А. П. Чехов - публицист. Ранние годы творчества

Кроме того  начинающий автор инстинктивно сближается с публицистикой: ведь письмо в редакцию было одной из самых распространенных публикаций на полосах газет того времени. Жанр письма вырос именно из редакционной почты.

В чем специфика этого жанра?

Во-первых, его адресность.

Во-вторых, актуальность публичного обсуждения проблемы.

В – третьих, особый характер повествования, позволяющий установить диалог между адресатом и адресантом.

В – четвертых, документализм – опора  на факт.

На все эти особенности поэтики публицистики начинающий литератор Чехов вряд ли сознательно обращал внимание, но они так или иначе позднее проявились в зрелых публицистических произведениях писателя – путевых очерках из Сибири, в «Острове Сахалине»

Используя избитую жанровую форму, Антон Павлович решал новую для юмористической журналистики задачу: языковый строй «письма» был подчинён характеру лица, от имени которого оно сочинялось. В тонких акцентах его орфографии, витиеватости слога, в своеобразии «старческих гиероглифов» раскрыт глубокий образ, предвещающий черты Хамелеона и унтера Пришибеева.

Передающийся из уст в уста чеховский афоризм «Этого не может быть, потому что не может быть никогда» не мог принадлежать перу «клоуна из газетного цеха».

Пожалуй, этих аргументов достаточно, чтобы заявить: в 80-ые годы Чехов стремительно шел по пути совершенствования своего таланта, которым он несомненно обладал.

 

Первые шаги: «Стрекоза» и «Будильник».

 Несомненно, на ранее творчество Антона Павловича оказало влияние его материальное положение. К неустанной работе писателя подтолкнула постоянная нехватка денег - он был вынужден содержать семью. Вероятно, когда Чехов брал в руки перо, денежные интересы преобладали над художественными соображениями.

Стараясь заработать какие-нибудь деньги, Антон рассылал рассказы в различные юмористические журналы. В соответствии с требованиями главных редакторов рассказы должны были быть короткими и смешными. В анекдотах, скетчах, на скорую руку накропанных новеллах — везде действовали традиционные фарсовые персонажи: «рогатые» мужья, легкомысленные жены, недобросовестные чиновники, нечестные торговцы, подвыпившие офицеры, неуклюжие зубные врачи, увядшие старые девы.  Антон, с одобрения своего брата Александра, подчинился этим требованиям и штурмовал журнал «Стрекоза».

Это был  один из наиболее значительных   журналов того времени . В 1870—80-х гг. в «Стрекозе» печатались бывшие сотрудники некогда популярной «Искры»: П. В. Быков, Г. Н. Жулёв, Н. А. Лейкин, А. Н. Плещеев, П. А. Сергеенко, Л.И.Пальмин и другие. Созданный через два года после закрытия «Искры», новый еженедельник отразил перемены политической обстановки: не поднимаясь до сатиры, он направил острие юмора на «мелочи быта» (брак, семья, служебная карьера, светские условности и т. п.). Развлекательный материал преобладал над злобой дня, критика чиновничьего аппарата подменялась высмеиванием личных недостатков отдельных представителей его.

Поначалу Чехов получал отказ за отказом, но в конце концов, 13 января 1880 года, прочел в «Почтовом ящике» «Стрекозы» среди ответов начинающим авторам адресованное ему послание: «Совсем недурно. Присланное поместим. Благословляем на дальнейшее подвижничество». Вскоре начинающий юморист получил письмо от редактора, извещавшего, что он будет получать по пять копеек за строчку.

Обрадованный удачным началом, отныне он почти все свободное время отдавал сочинительству, добиваясь единственного — понравиться главному редактору. Поскольку за короткие смешные рассказы платили мало, для того, чтобы как-то свести концы с концами, надо было часто печататься. В 1880 году Антону Павловичу удалось пристроить девять рассказов, в 1881-м — тринадцать; в 1883-м было напечатано в общей сложности сто двадцать девять его рассказов, статей и репортажей. Легкость сочинения опьяняла Чехова, он забавлял читателя, забавляясь сам.

Однако многие рукописи молодого автора отвергались. Вот удививший Чехова отклик на его рассказ «Портрет»: «Он до нас не касается. Вы, очевидно, писали его для другого журнала». Была и такая рецензия: «Очень длинно и бесцветно: нечто вроде белой бумажной ленты, китайцем изо рта вытянутой».

В конце 1880 года Антон Павлович послал в «Стрекозу» очередное сочинение. В «Почтовом ящике» появился ответ: «Не расцвев — увядаете. Очень жаль. Нельзя ведь писать без критического отношения к делу».

Один из сотрудников еженедельника, Соймонов, об этом пожалел: сказал, что глупый редакционный совет «Стрекозы» отверг рассказ некоего Антоши Чехонте, хотя до тех пор на страницах журнала не появлялось ничего, что могло бы с ним сравниться.9

Поссорившись со «Стрекозой», Чехов начал сотрудничать с другими еженедельными изданиями - «Будильником» и «Зрителем». В 1882 году он, заключив пари с главным редактором «Будильника», написал, а потом и опубликовал здесь роман с продолжением «Ненужная победа» — подражание знаменитому венгерскому писателю Мавру Иокаи.

Наряду с такими вещами Чехов вел хронику московской жизни. Взяв на себя роль репортера и хроникера, он собирал информацию где только мог — в залах суда, в литературных кафе, за кулисами театров…

Самое видное в истории сотрудничества Чехова в юмористических журналах восьмидесятых годов место принадлежит его работе в петербургских «Осколках».

В журнале на тот момент работали хорошо знакомые Чехову поэт Л. Н. Трефолев и репортер В. А Гиляровский. Заметным лицом в числе сотрудников «Осколков» был Л. И. Пальмин, поэт-демократ, верный традициям шестидесятников и поэтической манере Некрасова, близкий друг Антона Павловича. Именно Пальмин порекомендовал Чехова издателю журнала.

Исследователи творчества Антона Павловича единогласно признают, что издатель оказал на Чехова значительное влияние. При этом они отмечают, что сам Лейкин – личность неоднозначная. Это был популярный в купеческой и мещанской среде писатель, обладавший несомненным талантом.

Лейкин начинал свою литературную карьеру в шестидесятых годах, сотрудничал в сатирической «Искре» и в «Современнике», помещая очерки и рассказы из купеческой жизни. В произведениях этого периода Лейкин был в числе либеральных литераторов своей эпохи. Став издателем и разбогатев, он повел свои «Осколки» в том самом «юмористическом» направлении, которое было прочно усвоено в годы, когда под бдительным оком цензуры сатира, имевшая яркое общественное значение, мельчала и превращалась в откровенное зубоскальство, не лишенное подленьких черточек шовинизма в духе высокого «патриотизма». И все-таки «Осколки» отличались от прочих изданий этого рода литературной порядочностью.

 Лейкин очень ревниво  относился к сотрудничеству Чехова, и постоянно делал ему выговоры, как только встречал подпись  Чехонте в каком-нибудь из конкурирующих с «Осколками» издании. Правда, Лейкин устроил Чехову сотрудничество в «Петербургской газете», в которой он начал с отчетов по делу о крахе Скопинского банка и в которой напечатал много маленьких рассказов.

Чехов быстро понял истинную природу Лейкина. «Это добродушный, безвредный человек, но буржуа до мозга костей… Лисица каждую минуту боится за свою шкуру, так и он. Тонкий дипломат». Но скоро он снимает с Лейкина и последний оттенок добродушия и безвредности. В письме к брату Александру он прямо противопоставляет Лейкину его сотрудников, говоря, что «по счастливой игре случая все его сотрудники, в силу своей воспитанности, тряпки, кислятины, говорящие о гонораре, как о чем-то щекотливом, в то время как сам Лейкин хватает зубами за икры».

Однако нельзя не отметить публицистическую заслугу Лейкина: именно он ввел Чехова в круг петербургских литераторов. Лейкин же учил молодого писателя краткости, образности повествования.

К тому же «Осколки» были действительно одним из самых ярких юмористических изданий – здесь работали талантливые художники, поэты, прозаики. Общение с ними способствовало творческому развитию молодого литератора, появлению на свет писателя Антона Павловича Чехова.

 

Зачем Чехову был нужен псевдоним?

 Лейкин заказал Чехову еженедельную колонку «Осколки московской жизни». Замысел состоял в том, чтобы выставить напоказ сущность московских нравов убедить петербургских читателей в том, что они живут в Европе, а Москва — это все-таки Азия.

 Подобные тексты печатать  под собственным именем было  бы рискованно, и специально для  них Чехов придумал псевдоним  Рувер, а когда кто-то из московских журналистов чуть не напал на след автора, ему пришлось продолжить публикации под именем Улисс.

 Первое же место в ряду использованных им псевдонимов занимает, несомненно, Антоша Чехонте (варианты: Антоша Ч***, А-н Ч-те, Анче, А.Чехонте, Чехонте, Дон Антонио Чехонте, Ч.Хонте и т.д.). Именно с этой подписью молодой студент-медик рассылал по юмористическим журналам свои первые произведения. История псевдонима достаточно известна: он происходит от “школьной” остроты отца-законоучителя Таганрогской гимназии Ф.П. Покровского, имевшего обыкновение шутливо переиначивать фамилии учеников. Эта не очень остроумная гимназическая “дразнилка”, придуманная “на заре туманной юности”, стала основным псевдонимом Чехова-юмориста. Он не только употреблял её в журналах и газетах, но и поставил на обложке двух первых авторских сборников («Сказки Мельпомены», 1884, и «Пёстрые рассказы», 1886).

Ряд исследователей полагает, что использование Чеховым псевдонима говорит о том, что писатель сомневался в своих силах.

Он не понимал, почему Суворин посоветовал ему отказаться от «Чехонте»  и подписываться настоящей фамилией. До того Чехова уговаривали снять маску, когда речь шла об издании сборника «Пестрые рассказы», но он ответил  тогда, что отдал свою настоящую фамилию и герб медицине, с которой намерен не расставаться до гробовой доски. Что же касается литературы, с ней он рано или поздно расстанется и вообще не понимает, почему читателям фамилия Чехов должна нравиться больше, чем Чехонте.

На самом же деле Чехов, робкий от природы, боялся сбросить маску и показаться перед толпой с открытым лицом: ему казалось, что если он отдаст свое имя на растерзание свету, то окажется беззащитным и перед хулой, и перед похвалой.

Антон Павлович Чехов вошел в литературу как художник со своей позицией, своим видением мира. Он не хотел отпускать «осколочные шуточки» под своим именем. Он сознавал, что его первые писательские опыты не дотягивают до того уровня, когда можно подписаться «Антон Чехов». Если на обложке книги стоит твое имя, ты должен ему соответствовать. Даже спустя годы, когда будут написаны более значительные произведения, «пробы пера» останутся частью творческой биографии.

Чехов нашел выход – скрылся под маской.

Но в чеховских маленьких рассказах звучала ненависть к тупой сытости, к пошлости, к обывательщине. В чеховских новеллах вставал опозоренный и унижаемый человек, и та сила сатиры, которая совершенно отсутствовала в «Осколках московской жизни», чувствовалась в беллетристике Антоши Чехонте.

В публицистике Чехова нет ни опозоренного, ни униженного человека. Да он и не делал попыток насытить свои фельетоны сатирической желчью, зная, что эти поползновения были бы пресечены и бдительной цензурой, и не менее бдительным Лейкиным.

 

 

 

 

В 80- ые литературная деятельность Чехова принимает необычайный размах. Писатель помещает в газетах и журналах двести - триста материалов в год: нет почти ни одного вида журнальной работы, которую бы он не испробовал. Антон Павлович писал театральные рецензии, репортерские заметки из зала суда, делал надписи к рисункам, сочинял анекдоты, пародии, статьи (о положении приказчиков, о виновниках желез-подорожных катастроф и т. д.) и рассказы.

В то же время Чехов был сильно ограничен требованиями аудитории юмористических журналов. Он понимал: горожане снисходят до его опусов по вечерам после обильного ужина. Писать нужно просто и забавно, чтобы читатель, посмеявшись, отложил в журнал в строну и забыл о прочитанном.

Чехов сам сознавал, что идет не по тому пути. Больше всего раздражало писателя категорическое предписание укладываться в сто строк. По мнению господ из «Осколков», ни один сюжет большего не заслуживал.

«За мелкие вещицы стою горой и я, — писал Чехов своему издателю, — и если бы издавал юмористический журнал, то херил бы все продлинновенное. […] но в то же время, сознаюсь, рамки «от сих до сих» приносят мне немало печалей. Мириться с этими ограничениями бывает иногда очень нелегко. Например… Вы не признаете статей выше ста строк, что имеет свой резон. У меня есть тема. Я сажусь писать. Мысль о «100» и «не больше» толкает меня под руку с первой же строки. Я сжимаю, елико возможно, процеживаю, херю — и иногда (как подсказывает мне авторское чутье) в ущерб и теме и (главное) форме. Сжав и процедив, я начинаю считать… Насчитав 100-120-140 строк (больше я не писал в «Осколки»), я пугаюсь и… не посылаю. […] Чаще всего приходится наскоро пережевывать конец и посылать не то, что хотелось бы… […]

Из сего проистекает просьба: расширьте мои права до 120 строк. Я уверен, что я редко буду пользоваться этим правом, но сознание, что у меня есть оно, избавит меня от толчков под руку»10

Помимо жестких рамок «ста строк» Чехова через некоторое время начала тяготить и обязанность писать смешно. Писатель просит Лейкина позволить ему время от времени впускать в свои рассказы нотку меланхолии: «Мне думается, что серьезная вещица, маленькая, строк примерно в 100, не будет сильно резать глаз, тем более что в заголовке «Осколков» нет слов «юмористический и сатирический», нет рамок в пользу безусловного юмора. […] Легкое и маленькое, как бы оно ни было серьезно, […] не отрицает легкого чтения… Упаси Боже от суши, а теплое слово, сказанное на Пасху вору, который в то же время и ссыльный, не зарежет номера. (Да и, правду сказать, трудно за юмором угоняться! Иной раз погонишься за юмором да такую штуку сморозишь, что самому тошно станет. Поневоле в область серьеза лезешь.)» 11

После долгих уговоров Лейкин согласился поместить в своем еженедельнике несколько рассказов, написанных в более серьезном тоне. Он опасался недовольства тех, кто уже успел привыкнуть к веселому настрою Чехонте. Но ни один из них не возмутился. Так называемый Чехонте, даже сменив тональность, все равно умел очаровать читателей.

Чехову-журналисту было нелегко. Каждую из  рукописей издатель «Осколков» подвергал предварительной цензуре, решительно вымарывая слишком резкие, с его точки зрения, или опасные места. Похвалив описание кануна Пасхи и сообщив Чехову, что послал первую половину рукописи в набор, Лейкин тут же извинялся за то, что всю «пасхальную прозу», с пьянством и неизбежными визитами, ему пришлось убрать. Или же, восторгаясь «прелестными пустячками», опасался, что один из них не пройдет сквозь горнило цензуры, которая в последнее время рассвирепела, давит и душит.

Чехов оказался на распутье. С одной стороны – требование редакторов угодить любому читательскому интересу, с другой – желание заявить о себе, как об авторе, возможности которого не ограничиваются пресловутыми ста строками. В итоге победило отвращение к буржуазной прессе: Антон Павлович взбунтовался против коммерческих интересов Лейкина.