии и позволяет себе слишком вольное обращение с ней. В своё время Толстой объединил четыре Евангелия в одно "Евангелие от Толстого".В Ветхом Завете он видел исключительно памятник человеческой культуры. Толстой напрочь отвергает мистицизм, полагаясь исключительно на разум, на рациональное начало. Вообще унитариям свойственна тяга к пантеизму, отвержение догмата о первородном грехе, вера в изначальную доброту человека.

Тем не менее, люди имеют право думать о Боге так, как они считают нужным. Что, разумеется, не означает, что думающие иначе не могут спорить с Толстым и толстовством. Однако спора не получается: в нынешней России легче найти знатока, например, датского философа Киркегора, чем знатока Толстого - религиозного мыслителя. Невероятно, но факт: в словаре "Христианство", изданном в Москве в 1994 году, нет статьи о Толстом (о Киркегоре есть).