Идея пассионарности Л. Гумилева и ее значение для современной журналистики

Из сказанного, конечно, не следует, что все положения теории Л. Н. Гумилева приняты научной общественностью. Остаются спорными вопросы происхождения пассионарности и понятий “пассионарный перегрев”, “пассионарный генофонд” и некоторые другие.

В последние годы существования  Советского Союза Лев Гумилев  и его теория пассионарности были чрезвычайно популярны. Сегодня шум вокруг имени Гумилева уже поутих, но влияние, оказанное его трудами оказалось настолько обширным, идеи Гумилева, и в особенности само понятие пассионарности оказались настолько крепко внедренными в общественное сознание, что уже не имеет значение, какова будет судьба его наследия, и будет ли имя Гумилева поднято на пьедестал или подвергнуто анафеме.

У Гумилева существуют возможно не очень многочисленные, но довольно активные сторонники. Самый видный из них, известный московский лектор-историк Владимир Махнач в своем курсе заключает: "Догумилевская этнография была в состоянии допастеровской медицины: лечить более или менее умели, причины же болезни никто не знал". Даже если имя Гумилева будет забыто, его влияние будет продолжать незримо присутствовать в багаже российских интеллектуалов, и свидетельством этого служит тот факт, что слово "пассионарность" уже давно употребляется естественно, как общепонятное, и без всяких ссылок на Гумилева.

Гумилев сформулировал и  очертил феномен, к которому европейская  мысль последних ста-ста пятидесяти лет подходила с разных сторон, но никак не могла сделать решительного шага, чтобы сформулировать для себя, о чем идет речь. В каком то смысле Гумилев ответил на вопрос, которым задавались лучшие умы последних двух веков, но ответил так просто и прямолинейно, как самим этим умам отвечать бы не пришло в голову. Очень многие видели, что страсть, и порождаемый страстью подъем воли играют огромную роль в истории.

Наука и философия видела все это, но не решалась вводить в  круг своих понятий столь ненаучный  и ускользающий феномен. И тем  не менее, даже Карл Маркс, чье имя  стало символом социальных теорий , в которых безличные силы ставятся выше личных качеств индивидов, даже он и то писал в одном из своих писем: "Англичане имеют все необходимое для социальной революции, им недостает лишь революционной страсти".

Нужно было провести мост между  тем энергетическим потоком, который  действовал на глобальном уровне и  обсуждался в "философии жизни" под именами "жизни" или "воли" - и той "сатанинской энергией", которая наблюдалась у отдельных индивидуумо. Гумилев провел мост, причем провел самым простым и дурацким способом - не вставлял никаких промежуточных звеньев вроде "подсознательного", а просто отождествил два этих энергетических феномена, сказал "это - и есть то самое".

Страстями бывают обуреваемы народы. Страстями обуреваемы и отдельные  люди. Великие правители, вожди и  прочие исторические деятели - это подмечали  многие - тоже претерпевали специфические  страсти, которые вселяли в них  неукротимую волю и заставляли вести  за собой народы незнамо куда. Что же сделал Гумилев? Он просто отождествил все эти виды страстей.

Такое простое решение  вековой проблемы имело еще одно методологическое последствие - демография, структура и численность населения  стала объясняющим фактором политической истории. Гумилев впустил в традиционную историю демографию, только важным для Гумилева является не численность населения вообще, а численность особой страты - пассионариев.

Согласно пассионарной теории этногенеза именно динамика относительной численности пассионариев является ключом к пониманию подъемов и упадков этносов, и, собственно говоря, ключом к пониманию мировой истории. Тип общества стал объясняться не его институтами или экономикой, а тем, какого типа люди доминируют в нем.

Для российских умозрений  не редка ситуация, когда с легкостью  употребляется понятие, чей смысл  весьма и весьма туманен, взять хотя бы понятия "символ" или "духовность". Но особенность понятия пассионарность в том, что это явление с заведомо и осознанно неизвестной природой, неизвестность находится в самом определении этого понятия, пассионарность - это, как сказал Гумилев, фактор икс. Сила Гумилева в том, что его теория - литературно яркая фиксация проблемы. Он нашел слово для большого числа загадочных фактов. Чем же объясняются эти факты? "Фактором икс" - прекрасное объяснение.

Идея пассионарности и отечественная литература

Любимое Гумилевым понятие "фактор икс" придумано не им. Об этом иксе - иксе, определяющем храбрость  и стойкость воинов в бою - читаем в "Войне и Мире" Льва Толстого, а именно - в философском предисловии  к описанию Бородинской битвы. Там  Толстой начинает говорить о силе войска; сила, согласно физике, есть произведение массы на скорость. Масса войска - его численность. Сила войска - произведение численности "на некий икс". Дальше Толстой с пренебрежением говорит  о мыслителях Запада, которые искали этот иск в построении боевых порядков или в обученности солдат, между тем, все просто: этот икс - это дух войск. Все теории пассионарности Гумилева - не более, чем расшифровывание этой простой мысли Толстого на конкретных примерах. Гумилев, между прочим и интересовался то в основном именно военной историей, он анализировал десятки войн и сражений и утверждал: побеждают как правило те, у кого выше дух, то есть больше пассионарности.

Сказав о Толстом, нельзя забыть о Достоевском. Социальный писатель, которому кажется принадлежит приоритет в открытии пассионарности, писатель, который в своей статье зафиксировал тему пассионарности в виде наиболее близком к позднейшим версиям Вебера и Гумилева - этот писатель никогда не существовал, ибо являлся литературным персонажам. Проблема особых качеств Наполеона и Магомета впервые была поднята в статье Родиона Раскольникова, героя "Преступления и наказания".

Роман Достоевского "Преступление и наказание" казалось бы весь связан с проблемой особой энергии сильных исторических личностей. В нем и обсуждается фигура Наполеона, который навечно стал самым классическим примером пассионарного, харизматического лидера (а выражение "тварь дрожащая", как известно, является намеком на другого классического пассионария - Магомета). Это и проблема нарушения традиционных правил и норм, чье могущество в истории призваны преодолевать пассионарно-харизматические вспышки и такие же лидеры. Наконец, Достоевский вплотную подходит к понятию пассионарности, ставя вопрос об особом психическом состоянии, в котором пребывают сильные личности, нарушая закон - состояние это должно заключаться в особой вере в свою правоту и свою неподсудность традиционной морали. Но походя к этому вплотную, решительного шага Достоевский не делает.

Достоевский, совершенно не склонен вводить в свой роман  проблематику какой бы то ни было "психической  энергии", "внутренней силы" и  т. п. "Особость" великих людей - Наполеонов и Магометов - открывает  в своей статье Раскольников, но Достоевский в их особость, кажется  не особенно верит (кстати, характерный  набор исторических личностей - потом  его повторят и Макс Вебер, и Гумилев). Достоевский не считал, что для преодоления традиций и законов нужно чувство какой-то особой внутренней силы, скорее он считал это "старой доброй" безнравственностью, легким освобождением от гнета этики и религии, для коего не нужно никакой особой энергии, а нужно лишь задавить голос совести. Совесть же подавляется вовсе не силой, а софизмами. Картина борьбы идей построена Достоевском в плоском варианте - то есть в этой картине не хватает энергетического измерения. В романах Достоевского борются изощренность аргументов и чувство святости-моральности, но Достоевскому не приходит в голову, что идеи могут обладать мощным обаянием вне связи с их логичностью или этичностью. Однако - это не слепота к фактам, а лишь иной парадигматический язык. Свет можно рассматривать как волну и как поток частиц - также и проблему Наполеона можно излагать энергетически или этически. То, что впоследствии будет интерпретировано как последствие особой внутренней энергии, Достоевский легко кодирует на языке этики. Если применить к Достоевскому терминологию Макса Вебера, различавшем в обществе традиционный, рациональный и харизматический аспекты, то можно сказать, что в таких романах, как "Преступление и наказание" или "Братья Карамазовы" проблема рассматривается в плане традиционных и рациональных отношений, но в них совсем не затрагиваются отношения харизматические. Даже сильные личности в "Преступлении и наказании" рассматриваются прежде всего как нарушители традиционных норм - причем, нарушенияпроизводятся, большей частью, под влиянием рациональных идей.

По Раскольникову наполеоны  не чувствуют в себе силы нарушать общие нормы - а имеют право это делать, но не моральное, а внутреннее право, внутреннее же право, по видимому, для Достоевского означает - не мучаясь совестью.

Несмотря на все это, роман  Достоевского представляет для нашей  темы весьма значительный интерес, так  как "Преступление и наказание" ставит проблему, которую, кажется, не ставил никто, ни до и ни после - как  должен себя чувствовать пассионарий изнутри, каково внутреннее самоощущение харизматического лидера? К сожалению, поставив этот интереснейший вопрос, Достоевский оставляет его без ответа, поскольку Раскольников - не Наполеон, он может лишь предполагать, как бы он должен был себя чувствовать, если бы был, столь же сильной личностью, как Наполеон - но увы, у Раскольникова нет этой наполеоновской легкости в совершении преступлений.

Раскольников, желая стать  пассионарием, попадает в ситуацию, которую можно было бы назвать кальвинистским парадоксом. Как известно протестантизм отрицает свободу воли, кому быть праведником и грешником предопределено изначально, и человек может лишь судить по косвенным признакам, избран ли он Богом, да пытаться почувствовать себя избранным. Успех свидетельствует не о заслугах, а о том, что тебе так было суждено. В аналогичную ситуацию попадает Раскольников. Он хочет стать Наполеоном, но им стать нельзя, им надо быть, пассионарности нельзя добиться никаким усилием воли, и никакими поступками. Преступление совершается Раскольниковым как бы для того, чтобы в преступлении получить заряд сатанинской энергии, но на само-то деле - для того, чтобы доказать, что это энергия в тебе уже была. А поскольку ее на самом деле не было, то фактически преступление - это проверка, это эксперимент, это тест на наличие пассионарности, результат которого отрицательный - об отсутствии последней говорят и муки совести Раскольникова, и неуспех, легкое раскрытие преступления.

И еще характерный штрих: задним число "Преступление и наказание" часто связывают с проблематикой  ницшеанства, хотя исторически этой связи быть не могло. Это уже отсыл к философии жизни, важность которой для нашей темы мы уже разбирали.

Наверное, один из первых авторов, кто отождествил Ницше и Раскольникова, и даже сопоставлял высказывания из Ницше с высказываниями Раскольникова, и кто, наконец, вообще измерил проблематику Достоевского мерилом, взятым из философии  жизни, был Викентий Вересаев в книге, чье название говорит само за себя - "Живая жизнь". По мнению Вересаева, Раскольников потерпел неудачу потому, что ему, равно как и большинству другим героям Достоевского не хватает "живой жизни", некого "идущего изнутри ощущения жизни". Эту таинственную силу жизни Вересаев увязывает и с ницшевской волей к жизни, и с бергсонианским понятием инстинкта. Миру болезненных, мучающих и себя и друг друга героев Достоевского Вересаев противопоставляет мир душевно здоровых и полных жизни героев Льва Толстого, и тут Вересаев, с безыскусной прямолинейностью предвосхищает концепцию швейцеровской "Культуры и этики": душевно здоровое общество (мир Толстого) есть общества с нормальным уровнем воли к жизни, моральные повреждения начинаются от недостатка последней.

Концептуальное сходство двух этих книг особенно выразительно в одном важном вопросе, а именно в тезисе, что повышенная воля к  жизни позволяет человеку стремится к целям, на первый взгляд нереальным. Швейцер, как мы указывали выше, утверждает, что воля к жизни обманывает человека иллюзией достижимости этих целей. Вересаев более радикален. Рассуждая о персонажах Гомера, он говорит что повышенная "сила жизни" дает человеку мужество и стойкость, которые позволяют стремится к цели, даже зная, что достигнуть ее невозможно, и даже зная, что боги и судьба обрекают тебя на неудачу и гибель. Логически обосновать осмысленность деятельности да и самой жизни невозможно, жизнь действительна ужасна и бессмысленна, но загадочная "сила жизни" позволяет игнорировать это обстоятельство.

В тоже время Вересаев сделал очень смелое для русского писателя утверждение, а именно, что жизнь  индифферентна к добру и злу, и что в каком то смысле полное жизни зло лучше безжизненного добра. Таково же, по мнению Вересаева, было мнение Толстого: "С отсутствием добра Толстой еще может помириться. Но чего он совершенно не выносит, что вызывает в нем тоску, отвращение, почти ужас - это отсутствие все той же жизни, все той же силы жизни." [Вересаев В.В. Живая жизнь. М.,- 1999, с.131]. Более того: по мнению Вересаева современная духовная ситуация характеризуется недостатком жизни, и это заставляет людей видеть проявления жизни главным образом в зверстве, в военнизированном зле - как говорится, привет от викингов. "Люди все сильнее сознают, что самое главное в жизни - жизнь. В себе и в людях кругом они сознают ужасающее отсутствие жизни, чувствуют сухую принудительность и вялую мертвенность добра. И они отвергают добро и обращают взгляды к прекрасному, хищному, древнему зверю. Возносится на высоту "белокурая бестия", Цезарь Борджиа, железный кондотьер, англичанин-завоеватель, хищная женщина-паучиха. Воля к жизни отождествляется с волею к господству, волею к мощи. По воле тоскуют упадочные герои Достоевского, по ней же тоскуют ряд очень ярких новых писателей. Лишенные своего собственного, человеческого ощущения к жизни, они способны видеть жизнь только в жестоких и торжествующих проявлениях прекрасного хищного зверя".

ХХ век в России характеризовался торжеством социологизма В советской науки личность с ее страстями не особенно жаловалась перед лицом коллективных и институциональных реалий, поэтому аналоги пассионарной теории следует искать в оппозиционной, а еще точнее - в религиозной мысли, имевшей в своем багаже образы "сатанинской энергии", "дьявольского наваждения", "одержимости". Тут прежде всего надо вспомнить самый впечатляющий и грандиозный образец новейшей религиозной философии - "Розу Мира" Даниила Андреева. Непредвзятый взгляд на "Розу Мира", показывает, что Даниил Андреев - человек большого ума и прозорливости и он мог бы быть выдающимся социальным мыслителем, даже если отсечь от его учение то, что делает его популярным - гностическую мифологию и картины сведенборгианских видений. И Даниил Андреев полагает, что грозные события истории - войны и революции - происходят вследствие того, что люди попадают под действия излучения, исходящего от "уицраоров" - "демонов великодержавной государственности". "Уицраоры излучают в гигантских количествах своеобразную психическую энергию, проникающую в Энроф. Воспринимаемая сферой бессознательного в человеческой психике, она проявляется среди человеческих обществ в виде комплекса национально-государственных чувств.