А. П. Чехов - публицист. Ранние годы творчества

«Умно вы сделали, - писал он в одном из писем Лейкину, в 1885 г., - что родились раньше меня, когда легче дышалось и писалось». Чехов был недоволен своим положением газетчика-юмориста, сотрудника мелкотравчатой развлекательной и нередко пошловатой прессы.12

«Газетчик - значит, по меньшей мере жулик, - пишет он старшему брату - я в ихней компании, работаю с ними, рукопожимаю и, говорят, издали стал походить на жулика. Скорблю и надеюсь, что рано или поздно изолирую себя», и далее: «Я газетчик, потому что много пишу, но это временно... оным не умру» (май 1883). Особенно переживал Чехов отсутствие рядом с собой «окрепших, сформировавшихся и определившихся талантов», «отсутствие школ и руководящих традиций» («Тост на юбилее «Будильника»).

 Лейкин призывал Чехова писать больше. Писатель же, по мере того как осознавал свое искусство, все больше значения придавал форме. Неизменно практичный издатель «Осколков» на это сетовал, указывая Чехову на то, что обработка рассказов отнимает много времени. Зачем стараться? В наши дни никто этого не делает.

Но Чехов оставался глух к его увещеваниям и продолжал работать над стилем. Таким, чтобы читатель забывал об авторе, сосредоточившись на персонажах.

От Чехонте к Чехову

В декабре 1881 года Чехов получил номер «Новороссийского телеграфа» с хвалебной рецензией на «Сказки Мельпомены»: «Рассказы Чехова живьем вырваны из артистического мирка. Все они небольшие, читаются легко, свободно и с невольной улыбкой. Написаны с диккенсовским юмором: и легко, и за душу хватает». Заметка была подписана «Яго», но Чехов знал, что за этим псевдонимом скрывается его бывший товарищ по гимназии, Сергеенко. Так что похвалы в свой адрес он приписал дружбе.

Были и отзывы, которые глубоко ранили самолюбие молодого писателя. Особенную роль в творческой биографии Чехова сыграла разгромная рецензия Скабичевского.

Критик начинает с предостережения о соблазнительности легкого заработка авторов мелких рассказиков, написанных в тоне «скоморошеских потех». Такие «рассказы производят грустное впечатление не потому, что они плохи, напротив, именно потому, что весьма многие из них обличают молодой, свежий талант, не лишенный юмора, чувства наблюдательности. Но вот человек начинает зарабатывать 400–500 рублей в месяц, талант бледнеет, писатель обращается в легкомысленного барабанщика, в смехотворного клоуна для потехи праздной толпы. Сперва таким работникам сопутствует успех, а потом, когда газетный писатель начинает терять популярность, так как переутомление берет свое, — то дело кончается тем, что он обращается в выжатый лимон и подобно выжатому лимону ему приходится в полном забвении умирать где-нибудь под забором, считая себя счастливым, если товарищи пристроят его за счет Литературного фонда в одну из городских больниц».

От этих общих примеров Скабичевский переходит непосредственно к рассуждениям о Чехове, которого он жалеет и по адресу которого восклицает: «Как жалко, что при первом же своем появлении на литературном поприще он сразу записался в цех газетных клоунов». Правда, оговаривается критик, Чехов «в качестве клоуна держит себя очень скромно и умно — не впадая в скабрезность, чужд пасквильного элемента, не льстит, одним словом, никаким низменным инстинктам толпы…» Но критику именно поэтому еще более жалко Чехова. «Увешавшись побрякушками шута, он тратит свой талант на пустяки и пишет первое, что придет ему в голову, не раздумывая долго над содержанием своих рассказов».

И вывод: «Вообще книга Чехова, как ни весело ее читать, представляет собою весьма печальное и трагическое зрелище самоубийства молодого таланта, который изводит себя медленной смертью газетного царства» 13 Скабичевский признает за Чеховым талант, но пророчит ему участь «клоуна из газетного цеха», и Чехов оскорблен, что он взят «за общую скобку».

Чтобы сделать следующий шаг к творческому росту, Антону Павловичу был необходим человек, который бы не «хлестал по щекам», а помог двигаться в правильном направлении. Горячо и благодарно Чехов отнесся к участию в своей судьбе Григоровича - одного из замечательных строителей натуральной школы.

Григорович убеждает Чехова бросить срочную работу «так как по разнообразным свойствам несомненного таланта, верному чувству внутреннего анализа, мастерству в описательном роде, чувству пластичности», он уверен, что Чехов призван к тому, «чтобы написать несколько превосходных, истинно художественных произведений». Он уверяет Чехова, что нужно «беречь впечатления для труда обдуманного, отделанного, писанного не в один присест, но писанного в счастливые часы внутреннего настроения. Один такой труд будет во сто раз выше оценен, чем сотня прекрасных рассказов, разбросанных в разное время по газетам. Вы сразу возьмете приз и станете на видную точку в глазах чутких людей и затем всей читающей публики»

Это письмо произвело огромнейшее впечатление на Чехова и в несвойственной ему манере «исповеди» он поспешил ответить Григоровичу. Он каялся «перед чистотой сердца» Григоровича в том что «не уважал» свой дар». Чувствовал, что он есть у него, но «привык считать его ничтожным». И он пытается разобраться в причинах этого неуважения. Прежде всего, Чехов ссылается на своих близких, которые «не переставали дружески советовать не менять настоящее дело на бумагомарание».

Чехов признавался: «Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы. Машинально, полубессознательно, ни мало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом. Писал я и всячески старался не потратить на рассказ образов и картин, которые мне дороги и которые я, бог знает почему, берег и тщательно прятал».

 Это очень важное  признание. Уже в 1885 году начали появляться в печати первые рассказы нового типа, отличающиеся от прежних тем, что юмор и сатира уже не играют в них господствующей роли. К «чистой» сатире и к «чистому» юмору Чехов, начиная с 1887–1888 годов, возвращается очень редко. Юмор в его произведениях начинает играть новую роль: он или еще больше усиливает, оттеняет трагическое, или, наоборот, «смягчает» трагедию мудрой, светлой улыбкой.

Чехов вступал в тот период полноты, цельности в развитии своего таланта, когда стихия смешного уже совсем перестала вести в его произведениях самостоятельное существование, а подчинилась художественной цели изображения жизни во всей ее сложности.

Конечно, так бывало и в произведениях первого периода. Но тогда автор чувствовал себя прежде всего юмористом, Антошей Чехонте. Теперь он уже вполне осознанно ставит перед собою задачу изображения жизни во всем богатстве ее красок и мотивов.

Внешне сохраняя рамки анекдота, «необыкновенного случая», забавного происшествия, Чехов насыщает внутренне свои рассказы огромной выразительностью. Так, он пишет «Шампанское» — рассказ о человеке, который все потерял в жизни ради ничтожной женщины, «Спать хочется» — потрясающий рассказ о девочке-няньке, задушившей ребенка.

Появляются первые его рассказы о «лишних людях», у которых было много порывов, много мечтаний, много благородных раздумий, и не было только одного — силы, бодрости, ясного отношения к жизни. Таков рассказ «На пути», эпиграфом к которому поставлены слова Лермонтова о тучке, ночевавшей на груди утеса-великана… Тучкой — милым видением — промелькнула на пути скитальца Лихарева прелестная женщина, с волнением слушавшая его ночную исповедь. Наступило утро, метель улеглась и случайным спутникам надо ехать в разные стороны…

Тема интеллигентного человека, рассуждающего и нерешительного, боящегося жизни, трусливо бегущего от ее призывов, звучит в рассказе «Верочка», где молодая, прелестная, гордая девушка объясняется в любви землемеру, а землемер не знает, что ей на это признание ответить. Где-то в глубине души чувствует, что еще мгновенье — и он найдет слова, пойдет навстречу этому юному, чистому, непосредственному чувству. Но… секунда прошла, слова не сказаны, сердце не ответило другому сердцу.

«В новогодних нумерах все газеты поднесли мне комплимент, - пишет Чехов в 1887 г., - а в декабрьской книге «Русского богатства», где печатается Лев Толстой, есть статья Оболенского (два печатных листа) под заглавием «Чехов и Короленко». Малый восторгается мной и доказывает, что я больше художник, чем Короленко... Вероятно, он врет, но все-таки я начинаю чувствовать за собой одну заслугу: я единственный, не печатавший в толстых журналах, писавший газетную дрянь, завоевал внимание вислоухих критиков - такого примера еще не было».

Так  намечается новый этап в творческой биографии Чехова. Замолкает радостный смех Антоши Чехонте, самые веселые рассказы которого в условиях русской жизни должны были прозвучать так невесело. Кончалась эпоха Антоши Чехонте.

Многописанию и шатанию по журнальчикам пришел конец.

 

А. П. Чехов - начинающий публицист

Что же представляла собой чеховская публицистика начала 80-х годов? Обратимся к фельетону «В книжном магазине Леухина».

Впервые он появляется в «Будильнике» 12 февраля 1882 года. Записки пародируют содержание и стиль объявлений, заявлений и реклам, появлявшихся в московских газетах. Антон Павлович охотно удовлетворяет грубый читательский интерес. Ничего общего с изящной сатирой Чехова текст не имеет.

Магазин книгопродавца-издателя С. И. Леухина действительно существовал. В нем продвигали книги, названия которых уже и сами по себе звучали пародийно: «Великий маг и чародей, сокровищница всех волшебных, таинственных и магических наук»; «10 000 анекдотов всех веков и народов»; «Тайны ада и его обитатели», «Портфель секретных развлечений и тайны любовной школы», «Цветы любви, или Адская почта любовных наслаждений» и т. п.

Чехов едко высмеял «перлы леухинского объявления», довел их до абсурда:

 «Самоучитель пламенной  любви, или Ах, ты, скотина! Сочинения Идиотова»

«Собрание писем. Соч. доктора сквернословия Мерзавцева»

«Таинственные  тайны   таинственной  любви,   или   Портфель  любовных

Наслаждений»

«Словарь всех неприличных слов,  употребляемых во  всех странах света»

«Записки женского чулка, или Ай да невинность!»

«Способ совращать,  обольщать,  портить,  разжигать и проч. Настольная

книга для молодых людей»

«Тайны  природы,  или  Что  такое  любовь?  Книга  для  детей младшего

возраста с политипажами в тексте»

Подобное «писательство» может показаться забавным   ограниченному, не привыкшему утруждать себя умственной работой читателю. Таких людей Чехов нещадно критиковал в своих зрелых произведениях, но пока по ненавистному шаблону пишет Антоша Чехонте.

На страницах «Будильника» подобные тексты встречались часто. Авторы спешно «обмусоливали уморительный сюжетец»14 и  получали свои законные 5 копеек за строчку.

Никакого конфликта, никакой социальной направленности этот фельетон Чехонте не имеет. Нелепо прикрываться высокой целью и утверждать, что автор высмеивает человеческую глупость. Само осмеяние выглядит не менее глупо и пошло. Разумнее предположить, что Антон Павлович, отсылая текст в «Будильник» думал о пресловутых пяти копейках.

Можно попытаться оправдать безвкусный фельетон с другой позиции: Чехова ограничивал жанр – попробуй спародировать «человеческие маразмы»15.

Позже Антону Павловичу это удалось в «Жалобной книге»:

«Приношу начальству мою жалобу на Кондуктора Кучкина за его грубости в отношении моей жене. Жена моя вовсе не шумела, а напротив старалась чтоб всё было тихо. А также и насчет жандарма Клятвина который меня Грубо за плечо взял. Жительство имею в имении Андрея Ивановича Ищеева который знает мое поведение.»

Перед читателем возникает образ конторщика Самолучшева, который усердно выводит донос на кондуктора и жандарма.

«Доктор сквернословия Мерзавцев» перед глазами не предстает. Не помогает ни говорящая фамилия, ни кричащая ученая степень – все чересчур.

Издатели «Будильника» недооценивают свою аудиторию и призывают Чехова «разжевать» и без того очевидные вещи. Но читатель не так уж глуп: ему требуется пища для размышления. Антоша Чехонте ее не предлагает.

И все же фельетон – тоже часть творческой биографии Чехова, которая заслуживает внимания. Показательно, что начинающий автор обращается к жанру пародии.

Жанр предполагает два плана: план пародийного произведения и план собственного авторского текста.  Пародия, кажущаяся легким «чтивом», на деле требует глубинного анализа действительности, «ювелирной» работы писателя. Трудно не скатиться до уровня «обывательщины», и Чехову на первых порах это не удается. Но сам повод для текстового обращения свидетельствует о литературном вкусе писателя.

Чехонте видит пошлость окружающей жизни и живо реагирует на нее. Высмеивая «убогие» книги, которые предлагает магазин, автор высмеивает и неразборчивого читателя, охотно откликающегося на подобную рекламу. Чем сильнее писатель – юморист что-то отвергает, тем активнее он утверждает прямо противоположное.

 Фельетон остался незамеченным. Кто сейчас вспомнит, что он принадлежит перу Чехова? Сам автор объективно оценил этот писательский опыт: записки не появились ни в одном сборнике сочинений. Это черновик, на котором молодой журналист только начинал оттачивать свое мастерство, Антон Павлович предпочел выбросить из творческой биографии.

Однако важно отметить, что Чехов начинает свой творческий путь с едких, пронизанных иронией текстов. Этому принципу изображения реального он остается верен до конца.

 

Проблемная статья «Наше нищенство» написана более 100 лет назад, а, между тем, в современной жизни ничего  не  изменилось.

Если мы говорим, что Чехов заявил о себе как о большом художнике уже в 80-ые годы, нужно обратить внимание на его  удивительную прозорливость. Наскоро написанная «заметка» (так определял жанр текста сам Антон Павлович) по сию пору остается актуальной.

Написана она под воздействием трактата Толстого «Так что же нам делать?»16 (1882, 1884—1886), часть которого посвящена городским нищим, и содержит реминисценцию из него. Поэтому параллелей с творчеством Льва Николаевича не избежать.