Православная церковь в системе государственно-церковных отношений в Польше первой половины ХХ в

Тимофей, однако, не ограничился  этим шагом. Прибыв в апреле 1945 г. в  Варшаву, он посетил советское посольство и в беседе с советником В.Г. Яковлевым  выразил желание установить связь  с патриархом Алексием «с целью ликвидации автокефалии Польской православной церкви и присоединения ее к Русской православной церкви». Тимофей заявил также, что вопрос о будущем предстоятеле Польской церкви будет решать патриарх Алексий. Сотрудники посольства, однако, отнеслись к епископу Тимофею более чем сдержанно, считая его «креатурой прежнего польского правительства». Известную настороженность испытывали к нему и православные русские священники в Польше, в глазах которых епископ был «полонизатором Православной церкви» [1, л. 57--58]. Все это делало его фигуру малоудобной, о чем и сообщил в Москву посол в Варшаве В. З. Лебедев. Вместе с тем он считал возможным организовать поездку Тимофея в СССР и встречу его с русским патриархом при условии согласия на то польского правительства [1, л. 58].

Патриарх Алексий не возражал против встречи. Была даже определена ее возможная дата -- 20 мая 1945 г. Послу  Лебедеву было рекомендовано оказать  содействие полякам в подготовке поездки. Но все эти шаги оказались  напрасными: после капитуляции Германии в страну вернулся митрополит Дионисий, и Тимофей был вынужден сложить  свои полномочия временного главы ППЦ. Новые польские власти признали митрополита  Дионисия и допустили к управлению церковью. Осуществлялось оно на основании  упомянутых выше постановлений 1938 г. -- декрета президента от 18 ноября и  Временного статута Православной автокефальной  церкви.

К концу 1945 г. ситуация в Польской церкви оставалась для Москвы недостаточно проясненной. 22 ноября министр юстиции, представитель Польской социалистической партии Г. Свентковский сообщил В.Г. Яковлеву о том, что польская прокуратура  располагает материалами, достаточными для ареста и суда над Дионисием  по обвинению в «пронемецкой деятельности». Свентковский выразил желание узнать мнение советской стороны, поскольку  вопрос о Дионисии затрагивал не только всю политику польских властей по отношению к православной церкви, но и внутреннюю ситуацию в советской  Западной Украине. Вместе с тем в  отличие от советской стороны, польские руководители не связывали судьбу Дионисия с вопросом об автокефалии ППЦ. Свентковский заметил, что автокефальная церковь  в Польше может существовать и  без Дионисия. Реплика Яковлева, что Дионисий является «организатором и знаменем автокефалии в Польше» [12, л. 66], фактически отразила предложение  польской стороне учитывать роль этого иерарха, выстраивая церковную  политику в новых условиях.

Сам Дионисий никаких заявлений  об упразднении автокефалии и  воссоединении ППЦ с Московской патриархией не делал. Это побудило патриарха Алексия в письме митрополиту  от 29 января 1946 г. напомнить, что решение  патриарха Тихона о неканоничности автокефалии Польской церкви остается в силе. Однако на позицию Дионисия это не повлияло. Весной 1946 г. в письме патриарху он испрашивал «любви и  благоволительного отношения великой  Русской Церкви-Матери к своей  дщери, а ныне младшей и юной своей  сестре -- Церкви Польской» [1, л. 89]. Такой  акцент говорил о том, что Дионисий не намерен пересматривать вопрос о  законности автокефалии ППЦ. Поэтому  в Совете по делам РПЦ Дионисия считали «единственным препятствием»  на пути ликвидации автокефалии и  воссоединения ППЦ с Русской  церковью [13, л. 116--117], а епископа Тимофея -- полезной фигурой.

Польское правительство  руководствовалось в вопросе  об автокефалии своими соображениями: признавая весной 1946 г. необходимость  присоединения ППЦ к Московской патриархии, оно считало, что обстановка для этого, как и для решения  вопроса о судьбе Дионисия, «пока  еще не сложилась». В Москве к  позиции «польских друзей» отнеслись  с пониманием: осенью предстояли выборы в сейм, и радикальные перемены в конфессиональной сфере могли  стать дополнительным импульсом  для роста антиправительственных  настроений, козырем для оппозиции, обвинявшей правительство в зависимости  от Москвы, и в конечном счете  фактором дестабилизации обстановки в стране. В посольстве СССР считали возможным на том этапе ограничиться полумерами: «...Договориться с Тимофеем о линии поведения…, а польским друзьям ...посоветовать, не ставя пока вопроса о присоединении Польской православной церкви к Московской патриархии, Дионисия арестовать и лишить его прерогатив главы Православной церкви, разоблачив как немецкого агента. Вопрос о присоединении ...вновь поставить и решить после проведения парламентских выборов в Польше, то есть осенью этого года».

Советские представители  в стране, наблюдавшие за церковной  сферой, полагали, что Дионисий «не  является фигурой, на которую можно  было бы опереться» в установлении контактов между двумя церквами, а регулярный обмен телеграммами между Дионисием и патриархом Алексием объясняли отсутствием  у патриарха информации «об антирусской  деятельности Дионисия во время немецкой оккупации». Посол Лебедев советовал  избегать шагов, которые укрепляли  бы позиции Дионисия. Он высказался против поездки польского митрополита  в Москву для встречи с Алексием, полагая, что это сняло бы с  Дионисия вину за прошлые преступления против России и сохранило бы «поповскую банду», истреблявшую православное русское  духовенство [1, л. 89].

Поражает наивность сотрудников  посольства, допускавших возможность  переписки патриарха Московского  с польским митрополитом без санкции  «сверху». Такая самостоятельность, не ведомая НКИД, была невозможна и  для Русской церкви, все внешние  связи и контакты которой согласовывались  с Советом по делам РПЦ, а тот, в свою очередь, утверждал их в  «инстанции». Следовательно, у Москвы имелись иные расчеты, которые не всегда доводились до сведения посла  и его окружения.

Подтверждение этому находим  в письме председателя Совета по делам  РПЦ Г.Г. Карпова в IV Европейский  отдел НКИД от 7 июня 1946 г., в котором  была представлена развернутая точка  зрения Совета по всем поднятым вопросам. Предлагалось, в частности, присоединение  Польской церкви к РПЦ отложить в  связи с выборами в Польше, но «уже сейчас наметить и провести ряд  подготовительных мероприятий». «Профашистское прошлое» Дионисия и Тимофея целесообразно  использовать, чтобы «понудить их подготовить вопрос к быстрейшему  и безболезненному присоединению  Польской церкви к Московской патриархии и по своей инициативе поставить  этот вопрос перед Московским патриархом». В силу этого в Совете полагали «политически нецелесообразным» судить Дионисия, а возможно и Тимофея, и  приветствовали установление контактов  митрополита и патриарха Алексия (сначала путем переписки, а затем, «в зависимости от результатов», и  организовав поездку Дионисия в  Москву). Впоследствии, после присоединения  Польской церкви к РПЦ, Совет считал желательным отозвать Дионисия и  Тимофея и назначить их на внутренние епархии в СССР [14, л. 286].

Вторая половина 1946 г. ознаменовалась резким обострением обстановки в  Польше, связанным прежде всего с  политической борьбой накануне выборов  в сейм и с экономическими трудностями. Тысячи людей, особенно рабочих и  интеллигенции, существовали на грани  голода. По стране прокатились забастовки населения, усилились антиправительственные  и антисоветские настроения. Активизировалось подполье, выступавшее за ликвидацию ориентации страны на «Восток» и устранение коммунистов от власти. Ответом руководства  стало увеличение численности органов  госбезопасности, их укрепление и возрастание  роли в государственной системе. Варшавская Духовная консистория в  это время издала по инициативе Дионисия циркуляр № 1708, согласно которому священникам  предлагалось за богослужением возносить  моления не только «за господина  нашего Блаженнейшего Дионисия, митрополита  Варшавского и всея Польши», но и  «за Пресвятую республику Польскую, Высокое правительство и Христолюбивое  воинство ее». В дни национальных и государственных праздников во время благодарственных молебнов следовало читать особую молитву о благоденствии Республики, «президента Крайовой рады народовой», правительства и польского воинства. Естественно, что поначалу подобная демонстрация патриотизма митрополитом была позитивно встречена властями.

Накануне парламентских  выборов польское правительство  пересмотрело свою позицию в отношении  Православной церкви. 13 ноября 1946 г. находившийся в Москве Г. Свентковский в беседе с Г.Г. Карповым и председателем  Совета по делам религиозных культов  И.В. Полянским констатировал: «...Польское правительство смотрит категорически  отрицательно на вопрос ликвидации автокефального положения церкви и на вопрос ее воссоединения с Московской патриархией». Министр подчеркнул, что настойчивость  Москвы в этом отношении могла  быть истолкована как притязание к Польше, а это подорвало бы основной принцип строительства  Польской Республики -- независимость  и самостоятельность. Поскольку  Москва постоянно заявляла о поддержке  этого принципа, то, по предположению  Свентковского, патриарх Алексий, вероятно, «не согласовал свои действия с советским  правительством». В Варшаве считали, что русскому патриарху следовало  признать существующую автокефалию  Польской церкви и восстановить с  ней молитвенно-каноническое общение, отсутствие которого министр сравнил  с «болячкой на теле нашей церкви» [15, л. 39--40]. Примечательно, что в отношении  митрополита Дионисия принципиальная позиция польских властей осталась в целом прежней, претерпев изменения  в нюансах: главу ППЦ предполагалось привлечь к судебной ответственности  не только за прямую связь с немцами, но, «главным образом, за его активную работу против советской власти». Несомненно, имелась в виду, прежде всего, активная поддержка Дионисием в годы войны  связанной с бандеровцами автокефальной  Украинской православной церкви. Как  ранее посол Лебедев, так теперь и Свентковский не понимал, почему патриарх Алексий вступил в переписку  с Дионисием.

Не обошел вниманием министр  и фигуру епископа Тимофея: «Это ни рыба, ни мясо, в массах авторитет  незначительный, среди духовенства -- деспот, вообще двуличный, но лучше  Дионисия тем, что у нас нет  материалов как о его враждебной деятельности против советского государства, так и по связи с оккупантами. Фактически он сейчас и управляет  православной церковью в Польше, но в качестве главы церкви, по-моему, мало подходит. Тут должен позаботиться ваш патриарх Алексий, на которого мы смотрим как на главу всех славянских церквей» [15, л. 39]. Свентковский акцентировал внимание на невозможности применения в Польше чехословацкого варианта -- организации экзархата РПЦ и  назначения патриархом Алексием «какого-то епископа» главой этого экзархата4. В Польше, подчеркивал министр, надо действовать иначе: новый митрополит должен выйти из состава РПЦ, принять  польское подданство и быть при этом приближенным «славянского патриарха  Алексия» [15, л. 40--41]. Итак, ноябрьская встреча 1946 г. зафиксировала существенные расхождения  в позициях советской и польской сторон.

На отношении польского  руководства к ППЦ, несомненно, сказалось  и то, что православная церковь  в славянских странах, а также  в Румынии, Англии, Франции и на Ближнем Востоке как национальный институт «не подвергается ныне враждебным реакционным влияниям из-за границы  и идет на сотрудничество с демократическими правительствами». Данная констатация, принадлежавшая министру Свентковскому, содержалась в его записке  премьер-министру Э. Осубка-Моравскому [1, л. 147]. Хотя автор ни словом не упомянул о католическом костеле и Ватикане, сравнение с ними очевидно.

Выборы в сейм, состоявшиеся 19 января 1947 г., отразили сложность обстановки в стране: закат аграристской альтернативы общественного развития, носительницей  которой выступала оппозиционная  правительству крестьянская партия ПСЛ (Польске стронництво людове), обозначившаяся перспектива обострения борьбы за облик будущей Польши и  превращения компартии в стержневую государственно-политическую структуру. В контексте этих изменений понятно  и уточнение позиции официальной  власти по отношению к ППЦ. Важнейшим  по-прежнему оставался вопрос о ее автокефальности.

Судя по документам, новый  всплеск внимания к этой проблеме пришелся на февраль -- апрель 1947 г. Подтвердив свое намерение сохранить автокефальную  церковь как общественный институт самостоятельного и независимого польского  государства, Варшава считала необходимым  отстранить Дионисия от управления ППЦ  по требованию «православной общественности»  как человека, сотрудничавшего с  немцами и скомпрометировавшего себя враждебными Советскому Союзу  действиями. Избрание нового предстоятеля Польской церкви не мыслилось без  консультаций с Московской патриархией  и ее прямого участия.

Материалы Совета по делам  РПЦ раскрывают настоятельное желание  польского правительства не только урегулировать отношения с Русской  церковью, но и улучшить правовое положение  ППЦ. Решающее значение при этом имело  лояльное отношение православного  населения к правительству, делавшее его объектом постоянного преследования  со стороны противников нового режима и особенно «лесных банд». Не случайно в беседе с Яковлевым весной 1947 г. Свентковский назвал православное население  «лучшим элементом в стране» [1, л. 131].

Патриарх Алексий согласился со всеми предложениями польской стороны и выразил готовность снять упомянутое выше запрещение, наложенное на ППЦ митрополитом Сергием  в 1940 г., признать автокефалию Польской церкви и обсудить с поляками в  Москве вопросы ее устройства [16, л. 238]. В поддержку этого плана  высказался и К. Е. Ворошилов, осуществлявший в советском руководстве наблюдение за конфессиональной сферой [1, л. 157, 161].

Позиция Московской патриархии не изменилась и после того, как  в мае 1947 г. в Москве стал известен другой план польской стороны, автором  которого был заместитель министра общественной администрации, член ЦК ППР  В. Вольский. (Он курировал в министерстве вопросы православной церкви.) По плану  Вольского в отношении Дионисия следовало действовать более  жестко (домашний арест, следствие, суд  «без широкой огласки» и заключение в тюрьму). Основной мотивацией должна была служить связь с немцами. Управление ППЦ временно предлагалось поручить епископу Тимофею, который  должен был вести в Москве переговоры с патриархом Алексием. Вольский не ограничился предложениями «на  бумаге». Признав, что «подходящей  фигуры» на пост руководителя ППЦ  в стране не имелось, он установил  контакт с посольством Югославии  в Варшаве, поставив вопрос о возможности  приглашения в Польшу епископа Сербской православной церкви, авторитетного  в церковных кругах и демократа  по своим убеждениям. По этому поводу Вольский хотел знать мнение Москвы [1, л. 158--159].

Посол в Варшаве Лебедев, будучи сторонником жестких мер  против Дионисия, поддержал план Вольского. Он по-прежнему полагал, что арест  митрополита обезглавит и парализует «теперешнюю преступную шайку, стоящую  во главе Польской православной церкви», и укрепит позиции сторонников  объединения с Московской патриархией. При этом посол предложил «провести  воссоединение [церквей] путем каких-либо переходных мер, ...сделать это без  излишнего шума»: у поляков не должно создаться впечатления, что  «Москва силой тянет к себе Польскую православную церковь» [1, л. 159--160].

Данная информация, поступившая  в ведомство Карпова из IV Европейского отдела МИД СССР 20 мая 1947 г., удивила  и обеспокоила сотрудников Совета. Было не ясно, почему, выступая от имени  одного правительства, Свентковский и  Вольский демонстрировали разные подходы  к проблемам ППЦ. Недоумение вызывала и слабая информированность советского посольства в Варшаве о решениях, принятых в Москве. Уже на следующий  день, 21 мая 1947 г., в ответном письме на имя заведующего IV Европейским  отделом А.М. Александрова Г.Г. Карпов напомнил, что еще в ноябре 1946 г. вопрос о воссоединении ППЦ  с Московской патриархией был  снят с повестки дня, что существует решение о сохранении автокефалии  Польской церкви при условии избрания на Соборе ППЦ предстоятеля из епископата Русской церкви. Таким образом, постановка Вольским вопроса о приглашении  сербского епископа шла в разрез с прежними установками. Карпов напомнил и о четкой позиции Совета, согласованной  с «инстанцией», в отношении митрополита  Дионисия: «Этот вопрос ...должен быть решен Польским правительством, но арест Дионисия и суд над ним, вероятно, вызовут широкие и нежелательные  отклики, тем более, что по линии  православных церквей это [был бы] первый арест» [1, л. 163].