Проявление авторской позиции в жанре интервью

    Раньше  курил трубку. Бросил, когда пошел  работать в школу. Трубку, вспоминает, раскуривать надо было долго — перемены не хватало. Год «болел». Держал трубку в нагрудном кармане. Нюхал ее.

    Он  получает в рог

    Алексей Алексеевич, давайте  сразу начнем с  хамства. Есть перед  глазами собирательный  образ вашего слушателя?

    Конечно нет. Нас слушают индивидуалисты…

    Феномен радийного голоса срабатывает моментально: кажется, что приступил  к нотации близкий  родственник. Не обязательно  любимый. Может быть, даже вызывающий неприязнь.

    …И  я пытаюсь разговаривать с  человеком тем языком, каким он разговаривает со мной. Если он мне в эфире хамит, то получает в рог, немедленно и публично. Если он думает, что я не умею разговаривать на этом языке, то зря он так думает — еще лучше него умею…

    Алексей Венедиктов и опальный олигарх Владимир Гусинский. «Эхо Москвы» считается оппозиционной радиостанцией. Правда, недоброжелатели говорят, что оппозиционность эта «напускная», «придворная»

    Самое первое впечатление  — склочник. Причем впечатление настолько  мощное, что думаешь, а не стоит ли во избежание судебных разбирательств уже сейчас, на этом самом месте, прекратить писать текст.

    …Почему я должен вести себя так, как на радиостанции «Свобода»?! Им звонят: «Вы  козлы!» Они: «Спасибо, мы приняли  вашу точку зрения». Извините, у меня так не будет никогда!

    Умеет же человек ставить  голосом восклицательные  знаки!

      У «Эха», по  существу, нет конкурентов.  Почему?

    Потому  что мы профессиональное, но банальное  радио. А все хотят быть небанальными. Не надо изобретать велосипед. Не надо колесо прикручивать на голову. И нельзя ехать, все время оборачиваясь на человека, который сделал этот вело… Упадешь. Обязат…

    Главред говорит стремительно, в темпе  радио. Сглатывая окончания слов. Пренебрегая суффиксами. Как глокая куздра, его мысль бежит впереди  речи. Общее впечатление спешки рождает страх, что сейчас ему позвонят, позовут, продудят джинглом — и он убежит, и интервью прервется, не начавшись. Одним словом, дух Фигаро витает в кондиционированном воздухе.

    Алексей Венедиктов умеет находить общий  язык с самыми разными людьми. За это одни считают его приспособленцем, другие — суперпрофи. Третьи считают, что язык этот — хамский. Но слушать больше некого

    Можно менее метафорично?

    Начнем  с того, что у нас есть репутация. В Госдепе даже шутка такая  ходит: «Когда в Москву раньше приезжал гослидер, у него было три точки для посещения: Кремль, Мавзолей, Большой театр. Теперь Мавзолей заменило “Эхо Москвы”». Далее. Мы никогда и ни с кем не ведем информационные войны. Это стало просто каким-то бичом для электронных СМИ.

    Уж  прямо-таки и войны?

    Слушайте, вот происходят события 2008 года в  Грузии. Но мы что — слышали разве  на каком-то радио интервью президента Грузии? Нет. А взять интервью у  Саакашвили — это же раз плюнуть.

    В смысле — как нечего делать?

    Я ездил в Прагу, на саммит, где было сорок президентов и премьер-министров. В том числе Саакашвили. Я к нему подошел и сказал:

    «Михаил Николаевич, 10 минут». Он ответил: «Пожалуйста». Или мы что — слышали интервью президента Украины или президента Молдовы? Президента Латвии? Извините, я за этот месяц сделал всех этих четырех президентов…

    Впервые появляется ощущение, что крадешь время  у важного человека. Оно затем будет  появляться не раз. Венедиктов демонстрирует это  на уровне флюидов  и лобных морщин.

    …Спрашивается, ребята, а кто вам мешает? Задавайте любые вопросы. Наглые. Кричите, брызгайте слюной, если помогает. Но нельзя не приглашать. Это же смешно и глупо. Это непрофессионально. Велосипед с колесом на голове.

    Так это вашу голову я  видел в новостях про саммит, в толпе  журналистов? Я еще подумал: «Как похож на Венедиктова, но вряд ли он — это же корреспондентская работа».

    Легко, легко. Представьте, президенты идут через  общий вход. Камеры, фотографы, пишущие. Проходит совещание, объявляют пресс-конференцию, все отправляются туда. А я иду на выход. И там я оказываюсь единственным журналистом. Я беру интервью у Соланы. Ко мне подходит президент Азербайджана Ильхам Алиев. Потом — президент Армении Серж Саркисян, вице-премьер правительства Молдовы. Сами подходят. Понимаете? Просто надо работать, а не в интернете сидеть. Наша слава — в банальности. И на фоне нашего профессионального подхода возникает ощущение, что у нас нет конкурентов. Но это не так. За последние два года в ФМ-диапазоне, слава богу, возникло девять конкурентов.

    Не  сочтите за лесть, но я не соглашусь.

    Надо  льстить, я это  понял интуитивно и сразу. Можно  даже не дозировать. Это как раз  тот случай, когда  кашу маслом не испортишь.

    Хорошо, скажем так: появилось девять станций  с возможностями и форматом конкурентов. Ну а что они хотят, в самом деле! Что я — буду за них придумывать? Я вообще не люблю конкуренцию.

    Клинтон попал ему по косточке

    Вообще-то я хотел поговорить с вами не столько  о хамстве, сколько  о радиоэфире как  пространстве влияния. Просто у хамства  такое свойство — всегда лезет без очереди.

    Если  я скажу, что мы не думаем о влиянии, это будет неверно…

    Местоимения «я» и «мы» играют важнейшую роль в  речевой стихии Венедиктова. Но есть люди, которые  произносят «мы», а  все равно слышится «я». Венедиктов —  из таких.

    …Но я вас уверяю, что мы это делаем не целенаправленно. Каким образом мы влияем?..

    Он  постоянно в воздухе  ставит вопросы, как  уколы больному. Видимо, влияние педагогической практики: все-таки двадцать лет преподавал в  средней школе.

      …Часто ситуация кажется тебе очевидной, как, например, та — с франкоукраденной девочкой Лизой Андре. Но как только ты начинаешь копать, тут же у проблемы появляется объем. Наша задача — показать не только слушателям, но и тем людям, которые принимают решения: «Вас дурят, там есть второй пласт, третий». Мы усложняем решение проблемы. Это и есть влияние.

    Доверие к людям, которых  вы приглашаете в  эфир, — это сложная  материя?

    Простая. Люди сюда приходят, чтобы обратиться через меня к своим слушателям, болельщикам, избирателям. У них есть особый интерес. Я об этом знаю и делаю на это поправку.

    Есть  такие, кого вы не пригласите ни при каких условиях?

    Фашисты. И все, пожалуй. На «Эхо» приходит масса неприятных лично мне людей, с которыми я бы не сел вместе…  Никуда бы не сел.

    Есть  какие-то приемчики, чтобы подавить антипатию?

    Ну, какие тут приемчики… Допустим, вы хирург, вам привозят раненого бандита. Тут нет вопроса об антипатии. Перед вами безжизненное тело, из которого надо извлечь пулю. Здесь — та же история. К вам приходит человек, вам лично неприятный, но представляющий общественный интерес. Из него надо извлечь информацию. Извольте работать. Или покидайте профессию.

    Были  собеседники, перед  которыми вы терялись?

    Перед Майей Плисецкой. Перед Галиной  Вишневской. Есть такой тип женщин — я их про себя называю: царицы. Ты забываешь профессию и становишься обожателем.

    А кто произвел наибольшее впечатление как  личность?

    Анатолий  Чубайс — замечательный собеседник. Борис Акунин. Лия Ахеджакова —  тоже. Никита Михалков. Он тебя все время  переговаривает. И к нему надо готовиться особенно тщательно. Любой глава государства — замечательный собеседник. Выиграть у них невозможно: они профессиональные демагоги. Но в греческом смысле этого слова: демагог — умеющий разговаривать с народом через голову. Поэтому каждый сам по себе довольно интересен. Билл Клинтон, к примеру.

    Это вы про растиражированную  историю с ядерной  кнопкой?

    И с кнопкой. И с дракой под столом ногами.

    Расскажите.

    Сидим мы, значит, в студии. Я по-английски  не понимаю, он — по-русски. Я задаю первый вопрос — про ПРО. А только что прошла пресс-конференция, и он так уныло отвечает, длинно-длинно. Я понимаю, что не должен был задавать такой банальный вопрос. А поскольку рядом стоят камеры, то не могу ему показать, что надо закругляться. Тогда я под столом бью его ногой. Он быстро все понимает, сворачивает в одну фразу. А минут через десять уже я задаю вопрос — медленно, чтобы успели перевести, — и получаю ответный удар. Клинтон попал мне по косточке. И я хромал потом с месячишко. У него крепкие такие ботинки были — из крокодиловой кожи. А у меня — сандалии. Лето же.

    Враг  Путина

    Есть  легенда, что Путин  объявил вас врагом государства.

    Это же не точно передается. Дело было в 2000 году. Он молодой президент. Уже  началась бодяга вокруг НТВ. А я выступал тогда переговорщиком с их стороны. И так получилось, что конкретный разговор — про судьбы НТВ и журналистики — перешел в философскую плоскость…

    Нравятся  ему, льстят вопросы  про его отношения  с Путиным. В них  — что-то от поэта  и царя. Или просто дискуссия хозяйствующих субъектов?

    …Заговорили про друзей и врагов. Он сказал примерно так: «Я своих друзей и противников  делю на два отряда — враги и  предатели». Враги, сказал он, это люди, с которыми воюешь, потом заключаешь перемирие, потом мир, союз, потом делишь добычу, потом снова воюешь. С ними — открытые отношения: штыки в штыки, глаза в глаза. А предатели, говорит, это те, кто был с тобой в одной команде, но когда ты оступился, ослаб, они тебя — ножом в спину. И я спрашиваю: в этой конструкции я для вас кто? Враг, отвечает он. С той поры я хорошо понимаю некоторые его неожиданные для других решения по тем или иным персонажам.

    Например?

    Он  никогда не сдает своих друзей. Даже когда они некомпетентны, неэффективны. Это позитивно? Для человека —  да, для президента — нет, с моей точки зрения. Для меня в этой истории была интересна система его ценностей. Я надеюсь, что наши отношения не изменились.

    Вы  действительно так  думаете?

    Они стали более комплексными. Потому что я заматерел. И он заматерел  — как политик, игрок. Я же помню его первую встречу с главными редакторами, когда он глаз не мог отвести от огонька телекамеры, пока его не заклеили. А сейчас он легок и свободен в общении с прессой. Все-таки восемь лет на посту — с такими клиентами, как Буш или Ахмадинежад, надо разговаривать. А это мама не горюй! Я знаю, что говорю: я за ним наблюдаю.

    А он за вами?

    Говорят, да… 

    Смущенно-горделиво. Ну а кто бы отреагировал по-другому? Разве  что Буш или  Ахмадинежад.

    …Он показал это в прошлом августе, когда собирал в Сочи главных редакторов. У него была папочка со всеми нашими ошибками по освещению войны с Грузией. И это были реальные промахи информационной службы «Эха Москвы».

    Обидно  было?

    Не  то слово! Я вернулся сюда, говорю: «Что же вы делаете? Почему меня при всех высекли? Неужели трудно было посмотреть по информационной ленте? Я понимаю, там, получить за концепцию, за политику… А это что? И меня за это премьер в присутствии 35 журналистов мордой об стол!»

    Стучит  ладонью об стол. Как будто вчера  было.

    Я никого тогда не наказал. И без того был весь из себя — красавец. Нет, ну обидно же…

    Вас глубоко трогает  критика? Или по касательной  проходит?

    Я очень переживаю. По-моему, это естественно: ты чувствуешь себя некомфортно, если у тебя происходит столкновение с  президентом или политиками, вообще — с известными людьми. Уважаемыми, как это сказать…

    Кто-то видел Путина. А  я видел, как Венедиктов не мог подобрать  нужное слово. Это, я  вам скажу, тоже из области аномальных явлений.

    …вне  должности. Например, Даниил Александрович Гранин однажды посчитал, что мы его обидели. И резко мне это высказал. Мне было очень неприятно. Но при этом отношения сохраняются. Где надо, я извиняюсь, где не надо, настаиваю на своем. Бывают ситуации, когда ты внутри себя признаешь, что люди правы. Тут не важно, кто этот критик — анонимный интернетчик или президент.