План  вроде бы логичен и перед его  рациональной логикой склоняются даже молодые женщины, боящиеся оставаться без родных мужчин в грядущей тревожной обстановке. Но когда старик Мелехов с присущей ему хозяйской основательностью уже подготовился к отъезду, вдруг... семья перерешила наоборот! Именно «вдруг», как всякий живой, одушевленный организм; все словно разом поняли, что разлучаться в тяжкий и неопределенный миг нельзя. Кратко и с невеселой шутливостью отчеканил общий недоговоренный вывод Григорий: «Смерть — ее нечего искать, она и тут налапает».

      При всех домочадцах обсуждают сердечные  дела Дуняшки отец и брат. Говорят прямо и с суровой недвусмысленностью, что за любимого Михаила Кошевого ей замуж не выйти, он враг семьи. Дуняшка слабо возражает или подавленно молчит, но другие женщины, чувствуя несправедливую жестокость их приговора, с шутливой тактичностью вмешиваются в неприятный разговор, отводя его в сторону, на другие, тоже не очень приятные, но совсем уже невинные дела. Так сама обстановка семейного совета естественно и органично смягчает резкую непреклонность суждений некоторых своих членов, не дает дойти до того края, с которого может рухнуть в пропасть гармоничное единство родной семьи⁷.

      Последний описанный в романе семейный совет  Мелеховых происходит в самый  разгар гражданской войны на юге  России в июле 1919 года. Впрочем, теперь в мелеховском курене собралась уже не полновесная семья, а обломки ее. Погиб Петр, где-то далеко воюет Григорий, из взрослых мужчин остался, стало быть, один Пантелей Прокофьевич, постаревший и растерянный от тяжких потрясений. Да и старшая сноха Дарья по существу чувствует себя в мелеховском доме чужой н не скрывает этого. Повод для обсуждения пустяшный, но крайне неприятный. Белогвардейское Донское правительство выдало Дарье как вдове погибшего казачьего офицера медаль и 500 рублей деньгами. Даже в годы военного разорения сумма эта довольно значительна для скромного крестьянского хозяйства, это тогдашняя цена пары рабочих быков. Когда-то в семье все деньги, откуда бы они ни приходили, складывались в общий котел, крупные траты решались на семейных советах. Теперь жизнь нанесла трещину в этом, казалось бы, незыблемом фундаменте: Дарья безоговорочно и хладнокровно отказывается внести деньги в общий мелеховский котел, между ней и Пантелеем Прокофьевичем происходит дурной и оскорбительный для памяти Петра спор. Примечательно, что никто из других домашних не вмешивается в тот грубый и неприглядный дележ выморочного добра. Даже слова никто не говорит, словно стесняясь хоть как-то прикоснуться к этому недоброму делу.

      Итак, в средней казацко-крестьянской семье Мелеховых все ответственные и сложные дела решались открыто, в прямом, порой нелицеприятном обсуждении. Крайности сглаживались и выравнивались, резкие страсти утишались. То не было ни раем, ни идиллией, а лишь сплоченный маленький мир родственных людей, для которых интересы этого мира в целом были важнее чьих-то личных устремлений и прихотей. Шептаться по углам и устраивать внутрисемейные секреты считалось предосудительным, ибо вековой опыт подсказывал: тут начинается внутренний распад и раскол⁸.

      Если  семья — клеточка общества (а  это, несомненно, так), то, как всякая живая клетка, она должна иметь защитную оболочку, предохраняющую от вторжения внутрь всего чужеродного и вредного. Семейный совет — именно и есть такая защита внутреннего мира семьи, сохранения ее гармоничного единства, учета интереса всех. Ну, а если внутрь живой клетки, семьи все же проникло нечто злое и враждебное? Тогда, естественно, следует удалить это с наименьшими разрушениями здорового естества. Таким хирургическим средством как раз и являлась семейная тайна — исключительный, безусловно не лучший, порой достойный сожаления, но столь же необходимый признак разносторонней семейной жизни.

      Об  ухаживаниях Григория за Аксиньей Пантелей Прокофьевич догадался сразу  же, даже раньше, может быть, чем сам сын осознал силу своего влечения (ведь роман их еще не начался и мог бы не состояться). Старший Мелехов понимал, что семье грозит позор и неприятности, речь шла не просто о любовной интрижке, а о связи с женой соседа, близкого им человека. Для этого неприятного разговора с сыном Пантелей Прокофьевич предпочел уйти далеко из дома, на рыбную ловлю. Предупреждая его, отец начал разговор, вопреки своему обыкновению, «нерешительно», а сын даже «густо покраснел, отвернулся». Ясно, что обоим мужчинам было стыдно и неловко обсуждать это дело⁹.

      Второй  такой случай — разговор Натальи  и Дарьи Мелеховых, когда старшая  сноха признается, что заболела сифилисом. Ей надо с кем-то поделиться горем, но главное, договориться заочно с Ильиничной, чтобы есть из отдельной посуды — не заразить других. Заканчивает Дарья разговор, прося Наталью передать свекрови: «Пускай она отцу не говорит про это, а то старик взбесится и выгонит меня из дому». Как видно, о таком срамном деле Дарья не решается напрямик говорить даже с Ильиничной, а прибегает к секретному  посредничеству  Натальи.

      Третий  случай — разговор Ильиничны с  Натальей, узнавшей, что Григорий вновь сошелся с Аксиньей. Наталья приняла твердое решение и прямо объявляет свекрови: «Буду я с Григорием жить или нет, пока не известно, но родить от него больше не хочу». Опять-таки разговор скрывается от всех домашних, Ильинична не решается говорить о Натальп-ных делах ни Пантелею Прокофьевпчу, ни дочери; она лишь ждет и надеется, что все обойдется более или менее благополучно.

      Как видно, все эти три тайных разговора  идут за пределами семьи — в  прямом и переносном смысле. Разговоры вершатся, действительно, не в доме и даже не в обширном хозяйственном дворе с пристройками, а (соответственно) на реке, на огородах, на степной пустынной дороге. Люди как бы стесняются говорить о подобном в родных стенах. Еще очевидно, что такие скользкие и нечистые обстоятельства не выносятся на общий совет, а обстоятельства эти, если назвать их прямо, означают: сожительство с замужней соседкой, венерическую болезнь, подпольный аборт. Ясно, что семейную чистоту и добропорядочность следовало всячески охранять и оберегать от вторжения такого рода событий, вот почему их стремились до поры держать в тайне.

      В заключение следует подчеркнуть, что именно полная открытость поступков и суждений— характернейшая и наиглавнейшая черта семейного быта в мире шолоховских героев. Это особенно ярко и обстоятельно показано  на   примере    важнейшего  события всякой семейной жизни — заключения брака, а именно сватовства и женитьбы Григория и Натальи. Все трое едут в дом Коршуновых (совершенно для тех неожиданно) и открыто и прямо, в присутствии домашних, делают свадебное предложение. Правда, Мелеховы взяли с собой сваху, но это не профессиональная устроительница браков, а двоюродная сестра Ильиничны, то есть по понятиям той среды — тоже близкая родственница.

      Брак, заключение семейных уз, считался в  той среде событием настолько  серьезным и ответственным, что  народная мораль отвергала тут всякую дипломатию и околичность. Отказ в сватовстве позором не считался ни для жениха, ни для его родни — обычное житейское дело. А вот несоблюдение открытого обряда сватовства почиталось, напротив, делом недостойным. Когда Митька Коршунов «против правил» посватался за Елизавету Мохову, его с позором выгнали, и он сам понимал, что опозорил себя, отчего так переживал и злился.

      Столь же прямо и открыто обсуждали  потом Коршуновы и Мелеховы размеры невестиного приданого и «кладку» (подарки родственникам невесты от родителей жениха). Обсуждали в присутствии жен и родни, не видя ничего зазорного в том, чтобы поспорить и поторговаться. Решается судьба детей, их будущей семьи — чего же тут стесняться или скрытничать?

2. Женские  образы в романе "Тихий Дон"

      Дети  в казачье-крестьянском мире считались как продолжение казачьего рода, казачьего корня. Рождению детей и внуков тут горячо и искренне радовались, заботы о малолетних никого не утомляли и не пугали, просто не замечались в общей житейской суете большой семьи. Старшие Мелехов и Коршунов — люди куда как суровые, жесткие, но при первом же появлении в романе в каждом отмечена примечательная черта: для Пантелея Прокофьевича «отцовской слабостью» является Дуняшка, у Мирона Григорьевича Наталья была «любимицей», а ведь у каждого имелись еще старшие сыновья, ребята работящие, послушные и по-казацки лихие; значит, суровые старики благоволили к слабым и младшим. В романе выразительно описано, как крутой и резкий Пантелей Прокофьевич во внуках «души не чает», балует их, прощает шалости.

      Отсутствие  детей в мире «Тихого Дона»  считалось величайшим несчастьем, господним  наказанием. Прямо об этом нигде  не говорится, все выражено тонкими, не бросающимися в глаза средствами. Никто из героев ни разу не пускается в рассуждения о детях, детских заботах или тем паче на педагогические темы. В описании детей нет ни малейшей умилительности, эпитеты тут деловиты и трезвы. Однако дети составляют насущный признак мира, они есть везде, точнее почти везде.

      Гораздо более раскрыта «детская тема» в образе Дарьи Мелеховой. У нее, в отличие от всех главных героев романа, нет никакого «укоренения» в собственную судьбу: ничего не известно о ее родителях и родичах, происхождении, девичьей фамилии. Она на исходе жизни делает такую вот исчерпывающую самооценку: «У меня — ни сзади, ни спереди никого нету». Вскоре после замужества у Дарьи родился ребенок; примечательно, что в романе, где такое внимание к именам и родовым приметам героев, об этом мелеховском отпрыске не сообщается ничего, просто: «ди-те». Есть краткая сцена, когда Дарья раздражается на своего младенца в таких словах: «ты, поганое дите! Ни сну тебе, ни покою». В «Тихом Доне» немало грубых слов и выражений, но никто подобным образом не обращается к младенцу. А вскоре следует краткая весть из семьи Григорию Мелехову: «а дите у Дарьи померло». И опять — ни имени младенца, ни приметы пола его. Ясно, что в душевном мире Дарьи ребенок занимал ничтожно мало места¹⁰.

      Сходное есть и в судьбе Аксиньи Астаховой. У нее от Степана родился ребенок, и тоже в романе нет ни имени его, ни пола, а потом с той же примечательной краткостью сказано, что «ребенок умер, не дожив до года». Таня, дочь Аксиньи от Григория, описана очень подробно, с портретом и приметами характера, что редко встречается в детских образах «Тихого Дона». Материнство доставляло счастье Аксинье, она «обрела новую, уверенно-счастливую осанку». Однако важно подчеркнуть, что любовь Аксиньи к дочери есть в сильнейшей степени продолжение ее страсти к Григорию. Бесспорно, что чувства Аксиньи к дочери никак нельзя считать беззаветной материнской самоотдачей. Дочь умирает мучительной смертью от скарлатины опять-таки около полутора лет от роду.

      Ранняя  смерть уносит детей Дарьи и Аксиньи словно в наказание за небрежение к материнскому долгу. Другого ребенка у Дарьи не появилось, хотя она была молодой, цветущей здоровьем женщиной. Ясно, что она не желала иметь детей. Об этом же прямо и с оттенком цинизма говорит Аксинья Степану Астахову, когда он приехал мириться к ней: «И детей родить разучилась. В любовницах нахожусь, а любовницам их не полагается...» При всей разности обеих героинь у них чувственное начало явно преобладает над всеми иными женскими и человеческими свойствами, не так уж важно, что у Дарьи это начало приобрело форму грубой похоти, а для Аксиньи стало всепоглощающей страстью. Итог в общем-то один: обе одиноки и по существу бессемейны, обе уходят из жизни рано и насильственной смертью, находя эту смерть на путях своих страстишек (как у Дарьи) или страстей (как у Аксиньи).

      В нашем литературоведении издавна  и довольно устойчиво укоренилось глубоко сочувственное отношение к страсти Аксиньи. Надо отметить, что весь строй романа, соотношение судьбы Аксиньи с общим строем женской сущности в мире «Тихого Дона» не дает убедительных оснований для такого толкования. По сути и Аксинья, и обаятельная, но распутная Дарья очень схожи. Обе выбиваются из общепринятой в их среде судьбы, обе гибнут одинокими, не оставив родовых корней.

      Женщины-казачки  с малолетства понимали толк в лошадях и верховой езде. Они не боялись коней, умели ухаживать за ними, что было делом не простым, ибо боевые кони отличались порой свирепым нравом, брыкались и кусались, что не раз описывается в романе. Умели держаться на лошади Наталья, Аксинья, а Дарья скакала даже «по-казацки». Еще лучше женщины разбирались в верховой езде. Когда в Татарский впервые вошли красноармейцы, то Дуняшка Мелехова, нервно смеясь, кричала домочадцам: «Как они верхами ездют! Уж он по седлу взад-вперед, взад-вперед... А руки в локтях болтаются. И сами — как из лоскутков сделанные, все у них трясется!» Как видно, «тут довольно прихотливый разбор наезднического искусства, причем все другие мелеховские женщины отлично понимают смысл Дуняш-киных наблюдений и тоже смеются над крестьянскими парнями из центральной России, только что севшими в боевые седла. При всем при этом женщины ездили на конях только изредка, по крайней необходимости (например, когда Аксинья бежит с хутора вместе с Григорием). В случае поездок по делам или в гости женщины отправлялись на бричках, на санях, на подводах. Ездить верхом — это было не женское дело, хотя лошадь — обиходное и любимое животное¹¹.

      Иное  дело — оружие. Женщины сторонились его, не брали даже в руки, не интересовались вовсе, хотя это оружие имелось в каждом доме и мужчины-домочадцы нередко им занимались даже в мирное время. Это очень серьезное обстоятельство, на нем следует остановиться. Оружие — орудие убийства, насилия, средство честолюбия, политики, власти и т. п. Все это глубоко чуждо, даже враждебно самой природе женщин «Тихого Дона».

      Меж тем война нежданно-негаданно  вторглась в самую сердцевину их мира, обрушила на женские плечи невиданные тяготы и ответственность. Война подступает к самому порогу их домов, уносит мужей, детей, близких. Женщины «Тихого Дона» воспринимают все это как стихийное бедствие, как обрушившуюся откуда-то трагедию, не пытаясь вмешиваться в нее и даже определить свое участие. Из уст ни одной из героинь романа (исключения будут оговорены) не срывается ни одного слова оценки происходящих политических потрясений. Это справедливо в равной степени в отношении Аксиньи, Натальи, Дуняшки, пожилых женщин вроде Ильиничны или Лукиничны. Когда застрелили Петра Мелехова, ни мать его, ни жена, убиваясь горем, ни словом не обмолвились о внешних силах, погубивших сына и мужа. То же и Лукинична, плачущая над телом расстрелен-ного Мирона Коршунова, своего супруга.