Бытие природы

              Природа есть изначальный и  основной объект религии, но  даже там, где она оказывается  непосредственным объектом религиозного  почитания, как в естественных  религиях, она не является объектом  в качестве природы — другими  словами, в таком виде, в таком  смысле, в каком мы ее рассматриваем  с точки зрения теизма или  философии и естествознания. Скорее  природа первоначально представляется  человеку объектом, как то, чем  он сам является, как личное, живое  ощущающее существо; таков взгляд  на природу, когда она созерцается  глазами религии. Человек первоначально  не отличает себя от природы,  следовательно, не отличает и  природы от себя; поэтому ощущения, которые в нем возбуждает объект  природы, он непосредственно превращает  в свойства самого объекта.  Благоприятные, положительные ощущения и аффекты вызываются благим, благодетельным существом природы; отрицательные, вызывающие страдания ощущения — жар, холод, голод, боль, болезнь — причиняются злым существом или, во всяком случае, природой в недобром состоянии, в состоянии зложелательства, гнева. Таким образом, человек непроизвольно и бессознательно превращает природное существо в существо душевное, субъективное, то есть человеческое. Превращение это происходит необходимо, хотя эта необходимость только относи тельная, только историческая. Нет ничего удивительного, что чело век затем уже вполне определенно, сознательно и намеренно превращает природу в религиозный объект, в объект молитвы, другими словами, в объект, который определяется человеческим чувством, его просьбами и служением. Человек уже тем сделал природу податливой, себе подчиненной, что он ее ассимилировал своим настроениям, что он ее подчинил своим страстям. Впрочем, необразованный, первобытный человек не только приписывает природе человеческие мотивы, влечения, страсти, он в естественных телах усматривает настоящих людей. Так, индейцы Ориноко принимают солнце, луну и звезды за людей, они говорят: «Те, на верху находящиеся,— это люди, как мы»; патагонцы считают звезды за «некогда существовавших индейцев»; гренландцы видят в луне и звездах «своих предков, которые при особых обстоятельствах были взяты на небо». Таковы же были мнения прежних мексиканцев, что солнце и луна, почитаемые в качестве богов, некогда были людьми. Обратите внимание! Так подтверждается высказанное в «Сущности христианства» положение, что человек в религии обращается лишь к самому себе, что его бог есть только его собственная сущность, подтверждается даже самыми грубыми, низшими видами религии, в которых человек почитает наиболее отдаленные, не схожие с ним предметы — звезды, камни, деревья, даже клешни раков и раковины улиток,— ведь он почитает их только потому, что он переносит в них самого себя, мыслит их в виде таких существ, каков он сам, или же считает, что они наполнены подобными существами. В связи с этим религия обнаруживает удивительное, но весьма понятное и даже неизбежное противоречие: в то время как с теистической или антропологи ческой точки зрения она потому человеческое существо почитает за божественное, что оно ей представляется существом, отличным от человека, существом нечеловеческим, наоборот, с натуралистической точки зрения она нечеловеческое существо потому почитает за божественное, что оно ей представляется существом человеческим.

              Изменчивость природы, именно  в явлениях, в наибольшей степени  заставляющих человека чувствовать  свою зависимость от нее есть  главное основание, почему природа  представляется человеку в виде  человеческого, наделенного волей  существа и составляет для  него предмет религиозного почитания.  Если бы солнце непрерывно  стояло на небе, оно никогда  бы не зажигало в человеке  огня религиозного аффекта. Человек  только тогда преклонил свои  колени перед ним, охваченный  радостью при неожиданном воз  вращении солнца, когда оно исчезло  из его глаз, обрекши чело века  на ночные страхи, а затем вновь  появилось на небе. Так, древние  апалачи во Флориде приветствовали  хвалебными гимнами солнце при  его восходе и закате и вместе  с тем умоляли его вновь  вернуться в надлежащее время  и обрадовать их своим светом.

              Если бы земля неизменно приносила  плоды, отпало бы основание  для празднеств, связанных с посевом  и жатвой. Только благодаря тому, что природа то открывает свое  лоно, то скрывает его, плоды  ее представляются добровольными,  обязывающими к благодарности  дарами. Только непостоянство природы  делает человека мнительным, смиренным,  религиозным. Неизвестно, будет ли  завтра погода благоприятствовать  моему предприятию, неизвестно, пожну  ли я то, что посеял; итак, я  не могу рассчитывать и надеяться  на дары природы, как на уплату  дани или неизбежное следствие.  Но там, где кончается математическая  достоверность, там начинается  теология — так это происходит  даже в наши дни со слабыми  головами. Религия есть созерцание  необходимого, как чего-то произвольного,  добровольного, в отдельных случайных  явлениях. Противоположное настроение, настроение иррелигиозности и безбожия, обнаруживает циклоп у Эврипида, говоря: «Земля обязана, хочет она того или нет, выращивать траву для пропитания моего стада»...

              Мое учение или воззрение может  быть поэтому выражено в двух словах: природа и человек. С моей точки зрения, существо, предшествующее человеку, существо, являющееся причиной или основой человека, которому он обязан своим происхождением и существованием, есть и называется не бог — мистическое, неопределенное, многозначащее слово, а природа — слово и существо ясное, чувственное, недвусмысленное. Существо же, в котором природа делается личным, сознательным, разумным существом, есть и называется у меня — человек. Бессознательное существо природы есть, с моей точки зрения, существо вечное, не имеющее происхождения, первое существо, но первое по времени, а не по рангу, физически, но не морально первое существо; сознательное, человеческое существо есть второе по времени своего возникновения, но по рангу первое существо. Это мое учение, поскольку оно имеет своим последним пунктом природу, апеллирует к ее истинности и, поскольку выдвигает ее против теологии и философии, представлено только что упомянутой работой, но в связи с положительным, историческим предметом: естественной религией, ибо я развиваю все свои учения и мысли не в голубом тумане абстракции, а на твердой почве исторических, действительных, от моего мышления не зависимых предметов и явлений...

              Мне могут, во-первых, возразить:  как ты, неверующий, хочешь оправдать  естественную религию? Не становишься  ли ты тем самым на раскритикованную  тобой так резко точку зрения  тех философов, которые оправдывают  символ веры христианства, с тою  лишь разницей, что ты хочешь  оправдать догмат естественной  религии, веру в природу? Я  на это отвечаю: природа для  меня совсем не потому первична, что естественная религия на  нее так смотрит и ее так  почитает, а скорее, наоборот, из  того, что она сеть первичное,  непосредственное, я заключаю, что  она и должна была представиться  такою первичному, непосредственному,  а следовательно, и родственному природе сознанию народов. Или, иначе говоря: тот факт, что люди почитают природу как бога, отнюдь не служит мне в то же время и доказательством истинности лежащего в основании этого факта сознания; но я нахожу в это факте подтверждение впечатления, производимого природой в меня, как на чувственное существо; я нахожу в нем подтверждены тех оснований, которые побуждают меня как существо интеллектуальное, обладающее философской культурой, придавать природу если не то же значение, которое ей приписывает естественная религия,— ибо я ничего не обожествляю, а следовательно, не обожествляю и природы,— то во всяком случае аналогичное, подобное, видоизмененное лишь при посредстве естественных наук и философии. Конечно, я симпатизирую религиозным почитателям природы; я — ее страстный поклонник и почитатель; я понимаю не из книг, не на основании ученых доказательств, а из моих непосредственных представлений и впечатлений от природы, что древние народы и даже еще и современные народы могут почитать ее как бога. Я еще и сейчас нахожу в своем чувстве, ощущаю в своем сердце, как оно охватывается природой, нахожу и сейчас в своем уме аргументы в пользу ее божественности или ее обожествления. Я отсюда заключаю, ибо ведь и солнце-, огне- и звездопоклонники — такие же люди, как и я, что и их побуждают к обожествлению природы сходные с моими мотивы (хотя и видоизмененные соответственно их точке зрения). Я не делаю заключений, подобно историкам, от прошлого к настоящему, а заключаю от настоящего к прошлому. Я считаю настоящее ключом к прошлому, а не наоборот, на том простом основании, что ведь я хотя и бессознательно и непроизвольно, но постоянно измеряю, оцениваю, познаю прошлое исключительно со своей нынешней точки зрения, поэтому каждое время имеет другую историю прошлого, хотя это прошлое само по себе мертво и неизменно. Я признаю поэтому естественную религию не в силу того, что она для меня внешний авторитет, а исключительно потому, что я и посейчас нахожу в самом себе ее мотивы, те основания, которые и в настоящее время сделали бы меня человеком, обожествляющим природу, если бы власть естественной религии не спасовала перед властью культуры, естественных наук, философии. Это кажется дерзким; но то, чего человек не познает из самого себя, того он сов сем не познает. Кто изнутри себя и на себе не чувствует, почему Люди могли обожествлять солнце, луну, растения и животных, тот не поймет и исторического факта обожествления природы хотя бы он и прочел и написал груду книг об естественной религии.

              Второе возражение таково: ты  говоришь о природе, не давая  нам определения того, что такое  природа, не говоря нам, что  ты под природой понимаешь.  Спиноза придает однозначный  смысл словам «природа», или  «бог». Употребляешь ли ты и  это слово в том неопределенном  смысле, в котором ты нам можешь  легко доказать, что природа есть  первичное существо, причем ты  под природой ничего другого  не понимаешь, как бога? Я на  это отвечаю немногими словами:  я понимаю под природой совокупность  всех чувственных сил, вещей  и существ, которые человек  отличает от себя как нечеловеческое; я разумею вообще под природой, как я это уже высказал на  одной из своих первых лекций, подобно Спинозе, не существо, живущее и действующее, будучи  наделенным волей и разумом, как сверхъестественный бог, но только существо, действующее сообразно необходимости своей природы; однако оно для меня не бог, как для Спинозы, то есть не одновременно сверхъестественное, сверхчувственное, отвлеченное, тайное и простое существо, но существо многообразное, человеку доступное, действительное, всеми чувствами воспринимаемое. Или, беря слово практически, природа есть все то, что для человека — независимо от сверхъестественных внушений теистической веры — представляется непосредственно, чувственно, как основа и предмет его жизни. Природа есть свет, электричество, магнетизм, воздух, вода, огонь, земля, животное, растение, человек, поскольку он является существом, непроизвольно и бессознательно действующим. Под словом «природа» я не разумею ничего более, ничего мистического, ничего туманного, ничего теологического. Я апеллирую этим словом к чувствам. Юпитер есть все, что ты видишь, говорил один древний; природа, говорю я, есть все, что ты видишь и что не является делом человеческих рук и мыслей. Или, если вникнуть в анатомию природы, природа есть существо или совокупность существ и вещей, чьи проявления, обнаружения или действия, в которых проявляется и существует их бытие, имеют свое основание не в мыслях или намерениях и решениях воли, но в астрономических или космических, механических, химических, физических, физиологических или органических силах или причинах.

  Фейербах  Л. Сущность религии // Избранные философские  произведения. М., 1955. Т. 2. С. 441—442, 444—446, 515, 589—591 

              Н. Ф. ФЕДОРОВ 

              Кто наш общий враг, единый, везде  и всегда присущий,

              в нас и вне нас живущий,  но тем не менее враг лишь временный?

              Этот враг — природа. Она  — сила, пока мы бессильны,  пока мы не стали ее волей.  Сила эта слепа, пока мы неразумны,  пока мы не составляем ее  разума. Занятые постоянной враждой  и взаимным истреблением, исполняя  враждебную нам волю, мы не  замечаем этого общего врага  и даже преклоняемся пред враждебной  нам силой, благосклонность которой  так же для нас вредна, как и вражда. Природа нам враг временный, а друг вечный потому, что нет вражды вечной, а устранение временной есть наша задача, задача существ, наделенных чувством и разумом.

             Природа в нас начинает не  только сознавать себя, но и  управлять собою; в нас она  достигает совершенства, или такого  состояния, достигнув которого, она  уже ничего разрушать не будет,  все в эпоху слепоты разрушенное  восстановит, воскресит. Природа,  враг временный, будет другом вечным, когда в руках сынов человеческих она из слепой, разрушительной силы обратится в воссозидательную. Задача сынов человеческих — восстановление жизни, а не одно устранение смерти...

              Теперь, когда люди смотрят друг  на друга как на врагов, необходимо  им узнать действительный, хотя  и временный источи к вражды, узнать общего врага, которого они не замечают, увлеченные взаимной неприязнью. Хотя этого врага мы встречаем и в себе и вне себя, горе и долу, над собою и под собою, везде и всюду, врага общего, единого, тем не менее мы почти не замечаем его враждебности и даже преклоняемся перед этой силой, смешивая ее даже с Богом. Не везде и не всегда одинаково обнаруживает она свою вражду; однако и благосклонность ее для нас столь же вредна, как и вражда. Притом же в настоящее время область благосклонности по мере истощения земли и увеличения народонаселения все сокращается, так что христианское и арийское человечество вступает в область открытой вражды к природе.

              И, тем не менее, природа  нам — враг лишь временный,  другом же нашим она будет  вечным. Разум человеческий раскрывается  вместе с сознанием своей зависимости  от силы, без обладания которой  человек существовать не может,  без овладения которой он должен  был признать себя существом  смертным и нести постоянные  утраты. По мере истощения человеком  средств для ограниченного существования и соответственно увеличения населения земли этот враг, тайный и явный, все более обнаруживается, и человеку приходится бороться усиленно и даже непрерывно с этой враждоносною и смертоносною силою. Но борьба с нею не под силу отдельным лицам; она должна расшириться и сорганизоваться в борьбу общественную, государственную и международную, то есть всенародную. Здесь единственный истинный и плодотворный коллективизм, единственная естественная, целесообразная солидарность. И здесь же, на этом поприще всем необходимой, единственной спасительной самозащиты и взаимозащиты, здесь и возможность замены братоубийственной вражды братским и сыновним единением; и здесь же, наконец, возможность и твердая надежда на исполнение общего дела и долга сынов, человеческих перед их отцами и перед Богом отцов, победа жизни над смертью во всеобщем воскрешении...