Творчество Екатерины 2

       Неслучайно при этом, что в комедии изображена Москва, центр оппозиции правительству и всяческого вольномыслия. Своих противников Екатерина и представила в виде брюзжащих баб, тогда как честь правительства блюдут умные, идеальные люди.

        В «Именинах госпожи Ворчалкиной» — та же тема, но она еще более заострена. Старая вздорщица Ворчалкина любит все бранить и охулять, и в ее доме собираются люди того же толка, притом люди, по мнению Екатерины, «праздношатающиеся». Характерен и промотавшийся купец Некопейков, засыпающий правительство нелепыми проектами обогащения государства, проектами касательно транспорта, флота, ловли крыс и выработки из крысьих хвостов канатов и т. д. Между прочим, он заявляет: «Еще придумал я, как поправить судебные места и господ судей», видимо, солидаризируясь с Новиковым и его единомышленниками в их нападках на подьячих. Он говорит: «До какого состояния дошло наше государство! Всякой сам управляется. Всякой думает древним правом мышц доставлять себе суд и расправу. Мне неотменно надобно сочинить проект к отвращению подобных непорядков». Характерен и грубый мужлан-дворянин Геркулов и гордящийся своим аристократизмом Спесов, распускающий дурацкую сплетню о замыслах правительства. Эта компания осуждает действия полиции, открытие воспитательного дома, налоги. Сама Ворчалкина говорит: «Казна только что грабит; я с нею никакого дела иметь не хочу».

       Изображая в самом непривлекательном виде всех этих людей, которые «хотят переделать весь свет», Екатерина не только издевалась над недовольными ее правлением, но как бы утверждала тем самым, что недовольны ею одни дураки, болтуны и негодяи, что на самом деле ее полиция хороша, что судебные места и судей «поправлять» незачем, что все в государстве обстоит благополучно. Прожектеру Некопейкову устами умной служанки Прасковьи Екатерина говорит: «Бедное бы состояние наше было и несчастные б мы были люди, если б общее блаженство от твоей только безмозглой зависело головы, головы такой, которая и в ветошном ряду порядочного торгу производить не умела».

       Это было назидание подданным, осмелившимся соваться в политику, в дела правительства. Те же темы всплывают в пьесах «Госпожа Вестникова с семьей» и «Передняя знатного боярина». В этой последней одноактной пьеске, совершенно лишенной сюжета, изображена толпа просителей у дверей комнаты всевластного фаворита. Все они пришли к нему якобы с важными делами. А на поверку оказывается, что все просители — это тунеядцы или жулики, которые своими жалобами и проектами могут только впустую отнять время у вельможи. Перед нами бедная старушка, приехавшая в столицу просить о пособии; не верьте ей, объясняет Екатерина, она скрывает, что у нее есть деревенька, которая ее кормит, да она же еще и пьяница. Другие просители не лучше. А они еще осмеливаются судить и обвинять правительство, осуждать войну с Турцией, хулить руководство военными операциями. Вывод из пьески таков: жалобы на невнимание правителей к нуждам граждан неверны. Напротив, те, кто жалуется, кто просит о помощи, о правосудии, сами весьма подозрительны для Екатерины.

                            Творческая деятельность Екатерины 2.

         Между 1772 и 1785 гг. в комедийном творчестве Екатерины происходит перерыв. В это время Екатерина была увлечена своей «легисломанией», страстью сочинять законы. В начале 1780-х годов она обратилась к истории, журналистике, педагогическим сочинениям. Самым крупным трудом этого времени были «Записки касательно русской истории» — обширная и беспомощная как в научном, так и в литературном отношении компиляция выписок из летописей. Впрочем, «Записки» небезразличны к вопросам политическим. Они пронизаны тенденцией прославления самодержавия как силы, всегда и неизменно спасавшей русское государство, и единственно возможного в России вида правления. «Записки» печатались по частям в «Собеседнике любителей русского слова», ежемесячном журнале, выходившем в 1783—1784 гг. при Российской Академии, под руководством кн. Е. Р. Дашковой и под непосредственным наблюдением самой Екатерины. Надо полагать, что екатерининские «Записки», занимавшие значительную часть книжек журнала, и были одним из главных оснований для издания «Собеседника». В том же «Собеседнике» Екатерина печатала в 1783 г. из номера в номер серию своих фельетонов «Были и небылицы», объединенных единством действующих лиц и прежде всего единством воображаемого автора-балагура, шутника и острого наблюдателя. Таково, по крайней мере, было задание, достаточно явное в тексте «Былей и небылиц», но на деле не осуществленное. «Были и небылицы» вообще являются самым неудачным из всех произведений Екатерины; при постоянном стремлении острить, они удивительно тупо написаны, плоски, мрачно-скучны, слог их очень дурен, негладок, а комплименты автора, расточающего самому себе похвалы за глубокомыслие и изящество при полном отсутствии того и другого, производят тягостное впечатление. Впрочем, Екатерина в «Былях и небылицах» сделала попытку откликнуться на новейшее течение европейской литературы. Она подражает Стерну, его «Тристраму Шенди», имитирует непринужденную болтовню о том — о сем, интимный, домашний тон дружеской беседы, непоследовательность движения темы и мысли. Но глубокая идейная суть стернианства чужда Екатерине, и, вместо культа свободной личности, в ее манере сквозит причудливый произвол деспота, а, вместо интимной жизни простого человека, в сфере ее внимания придворные сплетни. «Были и небылицы» — это образец приспособления такого передового эстетического явления, как стернианство, к задачам и вкусам консервативной среды, поддерживающей крепостническое самодержавие. Содержание фельетонов императрицы в основном повторяет уже привычные для ее творчества мотивы: отвлеченное морализирование и злобные нападки на инакомыслящих и недовольных. Екатерина возвращается к обличению сатириков типа Новикова, сердитых, по ее мнению, на весь мир; она изображает «человека странного, которого нрав склонял его сердиться в таких случаях, которые других людей приводили к жалости и сожалению». При этом она многозначительно добавляет, что не следует якобы искать этого человека «между живыми». В ответ на предложение, якобы сделанное ей, дать «описание ябедника и мздоимца», она пишет, что «в Быле и небылице гнусности и отвращение за собою влекущее не вмещаемо; из оных строго исключается все то, что не в улыбательном духе». Она нападает на человека, который «поныне еще жалуется на несправедливость воевод и их канцелярий, коих, однако, уже нигде нет», и не доволен другими явлениями, упраздненными попечительным правительством; «понятие» этого человека «отстало», заявляет Екатерина, «сколько же сие нескладно, он о етом не мыслит», так как он упрям в своем брюзжании. Устами идеального персонажа своих фельетонов, дедушки воображаемого автора, Екатерина защищает и славит свой режим, доказывает, что наступили времена свободы, что «все теперешние пороки ничего не значут», так как они являются лишь проявлением бурного движения общества вперед, что добрым знаком «общего расположения» служит частое обращение граждан не к обычному суду, а к учрежденному Екатериной третейскому «совестному» суду; учреждение это на самом деле, разумеется, не играло никакой деловой роли. Впрочем, наряду с такими благополучными картинами, мировоззрение Екатерины характерным образом выразилось в том, что в ее изображении огромное большинство людей — «полуумные», ветреные, упрямые существа. В противоположность передовым сентименталистам, утверждавшим культ человека, она не скрывала презрения к людям, с которыми она считала нужным обращаться, как с детьми или безумцами.

    Особое место в «Былях и небылицах» занимают резкие нападки на Фонвизина за его дерзкие «Вопросы». В сущности Екатерина грозит расправиться с непокорными, со всеми, кто решился бы пойти по пути Фонвизина.

    Еще до издания «Собеседника» Екатерина написала серию педагогических сочинений. К ним принадлежат, кроме инструкции для воспитания ее внуков Александра и Константина, построенной на передовых, по тем временам, педагогических теориях, также «Гражданское начальное учение», «Выборные российские пословицы» и две сказки для детей. Первая из этих работ — брошюра, состоящая из двухсот с лишком максим, изречений и кратких положений, претендующих на сообщение ребенку основных сведений о нравственности, о жизни, о мире; наряду с исчислением месяцев, дней недели, времен года и т. п. здесь изрекается, например: «Добрые дела сами собою воздаяния приносят» или «В свете ничего совершенного нет» и т. д. «Российские пословицы» Екатерины не имеют ничего общего с фольклором; это составленные ею изречения, вроде: «Всегда новизна, да редко правизна», «С людьми браниться никуда не годится», «Деньги много могут, а правда царствует» и т. п. Внешняя имитация народных пословиц не может скрыть искусственности и тенденциозности императорского творчества; не меняет дела и то, что Екатерина вводит в свой сборничек несколько подлинных народных поговорок.

      Две детские сказки, написанные Екатериной, «Сказка о царевиче Февее» и «Сказка о царевиче Хлоре», замечательны уже тем, что это первый опыт печатного литературного произведения в данном жанре для детей в России. Екатерина и здесь учла и усвоила опыт передовой литературной мысли ее эпохи, но опять-таки по-своему. Ее сказки, в духе времени построенные в форме сказочной аллегории, были написаны для маленьких внуков автора, и это определяло характер заключавшегося в сказках нравоучения, адресованного прежде всего царевичам. Тем самым новаторство Екатерины, усвоившей от своих западных учителей, что ребенок требует особого психологического подхода, следовательно, и особой по содержанию и стилю литературы, не только ограничивалось, но и приобретало специфический дворцовый характер: новые идеи воспитания и эстетики оказывались применимыми по преимуществу к царским детям. В сказке о Февее описывается образцовый отпрыск царской фамилии, принц, наделенный всеми добродетелями, которые приписываются в сказке и самим внукам Екатерины. В сказке о Хлоре аллегорически повествуется о том, как идеальный царевич искал с помощью Рассудка, Честности и Правды розу без шипов, т. е. добродетель, преодолевая все встречавшиеся на пути соблазны, и как ему помогла в этом царевна Фелица. Образы этой сказки остались навсегда памятны в русской литературе благодаря тому, что их использовал в своей знаменитой оде к Фелице Державин.

     В 1785 г. Екатерина возвращается к драматургии; за четыре года она написала или начала писать до двух десятков пьес, не считая французских пьесок-«провербов» (пословиц). При этом театральное творчество Екатерины этой поры разнообразно по жанрам, по источникам воздействий и заимствований, по стилевым исканиям.

     В 1785 г., когда Екатерина вновь принялась за сочинение пьес, русская комедия, как и русская драматургия вообще, давно вышла из младенческого состояния, окрепла, обрела свой собственный самобытный путь. В русском театре прошло множество произведений значительного количества драматургов; многочисленные идейные и творческие течения воплощались в различных театральных и драматургических системах. Завоевала почетное место в театре комическая опера с ее более или менее демократической тематикой и настроенностью. Психологический анализ и «живопись нравов» рядовых людей русского общества нашли свое выражение в драматургии раннего русского сентиментализма. Классическое деление театральных произведений на трагедию и комедию распалось: родился «средний» жанр драмы (романически-авантюрный или бытовой), не лишенный тенденции к изображению повседневной реальности. Острая политическая тема и глубокая критика крепостнического уклада жизни проникали на сцену. Наконец все передовые искания русской драмы объединились в бессмертном «Недоросле», положившем начало того самобытного пути нашего театра, который впоследствии привел его к Гоголю. Екатерина усвоила уроки бурного расцвета русской драмы 1770-х годов; она восприняла выработанное русскими драматургами техническое искусство построения пьесы, откликнулась она и на шедшие с Запада веяния театрального искусства. Но она противопоставила свое творчество, апологетическое и реакционное, передовой, критической направленности лучших из отечественных драматургов этого времени — Фонвизина, Княжнина, Николева и др.

     Попрежнему внимание Екатерины привлекает жанр комедии. При этом, обращаясь к новым формам драматургии, она не отрекается и от своей прежней манеры и даже тематики. Так, в 1787 г. она начала две пьесы, так и оставшиеся незавершенными, в которых она, в духе своих комедий 1772 г., карикатурно изображает «сплетни», «слухи», «выдумки», распускаемые недовольными ее режимом: «Врун» и «Баба бредит, чорт ли ей верит» или «Рассказы» (вторая пьеса представляет собой, собственно, вариант первой). В прежней своей манере Екатерина написала и три свои антимасонские комедии, которым она придавала большое политическое значение и которые усиленно пропагандировала не только в России, но даже за границей. Эти три комедии — «Обманщик» (1785), «Обольщенный» (1785) и «Шаман Сибирский» (1786) — безапелляционно изображают деятелей масонских организаций жуликами и сознательно объединяют их с интернациональными авантюристами, Вроде Калиостро. Масоны в изображении Екатерины — это либо проходимцы, наживающиеся на легковерии богатых дураков, либо богатые дураки, подчинившиеся влиянию мистических бредней проходимцев. Антимасонские пьесы Екатерины злы и агрессивны. Не без оснований она видела в масонстве силу опасную для нее лично и для ее режима, и, прежде чем организовать поход против этой силы с помощью полиции, она хотела подготовить общественное мнение с помощью комедий, а может быть, и убедить некоторых масонов или хотя бы устрашить их.

     Остальные комедии Екатерины, написанные в 1785—1788 гг., лишены острой политической направленности. Это чаще всего комедии интриги и «безобидной» шутки. Екатерина пыталась с их помощью насадить на русской сцене аполитичную «улыбательную» комедию в противовес сатирической и активной драматургии Фонвизина или Княжнина. Она овладевает искусством сюжетного сцепления материала, строит пьесы на недоразумениях, недомолвках, стремится (правда, тщетно) построить комедию на живом, бойком, остром диалоге во французском духе, подражая не то Мариво, не то Бомарше. Тематика таких пьес по преимуществу семейная, причем императрица стоит на страже добрых нравов, отчасти под влиянием западной буржуазно-сентиментальной литературы, а главным образом с целью охраны домостроевских начал всяческой старозаветности. «Сатира» этих пьес более чем умеренна и направлена на довольно безобидные «слабости». Пожалуй, наиболее резка сатира на сплетника в комедии «Расстроенная семья осторожками и подозрениями» (1787), но и она, конечно, имеет вполне абстрактно-моральный характер. К этой же группе пьес относится комедия «Недоразумение» (1788) и др. Одновременно с этим Екатерину занимают поиски психологических тонкостей; она стремится углубиться в анализ интимных переживаний души, — и эта тенденция сочетается у нее с тенденцией изобразить на сцене быт, обыденную жизнь. Во всем этом сказалось очевидное воздействие драматургии сентиментализма, и уже не только Мариво или Ла Шоссе, но и Дидро, и Мерсье, и Бомарше: сказалось и желание победить Фонвизина его же оружием. Такова, например, комедия Екатерины «Что за шутки?» (не опубликованная до 1901 г.); об этих же тенденциях свидетельствует психологическая драма-комедия «Неожиданное приключение», заимствованная, если не переведенная «со склонением на наши нравы», с французского оригинала. Наряду с попытками психологического анализа в духе сентиментализма, у Екатерины появляются и мотивы лирической напряженности и внешней «романтики», à la Коцебу, — например, тоскующая меланхолическая вдова, таинственный влюбленный, мелькающий за деревьями, закутанный в красный плащ, в широкой шляпе, закрывающей его лицо, — и тут же нового типа декорация: сад, расположенный в нем флигель, открытое окно, а за ним героиня. Все это — в пьесе 1785 г. «Думается так, а делается инако». В этой же пьесе — попытка дать сочные карикатурные изображения быта провинциальных помещиков à la Фонвизин. Нет необходимости прибавлять, что не только отсутствие дарования у Екатерины, но и внутренняя опустошенность применяемых ею художественных элементов, их идейная притупленность приводит к тому, что пьесы ее художественно и идейно слабы, они бестолковы, плохо организованы и плохо написаны; образы у нее не получаются, персонажи бледны. На фоне выросшей техники и углубившегося искусства русской драматургии 1780-х годов комедии Екатерины этих лет выглядят довольно убого, хотя они более умело написаны, чем ее же пьесы 1772 г.; русская драма совершенствовалась и развивалась во много раз быстрее и энергичнее, чем литературная манера императрицы, как ни старалась она уловить эстетическую злобу дня. Именно в порядке отклика на последние новинки художественной жизни, на увлечения предромантизмом, обратилась Екатерина к Шекспиру и даже к Кальдерону, уже поднимавшимся на щит молодой литературой Европы. Но если для Гердера, Радищева, даже молодого Карамзина Шекспир — это особый мир, подлежащий открытию и освоению, то для Екатерины Шекспир — это, во-первых, модное имя, во-вторых, источник сюжетов, в-третьих, право отказаться от трех единств, впрочем, давно уже осуществленное помимо Шекспира и в опере и в драме и на Западе и в России (ср., например, драмы Хераскова 1770-х годов).