Феномен коррупции: некоторые исследовательские подходы

Изложенные выше особенности нынешнего этапа  развития России таковы, что при  анализе многочисленных проявлений коррупции, по-видимому, можно применить  многие из рассмотренных здесь подходов. При этом, однако, следует учитывать  конкретные цели и задачи, которые  ставит перед собой исследователь, а также особенности объекта  исследования. Пестрота социальной жизни, почти параллельное существование  в многонациональной стране различных  укладов, часть которых характерна для традиционных обществ, а другая типична для обществ индустриальных или даже более продвинутых, обусловливает  правомерность такой исследовательской  тактики. 

На возникновение  и уровень коррупции влияют следующие  институциональные условия: 

— монопольная  власть чиновников; в частности, при  распределении государственных  товаров или государственном  регулировании цен и установлении квот на производство и экспорт/импорт товаров; лицензировании экономической  деятельности; 

— определенная степень свободы действий представителей власти, которую они вправе использовать; чем больше свободы дано чиновнику, тем больше у него возможностей толковать  правила (в обмен на незаконные выплаты  или иные блага); строгие правила  — хорошая профилактическая мера, если им следуют, но результативнее —  упростить правила; 

— определенная степень учета (контроля) и прозрачности действий представителей власти; здесь, однако, существует опасность коррупции  самих контролирующих институтов и, таким образом, восхождения коррупции  на более высокие уровни управления [32, p. 116–119].  

Поскольку мотивы коррупции связаны с личной выгодой, многие полагают, что едва ли не самое  важное — хорошо оплачивать работу государственных чиновников, а также  иметь отлаженную систему поощрений  и продвижения чиновников по служебной  лестнице, чтобы выполнение правил сулило большее вознаграждение, чем  их нарушение в пользу клиентов. 

Здесь, однако, уместно  напомнить об обоснованных сомнениях  как относительно результативности этих мер, так и значимости самого фактора” [26, с. 106 –108].

Коррупция как  социальное отношение  

Коррупция —  это, прежде всего, отношение, в котором  одна из сторон непременно является представителем власти. С другой стороны ему противостоит субъект, заинтересованный в получении  неких услуг (благ и т.д.), следовательно, это отношение обмена.  

С точки зрения отношений обмена разумно предположить, что модели коррупции могут выглядеть  следующим образом: 

— представитель  власти — субъект бизнеса; 

— чиновник–политик; 

— представитель  власти — индивиды, решающие свои частные  проблемы, не связанные с бизнесом или политикой. 

Однако анализ внутренних взаимодействий бюрократического аппарата позволяет придти к выводу, что на самом деле все эти модели имеют трехчленную структуру  “шеф — агент — клиент”. Э.К. Бэнфилд, одним из первых определивший коррупцию таким образом, считал, что “коррупция становится возможной, когда существуют три типа экономических  агентов: уполномоченный, делегирующий полномочия и третье лицо, доходы и  потери которого зависят от уполномоченного. Уполномоченный подвержен коррупции  в той мере, в какой он может  скрыть коррупцию от уполномачивающего. Он становится коррумпированным, когда  приносит интересы делегирующего полномочия в жертву собственным, нарушая при  этом закон” [33, с. 20]. 

Анализ поведения  и его мотивации на микроуровне  позволяет многое понять, однако не дает возможности ответить на вопрос, почему модели коррупционного поведения  приобретают массовый характер и  становятся привычно-типическими в  России. 

Видимо, эти достаточно универсальные положения необходимо вписать в конкретный социальный контекст современной России. 

Политические  и экономические реформы означали снятие многих ранее существовавших запретов и ограничений самостоятельных  социальных действий и установление новых для бывших советских граждан  прав и свобод. “Возросшая самостоятельность  социальных субъектов” в условиях дефицита правовых установлений и традиционного  для России правового нигилизма  имеет следствием расширение поля произвола  и беззакония в различных сферах жизнедеятельности общества, включая  и все уровни иерархии власти. Произошла  определенная “институционализация неправовой свободы”. Речь идет о превращении  специфических практик “в устойчивый, постоянно воспроизводящийся феномен, который, интегрируясь в формирующуюся  систему общественных отношений (экономических  и неэкономических), становится нормой (привычными образцами) поведения больших  групп индивидов и постепенно интернализируется ими” [34, с. 54–55]. По мнению М. Шабановой, в контексте  социальных взаимодействий феномен  коррупции (взяточничества, казнокрадства  и т.д.) — это двусторонние солидаристические  неправовые взаимодействия. На высших уровнях властной иерархии — это  солидарность в незаконном расходовании средств бюджета, заключение заведомо убыточных для казны договоров, невыгодная для государства приватизация, принятие законов в интересах  определенных групп интересов [34, с. 59]. Об этом же говорит и Л. Косалс. Быстрый слом прежнего механизма, поощрявшего  следование социальным нормам, и, следовательно, механизма санкций за их нарушение  ведет к тому, что индивиды и  социальные группы теряют ориентиры  своей деятельности, нарушается социальный порядок. По мнению Л. Косалса, происходит “неформальная институционализация  множества экономических феноменов”. Он приводит примеры, среди которых, в частности, незаконная приватизация государственной собственности [35, с. 49]. Значительный рост должностных  преступлений (с учетом их высокой  латентности) за годы реформ, а также  превращение неправовых взаимодействий в эффективный инструмент адаптации  как индивидов, так и социальных групп, свидетельствует о прочной интегрированности отношений коррупции в трансформационный процесс. 

Прежде всего, это касается процесса становления  частной собственности на основе проводимой в стране широкомасштабной приватизации, а также предпринимательства. По всей видимости, нет необходимости  приводить здесь данные о многочисленных нарушениях законодательства и злоупотреблениях в процессе приватизации. Об этом очень  много писали и говорили. Приватизация во всех ее формах (и ваучерная, и  залоговые аукционы и т.д.) сопровождалась громкими скандалами и обвинениями  в коррупции. Некоторым чиновникам пришлось даже уйти с занимаемых постов. Нередко свои действия приватизаторы  оправдывали недостатком в стране легальных ресурсов для приватизации крупных предприятий, что, конечно, справедливо, но все же не может служить  оправданием для действий чиновников, особенно, когда эти действия явно осуществляются в пользу интересов  определенных групп.  

Громкие требования оппозиции о пересмотре результатов  приватизации вызывают однозначно негативную реакцию исполнительной власти. Среди  аргументов против пересмотра есть и  такой: практически во всех актах  приватизации есть более или менее  серьезные нарушения, т.е. различного рода неправовые практики стали нормой приватизации. 

Анализируя взаимоотношения  государственной власти (чиновников) с предпринимателями, В.В. Радаев, ссылаясь на известную работу А. Шляйфера и  Р. Вишни, говорит о трех моделях  коррупции:  

— монополистическая, когда предоставление общественных благ находится в одних руках  под единым бюрократическим контролем; 

— дерегулируемая, когда бюрократические структуры  действуют относительно независимо друг от друга в подведомственных областях; 

— конкурентная, когда каждое общественное благо  обеспечивается более чем одной  бюрократической структурой. 

По мнению В.В. Радаева, в крупных городах (включая  столичные), где находится большое  количество бюрократических структур, значительно больше возможностей для  формирования конкурентной модели [27, с. 63–64]. Возвращаясь к модели А. Шляйфера и Р. Вишни, отметим, что согласно их мнению, “в России при коммунистах  существовала целостная система  взяток. С уходом коммунистов, в отличие  от прежних времен, берут взятки и правительственные чиновники, и чиновники местных органов  власти, и чиновники министерств, и многие другие, что приводит к  росту взяток, хотя, возможно, коррупционные  потоки ниже, чем при коммунистах” [36, p. 610]. Таким образом, в постсоветском  обществе произошел постепенный  переход от монополистической к  дерегулируемой модели. С этим выводом  согласен и В.В. Радаев [27, с. 64]. 

А. Шляйфер и  Р. Вишни связывали уровень коррупции  со структурой государственных институтов и структурой политического процесса. Особенно значимым представляется это  для новых слабых правительств, не контролирующих свои органы, особенно когда последние представляют собой  недостаточно зрелые институты [36, p. 610]. Указанная взаимосвязь была замечена еще С. Хантингтоном [37]. Зрелость, сила государственных институтов, государства  может пониматься и в абсолютном (как сила принуждения), и в относительном (т.е. процедурном) смысле. Второе означает также “четкость институциональных границ государства” и, соответственно, четкость разграничения между государством как специфическим институтом и тем, что находится вне его границ. Следовательно, и слабость государства понимается как “дефицит полицейско-административной мощи и как нарушение институциональных границ и процедур. Первое выражается в разгуле преступности и бандитизма, второе — в разрастании коррупции” [38; 53]. 

Процесс реформ в России сопровождался существенными  изменениями в социальной структуре  общества, имущественной дифференциацией  и стратификацией по новым основаниям. Отчасти этот процесс был связан с легализацией теневой социальной структуры, т.е. тех социальных групп, которые развивались в советские  времена вне правового поля, нередко  паразитируя на государственной  собственности. Их деятельность была самым  тесным образом связана с коррупцией советской государственной машины. 

В значительно  большей степени новая модель стратификации связана с формированием  слоя крупных собственников, состоящего в основном из бывшей партийно-советской  и хозяйственной номенклатуры, обменявшей право распоряжения собственностью на право владения ею [39, с. 287]. При  этом многие успели это сделать еще  до официального начала приватизации в стране — так называемая “льготная  приватизация”, которая коснулась  наиболее прибыльных предприятий того времени. 

Проведение реформ открыло новые каналы для быстрого продвижения социальных субъектов  в верхние слои общества. Становление  новых элитных групп, особенно в  регионах, сопровождалось существенным рассогласованием статусов. Инструментом согласования положения во властной иерархии и материального достатка, который в глазах представителей власти должен давать возможность для  соответствующего стиля жизни и  приобретения символических предметов  потребления, служит целый арсенал  средств, от вполне легальных до преступных. Многие из них могут быть отнесены к коррупционным действиям.  

Характерными  проявлениями коррупции в России являются совмещение государственными чиновниками должностей в органах  власти и в коммерческих структурах; организация коммерческих структур должностными лицами, использующими  при этом свой статус, обеспечение  этим предприятиям привилегированного положения. Государственные чиновники  и политики высокого ранга используют служебное положение в процессе приватизации государственных предприятий  с целью приобретения их в частную  собственность (или владения значительным пакетом акций) самим коррупционером или близкими ему лицами. Распределение  государственных финансовых ресурсов также является предметом коррупционных  деяний [40, с. 13]. Изобретательность коррупционеров весьма велика, поэтому список услуг  и материальных ценностей можно  продолжать до бесконечности. По заключению В.В.Лунеева, “изощренное мздоимство и казнокрадство стало основной и перспективной статьей дохода на временных и неустойчивых государственных  должностях, институированного порочным российским деловым обычаем” [41, c. 84]. 

Как мы видели, причины  коррупции заключаются в чрезмерном вмешательстве государства в  жизнь общества. Однако демократия и рынок не ведут к исчезновению коррупции. Более того, в них самих  таятся ее причины.  

Варианты интерпретации  этих причин, как и самой коррупции, могут содержать противоположные  суждения. Оценка одних и тех же явлений, их восприятие в обществе на разных этапах истории может быть различным. Примеров такого рода можно  привести достаточно. Отношение общественного мнения к коррупции изменяется от страны к стране и от культуры к культуре. Существуют различия, даже разрыв и в восприятии коррупции общественным мнением в целом и элитами в частности [6, p. 360]. Неодинаково восприятие коррупции и различными социальными группами. Отнесение того или иного действия или явления к коррупции зависит, по выражению И. Мени, от терпимости общества (пороговых эффектов — количественных и символических), а также от контроля над системой [Ibid., p. 363].

Последствия коррупции. Коррупция как социальная проблема 

Существует богатая  палитра суждений по поводу последствий  коррупции, ее влияния на различные  сферы общественной жизни. 

В поле зрения исследователей прежде всего попадает воздействие  коррупции на экономический рост и развитие. Многими признается функциональность коррупции в плане ускорения  принятия решений, оживления экономической  деятельности и предпринимательства  в странах, страдающих от излишнего  государственного вмешательства. Мы уже  приводили суждения по этому поводу М. Олсона, К. Фридриха и др.