«Так как эти люди - самые
главные производители во Франции, изготовляющие
самые важные продукт, то нация, лишившись
их, немедленно превратится в безжизненный
организм; она тотчас отстанет от наций,
с которыми ныне соперничает, и будет пребывать
в таком состоянии отсталости до тех пор,
пока не возместит этой потери, пока у
нее не вырастет новая голова...»1 Перейдем к другому предположению.
Допустим, что Франция сохранит всех своих
гениальных людей в области наук, искусств,
ремесел и промышленности, но с ней случится
другое несчастье, и она в один день лишится
брата короля, монсеньера герцога Ангулемского
(и Сен-Симон перечисляет здесь всех членов
королевской фамилии), и что она лишится
в то же время всех крупных чиновников,
всех начальников отдельных частей, всех
государственных советников, всех статс-секретарей,
всех маршалов, всех кардиналов, архиепископов,
епископов, викариев, каноников, всех префектов
и супрефектов, чиновников в министерствах,
судей и, сверх того, десяти тысяч богатейших
владельцев из среды дворянства, - такой
случай, конечно, опечалил бы французов,
потому что они добрые люди... но эта потеря
тридцати тысяч лиц, слывущих за самых
важных персон государства, причинила
бы лишь моральный ущерб, но никакого политического
ущерба для государства отсюда не получилось
бы».
Иными
словами, официальное правительство лишь
фасад. Его деятельность носит исключительно
поверхностный характер. Общество могло
бы обойтись без него и не хуже жило бы.
Между тем как исчезновение ученых, промышленников,
банкиров и купцов поставило бы общество
в беспомощное положение, лишило бы его
источников жизни и здоровья, ибо только
их деятельность поистине плодотворна
и необходима. Это они на самом деле управляют
государством, и в их руках истинная власть.
Таков смысл параболы.
Таким образом, в глазах проницательного
наблюдателя мир, в котором мы живем, всецело
покоится на промышленности. Она одна
достойна забот серьезных людей. Ее пришествие
было подготовлено долгой исторической
эволюцией, начинающейся, по мнению Сен-Симона,
в XII веке с освобождением коммун и завершающейся
французской революцией. Она является
капитальным фактом настоящего времени.
Поэтому он с большим презрением
смотрит на политические хлопоты своих
современников, поглощенных защитой или
нападками на конституционную хартию
1814 г. Либералы ошибаются, перетряхивая
старые выдохшиеся формулы: «суверенитет
народа», «свобода», «равенство» - бессодержательные
понятия, вышедшие из метафизических мозгов
государствоведов, которые с уничтожением
феодального режима завершили свою карьеру.
Людям будущего предстоит лучшее дело,
чем защита конституционной хартии против
«ультра». Парламентский режим необходим,
но он является лишь преходящим этапом
между феодализмом вчерашнего дня и новым
строем завтрашнего. Этот режим завтрашнего
дня и есть индустриализм, т.е. социальная
организация, построенная исключительно
в интересах индустрии - «единственного
источника всех богатств и благосостояния».
В чем
будет состоять этот строй?
Он, прежде всего, предлагает
исчезновение классов. В нем не должно
быть ни дворян, ни буржуа, ни духовных
лиц. Существуют лишь две категории лиц:
работники и бездельники, или, как говорит
Сен-Симон, пчелы и трутни, или еще: партия
национальная и антинациональная. В новом
обществе вторые должны исчезнуть, останутся
только первые, к которым относятся не
только рабочие, но и земледельцы, ремесленники,
фабриканты, банкиры, ученые, артисты.
Между всеми этими лицами будет лишь то
различие, которое вытекает из различия
их способностей или еще из того, что Сен-Симон
называет их «положением». «Индустриальное
равенство, - пишет он, - будет состоять
в том, что каждый будет извлекать из общества
пользу, прямо пропорциональную своему
общественному положению, т.е. своей положительной
способности - употреблению, которое он
будет делать из своих средств, в которые
следует включить, разумеется, и его капиталы».
Как видно, Сен-Симон не думает об уничтожении
дохода капиталистов. Он хранит вражду
к землевладельцам.
Не только исчезнут всякие
социальные различия, кроме основанных
на труде и способности, но и правительство
в обычном смысле этого слова станет в
высокой степени бесполезным. По мнению
Сен-Симона, «национальную ассоциацию»
нужно рассматривать как «промышленное
предприятие». «Франция стала крупной
мануфактурой, а французская нация - большой
мастерской». Но ведь «обязанность предупреждать
воровство и всякие беспорядки в мастерских,
словом, управление мастерскими, считается
(в мануфактуре) совершенно второстепенным
занятием и возлагается на малозначащих
лиц». Точно так же роль правительства
в промышленном обществе должна сводиться
к тому, чтобы «оградить работающих от
непродуктивных действий праздных людей
и обеспечить им охрану и свободу в их
производительной деятельности».
До сих пор индустриализм
Сен-Симона почти не отличался от простого
либерализма адептов Смита и Ж.Б. Сэя. В
это же время Шарль Конт и Дюнуайе в своем
журнале «Le Censeur» («Критик») защищают совершенно
такие же идеи и иногда в тех же самых выражениях.
«Открытое для таланта поприще», «правительственное
невмешательство» - это все формулы, которые
повторяются в то время всеми либеральными
буржуа и отражают в себе чаяния, подобные
тем, которые были у Сен-Симона.
Но вот где тон его меняется:
«Франция, говорим мы, крупная мануфактура.
Но ведь самая важная работа в мануфактуре
состоит в том, чтобы сначала установить
способ фабрикации продуктов, а затем
урегулировать интересы предпринимателей
с интересами рабочих, с одной стороны,
и с интересами потребителей - с другой».
Следовательно, в промышленном строе тоже
есть место для правительства, но для правительства
совершенно особого характера - для управления
над вещами, в которых мы нуждаемся, а не
над людьми. Политика не исчезнет, а изменит
свое существо. Она станет «положительной
наукой», «наукой о производстве, т.е. такой
наукой, содержанием которой будет исследование
наиболее благоприятного для всех родов
производства положения дел». «В старой
политической системе сущность основных
законов сводилась к тому, чтобы дать правительству
большую силу и прочно установить власть
первых классов народа над последними.
В новой системе, наоборот, основные законы
должны стремиться к тому, чтобы ясно установить
и самым благоразумным образом комбинировать
работы, которые предстоит исполнить обществу
в целях физического и нравственного улучшения
существования всех его членов».
Такова будет задача нового
правления, где «способности» будут поставлены
на место «полномочий власти», а «руководство»
- на место приказаний. Оно будет применяться
«к одной только группе интересов, относительно
которой все люди согласны и вынуждены
соглашаться, к одной группе, относительно
которой им нужно совещаться и действовать
совместно, и где, следовательно, может
проявлять свое действие политика - это
группа интересов, касающихся жизни и
благосостояния».
Чтобы
лучше иллюстрировать свою мысль, Сен-Симон
предполагает исполнительную власть вручить
палате депутатов, рекрутируемых исключительно
из представителей торговой, мануфактурной
и сельскохозяйственной промышленности:
эта палата будет облечена властью принимать
или отвергать проекты законов, которые
будут к ней поступать из двух палат, составленных
из ученых, артистов и инженеров, проекты
законов, касающиеся исключительно развития
материального богатства страны.
Экономическое правительство
вместо политического; управление вещами
вместо власти над людьми; социальная
организация - сколок с организации мастерской
и нации, трансформировавшиеся в производительные
ассоциации с единственной целью «споспешествовать
мирными работами положительной полезности»,
- вот новые концепции, которыми Сен-Симон
опережает либералов, по следам которых
он, по-видимому, шел до сих пор; они сближают
его с социализмом. Марксистский коллективизм
тщательно воспримет эту концепцию, которую
Фридрих Энгельс считает самой важной
у Сен-Симона. Прудон тоже усвоит ее и в
качестве идеала предложит полное поглощение
и исчезновение правительства в экономической
организации. В наши дни она встречается
у самых различных умов: у Менгера в его
описании «народного трудового государства»,
равно как и у Сореля, который в одном характерном
месте утверждает, что «социализм мечтает
распространить на общество режим мастерской».
Таким
образом, индустриализм Сен-Симона определенно
отличается от экономического либерализма
совершенно новой, возлагаемой им на правительство
ролью.
С другой стороны, хотя он
и доставил социализму одну из основных
его идей, все-таки нельзя, пожалуй, сказать,
что Сен-Симон социалист, если сущность
социализма состоит в уничтожении частной
собственности. Правда, Сен-Симон говорит
в одном известном месте о преобразовании
земельной собственности. Но это место
остается одиноким. По его мнению, капитал
имеет такое же право на вознаграждение,
как и труд. И в том, и в другом он видит
«социальное положение». Поэтому он охотно
удовлетворился бы чисто правительственной
реформой.
Однако, взяв за идеал индустриализм,
существенные черты которого он набросал,
нетрудно будет сделать из него выводы
о необходимости более радикальных реформ
и о нападении на всю социальную систему
целиком. Это составит задачу сенсимонистов.
Попытаюсь теперь показать эту эволюцию
от индустриализма к коллективизму.
1.2. Последователи
Книги Сен-Симона почти не
читались. Он имел главным образом личное
влияние. Ему удалось собрать около себя
талантливых людей, многие из которых
после его смерти стали пропагандистами
его идей. Огюстен Тьери, который сам называл
себя приемным сыном Сен-Симона, был его
секретарем с 1814 по 1817 г. Огюст Конт исполнял
у него те же самые функции и принимал
участие в его литературных работах с
1817 по 1824 г. Оленд Родригес и его брат Евгений
тоже были среди его первых учеников. К
ним присоединились другие: Анфантен,
бывший студент политехникума, Базар,
бывший карбонарий, разочаровавшийся
в политических экспериментах. Вскоре
после смерти Сен-Симона они основали
газету «Le Producteur» («Производитель») для распространения
идей учителя. Большинство экономических
статей в этой газете принадлежит перу
Анфантена. Газета существовала только
один год, но новое учение находило многочисленных
приверженцев. Все были убеждены в том,
что идеи Сен-Симона дают основы для истинно
современной веры, предназначенной вытеснить
одновременно и разлагающийся католицизм,
и политический либерализм, чисто отрицательную,
по их мнению, доктрину. Для укрепления
уже существовавшей между ними интеллектуальной
связи эти энтузиасты организовали нечто
вроде иерархического общества, главой
которого была коллегия, состоявшая из
шефов, носивших название «отцов»; далее
по нисходящим степеням распределялись
сыновья, которые друг друга называли
братьями. Этот характер организованной
секты сенсимонизм принял в 1828 г. по инициативе
Евгения Родригеса. В то же время они поручили
одному из своей среды - Базару, публично
изложить свое учение в целом ряде лекций.
Эти лекции читались с 1828 по 1830 г. перед
избранной аудиторией, где присутствовало
много людей, впоследствии сыгравших выдающуюся
роль в истории Франции: Фердинанд Лессенс,
А. Каррель, Карно, братья Перейр, Мишель
Шевалье. Лекции были потом опубликованы
в двух томах под заглавием «Exposition de la Doctrine de Saint-Simon» («Изложение доктрины Сен-Симона»).
Второй том посвящен главным образом философии
и морали. Первый содержит социальную
доктрину школы и составляет, по справедливому
замечанию Менгера, «один из замечательнейших
памятников современного социализма».
К несчастью,
под влиянием Анфантена философская и
мистическая сторона сенсимонизма получала
все большее преобладание над социальной.
Она приведет школу к гибели.
По мнению сенсимонистов,
недостаточно развернуть перед современным
человечеством картину его будущего социального
строя; нужно, говорят они, заставить его
полюбить этот строй, желать его всеми
силами своего чувства, создать между
людьми то единство действия и мысли, которое
может исходить лишь из общего религиозного
убеждения. Сенсимонизм становится религией
с культом, с моралью, с организованными
проповедями, с церквами, основывающимися
в разных пунктах территории, с апостолами,
уходящими в далекие страны с благовестным
словом. Странное и достойное изучения
явление - этот кризис религиозного мистицизма
у людей утонченной научной культуры,
враждебных установленным религиям и
в большинстве своем, казалось бы, более
подготовленных для устройства разных
предприятий, чем для основания нового
христианства.
Анфантен и Базар были первосвященниками
нового культа. Но Базар скоро устранился,
и Анфантен остался один «верховным отцом».
Уединившись с сорока учениками в одном
доме Менильмонтани, он вел с ними с апреля
по декабрь 1831 г. нечто вроде монастырской
жизни, между тем как вне велась живейшая,
как никогда, пропаганда в газете «Le Globe» («Глобус»), ставшей с июля
1831 г. собственностью школы. Эта своеобразная
жизнь была прервана судебными преследованиями,
закончившимися осуждением Анфантена,
Дюверже и Мишеля Шевалье судом присяжных
на один год тюремного заключения за организацию
незаконного общества. Это было сигналом
к разброду школы.
Последняя и самая шумная
фаза жизни школы более всего поражала
современников. Сенсимонизм как религия
затмил и отодвинул на некоторое время
на задний план сенсимонизм как социальную
доктрину, подобно тому, как впоследствии
позитивистская религия вытеснит в умах
общества позитивную философию. В качестве
объекта исследования меня интересует
здесь исключительно социальное учение
сенсимонизма в том виде, в каком оно содержится
в первом томе «Изложения доктрины Сен-Симона».
Это совершенно новое учение.
Его можно рассматривать как оригинальное
исследование, а не только как итог идей
Сен-Симона. Оно принадлежит, вероятно,
в равной мере Базару и Анфантену. Но экономические
идеи, наверное, были выработаны последним;
впрочем, в создании их ему должна была
много помочь работа Сисмонди. Произведение
замечательно как своим строго логическим
построением, так и идейным содержанием.
Постигшее его забвение почти трудно объяснить,
в особенности, когда сравниваешь его
с грудой посредственных произведений,
доживших до наших дней. Однако ныне оно,
по-видимому, вызывает к себе новый интерес
и его стремятся поставить на высокое
место, которое ему по праву принадлежит
в социальной литературе XIX века.