Лекции по "Философии"

Семинар. Философия.

«Философия  в системе духовной культуры»

1.Предмет  и задачи философии.

«Предметом  философии науки, — как отмечают исследователи, — являются общие закономерности и тенденции научного познания как особой деятельности по производству научных знаний, взятых в их историческом развитии и рассматриваемых в исторически изменяющемся социокультурном контексте».^[1]

Философия науки  имеет статус исторического социокультурного знания независимо от того, ориентирована  она на изучение естествознания или  социально-гуманитарных наук. Философа науки интересует научный поиск, «алгоритм открытия», динамика развития научного знания, методы исследовательской деятельности. (Следует отметить, что философия науки хотя и интересуется разумным развитием наук, но всё же не призвана непосредственно обеспечивать их разумное развитие, как это призвана многоотраслевая метанаука.) Если основная цель науки — получение истины, то философия науки является одной из важнейших для человечества областей применения его интеллекта, в рамках которой ведется обсуждение вопроса «как возможно достижение истины?».

Задачи:(учение Джордано Бруно) 

    В истории мысли культурного человечества мы встречаем тот же круговорот периодов цветущей юности, зрелого возраста, старости и предсмертной дряхлости, ту же смену утра, дня, вечера и ночи, — весны, лета осени и зимы, какими характеризуется течение жизни всей природы.

    И по какой-то непостижимой комбинации исторических законов, весна человеческой мысли  сопровождается таким же обновлением листвы на омертвевших стволах старых деревьев, каким проявляется и весна в природе. Забытые гении прошлого вновь оживают в памяти человечества, давно заброшенные рукописи и произведения искусства начинают вновь изучаться и возбуждают изумление народов глубиною и свежестью замысла; отверженные прежде, как будто за негодностью, учения вновь приковывают к себе внимание мыслителей и поражают их высотою обнимаемой ими истины.

    Такой период весны пережила человеческая мысль в так называемую эпоху возрождения, во второй половине XV и в XVI веках. Зимняя одежда заснувшей глубоким сном схоластической науки перестала удовлетворять мыслящее человечество. Накопившиеся, вследствие долгого сна, силы стали проситься наружу и во всех направлениях закипела новая жизнь. Итальянец Колумб и португалец Магеллан начали ряд открытий никому не известных стран, народов, языков и нравов. Немец Гуттенберг совершил такое единственное в своём роде изобретение, как изобретение книгопечатания. Поляк Коперник сделал одно из величайших астрономических открытий, — обнаружив вращение планет вокруг неподвижного солнца, начал этим длинный ряд поразительнейших научных откровений. Наконец, в Германии, с лёгкой руки Лютера, началось и религиозное, а вместе с ним и социальное обновление западной Европы, путём реформации.

    «И  одновременно с этим, говорит один из историков мысли этой эпохи  Бруннгофер, воскресла вновь и  зарытая в течение тысячелетия, в глубине памяти человечества и  под развалинами разрушения, древняя  культура, обогатившая исследования истины, добра и прекрасного мастерскими произведениями Греции и Рима. Группа Лаокоона, Аполлон Бельведерский и Медицейская Венера вновь появились на свет, почти одновременно с печатными изданиями Гомера и Софокла, Платона, Аристотеля и других поэтов и мыслителей Греции и Рима. Одна неожиданность следовала за другою. Народы жили в постоянном внутреннем возбуждении и тревоге, свойственных только эпохам, в которые даже мало одаренные от природы люди, захваченные потоком новых ощущений, живо чувствуют, что старое клонится к могиле, и что начинается новая эра развития».

    Так характеризует состояние умов в  означенный период один из наших современников; но можем ли мы себе объяснить, М. Г., почему именно в XV и в XVI вв., а не ранее  и не позже, наступила вновь эта весна человеческой жизни? Но ведь уже самое появление и развитие протестантизма есть признак совершившейся эмансипации идей, и притом открытие Колумба, изобретение книгопечатания и воскрешение древности предшествовали реформации. Но может быть, наоборот, протестантизм есть плод воскрешения древней философии и культуры, которое в свою очередь объясняется тем, что после захвата Византии турками, в 1453 г., усилилась эмиграция образованных греков в Италию?.. Но тогда, отчего же именно в Италии возрождение древней мысли не привело к реформации и притом, почему же думать, что воскрешение языческой культуры могло привести к обновлению христианства? Вообще, какие бы отдельные факты мы ни взяли, они не объяснят нам, сами по себе, того сложного исторического явления, которое называется возрождением мысли человечества в XV и XVI вв. Все эти факты сами суть моменты одного и того же сложного исторического процесса, и сводить одни к другим было бы насилием над истиной: восстановление древней культуры, критика схоластической науки, новые религиозные и социальные движения, небывалые научные открытия и технические изобретения — все это события параллельные, вытекающие из одной общей сложной цепи причин, стоящей вне их. Но тогда, что же вызвало эти факты?

    Отчего  седой дед Платон и великий  научный гений Аристотель были, наконец, правильно поняты и оценены в  западной Европе именно в эту эпоху? Ведь сочинения их отчасти были известны, отчасти могли быть разысканы  и истолкованы в прежние века, когда имена этих философов так часто употреблялись всуе. Отчего природа, всегда находившаяся под руками у человека, именно в эту эпоху стала внимательнее изучаться и возбуждать живой интерес своими явлениями и законами даже в римских кардиналах, тогда как прежде целые века она почти никого не интересовала и никем не изучалась? Отчего, наконец, давнишние злоупотребления католического духовенства именно в эту эпоху, а не ранее, возбудили то колоссальное религиозное движение, которое история отметила именем реформации? Ведь и прежде были попытки отдельных личностей возбудить все эти движения, но попытки большей частью неудачные. Отчего, например, арабским и иудейским философам XI, XII и XIII вв. не удалось так верно понять и истолковать Платона и Аристотеля, как это удалось разным Вессарионам, Марсилиям Фичинам, Геннадиям и Помпонатам в XV и XVI вв. Отчего монаху Роджеру Бэкону в XIII в. не удалось, несмотря на все его усилия, заставить ученых обратиться от формальных схоластических пререканий к непосредственному изучению природы, а подобный же взгляд Телесия в XV в. нашел такую массу последователей? Отчего Иоанну Гусу в начале XV в. не удалось вызвать того реформационного движения, которое вызвал Лютер в начале XVI столетия?

    Оттого, скажем мы, что пора общеевропейского возрождения мысли настала именно во второй половине XV в., а не ранее. А почему же она настала в этот момент? На это мы сумеем пока сказать лишь одно: потому, что и в развитии мысли зима в известный момент сменяется весною. Это факт, а точное объяснение его пусть найдёт социальная наука будущего. Мы полагаем только, что она не будет в состоянии сделать этого, пока не будут открыты психологические законы, управляющие жизнью целого человечества.

    II.

    Итак, М. Г., каждую весну вновь покрываются  листвою ветви старых деревьев; но рядом с этим вырастают и новые, которым суждено стать красою будущего. Точно также и периоды весны человеческой мысли сопровождаются не только обновлением в памяти человечества старых учений, но и развитием от семян их учений новых.

    Процесс возрождения древней науки и философии, начавшись в половине XV в., продолжается до начала XVII в., когда Гассенди воскрешает древнюю философскую доктрину Эпикура. Но одновременно всходят новые молодые ростки научной и философской мысли, и мы уже указали, как пышно разросся в области науки один из них в форме новой астрономической системы Коперника. Немного прошло времени после этого и в соседстве с учением Коперника, под животворными лучами того же весеннего солнца, роскошно расцветает и новая философская система итальянского философа гения второй половины XVI в., Джордано Бруно.

    «Богатство  идей Бруно так велико, говорит  его историк Бруннгофер, его философия  так изобилует драгоценными рудами новых воззрений, что только систематической  разработкой всех шахт и ходов этой обильной копи мы можем надеяться отдать полную дань справедливости гигантской силе мысли ноланского философа».

    Тем не менее, Бруннгофер, прежде чем приступить к обстоятельному изложению системы  Джордано Бруно, рисует легкими, но верными  штрихами общий контур его мировоззрения и я позволю себе дословно привести это краткое и меткое изложение великого по замыслу и в то же время столь простого учения Бруно.

    «Вселенная  бесконечна. Бесчисленные солнца с  их планетами, видимые и невидимые  для нашего глаза небесные тела совершают свои движения среди необозримого пространства вселенной. Все эти небесные тела суть организмы, живые существа (животные), которые, представляя сами бесконечную градацию свойств и величин, в то же время содержат в себе бесконечную лестницу разнообразнейших, больших или меньших организмов различного рода. Эти живые существа суть, в свою очередь, в конце концов, не что иное, как бесконечно сложные единицы, последними элементами и субстратом которых являются, для математической оценки, точка, для физической — атомы, для метафизической (или философской) — живые атомы или монады. Число и разнообразие этих монад беспредельно,— беспредельно также и число выстраивающихся из них индивидуумов. Каждая монада есть, сама по себе, живое зеркало вселенной. Поэтому в совокупности всех монад таится и совокупность всех форм, какие только способна воплотить материя. Форма есть в то же время и душа, присущая материи и в ней раскрывающаяся. Вся деятельность природы состоит в том, что, будучи суммою всех монад, высшею монадою, она стремится изо всех сил воплотить все таящиеся в ней формы. Полное осуществление этого бесконечного развития форм является в то же время и конечной целью вселенной; но так как эта способность развития бесконечна, то и процесс раскрытия скрытых в материи форм тоже бесконечен. Ничего в мире нет неодушевленного, ничего безжизненного, мертвого, безусловно неорганического. Все, даже камень, есть частица живой вселенной, находящаяся из века в век в непрерывном движении и изменении, то в восходящей, то в нисходящей линии. Во всех вещах действует один дух — присущий материи разум. Но не во всех вещах он действует одинаковым способом, в одной и той же степени и мере. Последняя зависит от ступени организации. Низшие организмы требуют для более слабого обнаружения их разумной деятельности целого ряда сложных операций, — высшие способны небольшими средствами своей чувственной и интеллектуальной деятельности обнять широкие понятия и великие мысли. Разум высшего организма, космоса, — сущность природы, Бог, обнимает в одном акте мысли и воли одновременно всю вселенную... Но если Бог есть не что иное, как открывающийся в природе разум и сама сущность природы, то мы не можем выше и достойнее почтить его, как исследуя и излагая законы, сохраняющие и изменяющие вселенную. Во всех, хотя бы и низших организациях содержится мировой разум, но ни в одной из них вполне. Поэтому, если живой индивидуум ставит ограниченный кругозор свой выше разума, постигающего всю вселенную, то отсюда и возникает то, что мы называем злом. Добро, напротив, есть разумное подчинение индивидуальной воли законности, разумности и благу целого. Поэтому, уже всякое приобретение знания какого-либо закона природы есть нравственный подвиг, ибо оно увеличивает способность нашу согласно разуму устроить свою жизнь... Законы природы мы познаем, только спускаясь до самых элементов вещей, атомов, монад, наименьших частиц (minima). В познании последних и заключается познание природы, ибо наименьшее мыслимое нами есть уже живое зеркало вселенной».

    «Если мы усвоим себе такое мировоззрение, говорит сам Дж. Бруно в сочинении «О бесконечном», то никакая случайность не способна будет более повергнуть в состояние страдания и страха, и точно также никакое счастье, через доставление нам удовольствий и надежд, не сделает нас высокомерными. Мы будем тогда на истинном пути к нравственному совершенствованию, мы тогда будем презирать все, что способно понимать только «детские» мысли, мы станем выше тех богов, которым поклоняется слепая толпа, ибо мы сделаемся истинными созерцателями истории природы, которая начертана в нас самих, — настоящими выполнителями божественных законов, которые сокрыты во внутренних изгибах собственного нашего сердца. Это вообще — философия, которая открывает наши чувства, удовлетворяет наш дух, возвышает ум и руководит человека на пути к истинному счастью: она освобождает его равно и от грызущей заботы о наслаждениях, и от слепого чувства страдания. Дозволяя спокойно пользоваться настоящим, она заставляет его не менее надеяться на будущее, чем его бояться».

    Такова  великая, парящая так высоко над  атмосферой нашей земли, в бесконечном  эфире вселенной, и потому столь  успокоительная и умиротворяющая человеческий дух философия Бруно, и кто  поймет ее, поймет и восклицание, вырвавшееся  когда-то у Фейербаха: «Какие чистые, какие божественные идеи встречаем мы у современника Кальвина и Безы, у итальянского философа Джордано Бруно».

    Да, чисты и божественны идеи Бруно, а между тем, что сделали с  ним люди? Одна и та же, вечная скорбная история, — история Сократа, история Христа и его сподвижников, история всех исключительных людей, непонятых толпой. С 27-ми летнего возраста Бруно преследуют злые или глупые люди; он бродит целые 16 лет нищим и непризнанным по всем странам образованной Европы, пока не попадает в руки инквизиции, которая, после девятилетнего заключения его в тюрьмах Венеции и Рима, сжигает его на костре в 1600 году.

    Одно  утешение для Бруно. Он презирает  толпу, он махнул рукой на свое настоящее  и работает для будущих веков.

    «Никто, говорит он, не любит серьезно истину и добро, кто бы ни был возмущен против толпы, как никто не бывает влюблен, кто не ощущает за любимую женщину ревности и страха». «Направлять свои ощущения и мысли согласно мнению толпы есть признак грязного и подлого образа мыслей». А в одном из латинских стихотворений своих Бруно восклицает: «Храбро боролся я, думая, что победа достижима. Но телу было отказано в силе, присущей духу, и злой рок вместе с природой подавляли мои стремления… Я вижу, однако, что победа есть дело судьбы. Было во мне все-таки то, что могло быть при этих условиях и в чем не откажут мне будущие века, а именно: «страх смерти был чужд ему, скажут потомки, силой характера он обладал более чем кто-либо, и стоял выше всех наслаждений жизни в борьбе за истину». Силы мои были направлены на то, чтобы заслужить признание будущего». Но будущее не скоро оценило Бруно и до нашего времени слышится эхо клеветы, которой старались запятнать этого великого человека и мыслителя враги его.

    В 1603 г., через три года после сожжения Бруно, сочинения его были включены в список запрещенных книг (index librorum prohibitorum). Но могли ли погибнуть его идеи? Нет: его украдкой все-таки читают, над ним задумываются, им увлекаются и от оставшихся в почве европейского самосознания корней его глубокой философской мысли во всех странах Европы быстро разрастаются новые побеги.

    III.

    Прекрасная  и бурная весна возрождения минула. Лето человеческой мысли нового времени, XVII век, украшается новыми могучими философскими учениями и системами — Бэкона, Декарта, Спинозы, Лейбница, Локка. Новая доктрина экспериментальной науки Бэкона , новое математически обработанное философское учение о Боге, духе и материи Декарта, великая пантеистическая доктрина и построенная на ней теория нравственности Спинозы, обольстительное единством идеи и гармонией выполнения сложное мировоззрение Лейбница, великое по глубине критической мысли психологическое учение Локка — все эти и другие законченные и поражающие стройностью доктрины XVII века быстро возникают одна за другой. Долго не могли объяснить себе их внезапного обильного появления, а главное, их изумительной зрелости. Но эмбриология мысли, историко–философская критика, открыла, наконец, те семена и корни, из которых эти системы выросли. Оказывается, что знаменитое новое учение Бэкона об экспериментальном методе науки, как плоть от плоти, вышло из однородных по духу учений двух философов эпохи возрождения — Телесия и Джордано Бруно, что знаменитое «cogito ergo sum» (я мыслю, следовательно, я существую) Декарта, вызванное исканием источника очевидности и построенное на предварительном сомнении во всем, тоже опирается на однородное учение того же Джордано Бруно и жившего немного позже другого итальянского мыслителя Фомы Кампанеллы. Джордано Бруно также признает началом философских построений сомнение во всем: «Ничего нет несчастнее привычки верить на слово, говорит он. Кто имеет охоту философствовать, пусть сначала по принципу усомниться во всем». А добиваясь критерия очевидности в познании истинного бытия Вселенной, Бруно тоже рекомендует опираться на самосознание. Декарту оставалось только придумать формулу для выражения этого критерия философской очевидности. Но этого мало: знаменитое нравственное учение Спинозы и не менее прославленная монадология Лейбница представляют собой еще в большей степени только систематическое развитие некоторых частей философской доктрины Джордано Бруно.

    Следовательно, уже Италия XV и XVI веков имела своих  юных Бэконов и Декартов, своего Спинозу и Лейбница, и зрелость мысли философов XVII в. объясняется именно тем, что они обработали в системы уже готовые мысли. Истинные творческие гении, истинно цельная мысль принадлежат XVI в., и эта мысль воплощается всего полнее в системе Дж. Бруно.