Проявление авторской позиции в жанре интервью

    Случаются несправедливые претензии?

    Говорят: «Зачем у тебя в эфире такой-то?»  Я отвечаю: «Он мне приносит рейтинг  и рекламу».

    Кстати  о наказаниях. Говорят, самое страшное наказание для радийщика — отлучение от прямого эфира?

    Для каждого — индивидуально. У меня нет особых систем наказания. Только за джинсу (материал, опубликованный за вознаграждение без согласования с  редакцией, в прямом смысле «мимо  кассы». — «РР»). Если я ее вижу, то увольняю человека. Без объяснений. Я же не могу доказать это. Умные люди понимают. И потом, я вам управление по борьбе с коррупцией, что ли?

    Сидели  и нюхали

    Что категорически нельзя делать на «Эхе»?

    Ковырять  в носу… 

    Ухмылка, дезавуирующая любое  сказанное слово. Не поймешь, где шутка, где что.

    …Нельзя комментировать гостя в спину, после  того как он уже ушел. Покойный Андрюша  Черкизов два раза это сделал и  два раза был отстранен от эфира  на месяц. Еще категорически запрещено  не вылавливать прямо противоположную точку зрения. Допустим, тема «Противоракетная оборона США: хорошо это или плохо?». Рогозин говорит, что плохо, и объясняет почему. А вы не нашли ньюсмейкера-оппонента. Значит, будьте любезны найти газету «Нью-Йорк таймс», где написано, что это хорошо.

    Мы  как раз завернули  на профессиональный уровень журналистики. Какой он сегодня?

    Отвратительный. Интернет, конечно, подорвал профессионализм. Все теперь узнают из интернета. Зачем  мне ехать в Косово? Я сейчас залезу на один сайтик, и будет вам  репортаж оттуда. Это мне напоминает одну фантастическую историю. Представьте: больница, президента Ельцина вот-вот прооперируют. У ворот стоят корреспонденты. Ждут новостей уже несколько часов. Идет дождь. И вдруг останавливается кортеж, из машины выходит Наина Иосифовна — добрейший человек — и говорит журналистам: «Ребята, чего вы тут стоите, мерзнете? Завтра же все из газет узнаете». Кроме того, в большинстве случаев политическая журналистика у нас стала обслуживать только власть и акционеров. А про аудиторию они забывают. Впрочем, для нас это создает преимущества монополии.

    У «Эха Москвы» есть табу? Некоторые СМИ, скажем, не трогают  патриарха и семью  Путина.

    У нас это происходит эмпирически. Помню, у Бориса Николаевича была операция на сердце. Наина Иосифовна  тоже лежала в больнице. И мы получили доступ к их секретным медицинским картам. Мы думали: надо ли давать в эфир информацию о том, сколько там железа в крови или сахара в моче президента и его супруги? В результате приняли такое решение: информацию по президенту давать, по супруге — нет. Почему? Так нам подсказала интуиция. Все на нюх. Сидели вот здесь впятером и нюхали.

    Многие  берегут своих  акционеров и рекламодателей. Как у вас?

    Есть  ограничение по акционеру. Если приходит негативная новость по «Газпрому» — сначала звонок мне. Потом звонок в «Газпром». Мы эту новость все равно выпустим, но обязательно с их комментарием. То же самое с крупным рекламодателем.

    Они могут ее снять, заблокировать?

    Нет. У нас информационная и рекламная  службы разведены.

    А бывает, что кремлевские люди звонят и что-нибудь просят?

    Бывает. Самый яркий пример — Беслан. Прошла информация, что террористы — определенной национальности. И  мой информационщик начал это  давать в новостях.

    Тогда суматоха была… 

    Думаю, в нормальных условиях никто у нас на это не пошел бы. Мне позвонил Слава Сурков, сказал: «У меня, Леш, к тебе одна просьба — ты не можешь национальность террористов зажать, это же сейчас не общественно важная информация». Был день захвата, полдень. И это была справедливая просьба. Все. Надо идти на планерку.   

    Убегает. Как будто его и не было. Подходящее наречие — стремглав. Исчез, растворился  в эфире.