Рассказы Ю. Нагибина и Ю. Казакова

Дневник» Ю.Нагибина являет нам героя-повествователя —  человека сложного, неоднозначного, противоречивого. Особый интерес представляет интимная, интровертивная составляющая «Дневника», особенно те ее моменты, где Ю.Нагибин  размышляет о творчестве, искусстве и о своем жизненном предназначении писателя. Некоторые моменты «Дневника» прямо перекликаются с художественным творчеством, с «Вечными спутниками», многое добавляя к образам художников (Тютчева, Рахманинова, Пушкина.), делая их менее однозначными, более сложными и противоречивыми. 

Суть творчества как явления психологического и  социального, призвание и профессия  в их соотношении и в контексте  «соплеменников», предшествующих и  современных. - все эти вопросы  так или иначе периодически встают на страницах книги и составляют одну из самых глубоких и проникновенных сторон интровертивной, рефлексивной части «Дневника», которая является в нем, безусловно, доминирующей. 

Один из сквозных мотивов «Дневника» - ощущение собственной, всепоглощающей и пугающей, сопричастности великому делу творчества; осознание огромной значимости, силы и могущества того дела, которое стало делом всей жизни, и одновременно - понимание собственной слабости, сомнения в своей творческой силе. Однако этот внутренний конфликт героя «Дневника» одновременно является и главным жизненным стержнем, всегда дающим надежду на целесообразность и неслучайность существования. 

Творчество осознается героем «Дневника» как нечто, не зависящее  от всего рационального, целесообразного, понятного и важного в жизни человека. По мысли писателя, оно противоречит, оказывается в оппозиции таким понятиям, как быт, семья, даже любовь, но одновременно и органически слито с ними. 

Герой «Дневника» бывает порой настолько разнополюсным, что кажется, будто перед нами два героя: один - просто человек (временами развращенный, циничный, мнительный, озлобленный, пресыщенный жизнью, завистливый, раздражительный.), а другой - Художник, Литератор, превыше всего в этой жизни ценящий Слово и свое служение 

Слову. 

Лишь в редкие моменты можно «увидеть» компромисс этих «я». Герой «Дневника» оказывается  способным испытывать некую гармонию с самим собой только тогда, когда  творчество отождествляется в его  сознании с ремеслом. 

С точки зрения эстетической, «Дневник» представляет собой осциллирующий тип и отличается большой выразительностью. Отраженное в нем напряжение между героем и окружающей средой, а также внутренняя противоречивость героя нередко создают катартический эффект, что «переводит» «Дневник» из плана чистой информативности в план драматического действия. «Дневник» Ю.Нагибина максимально отражает душевный надлом писателя, хроническую неудовлетворенность жизнью и собой, трагизм «недореализованности» судьбы и неразрешимые конфликты сознания и таким образом в какой-то степени смягчает многие комплексы, реализуя главную психологическую функцию дневника как жанра. 

Таким образом, Ю.Нагибин открывает читателям  «Дневника» прежде всего свой собственный  образ, сквозь призму восприятия которого показывает и оценивает события внешнего, окружающего мира. Тем не менее страницы «Дневника» являют нам достаточно большое количество портретов, зарисовок, набросков, а иногда просто оценок современников, со-ремесленников и предшественников. При этом способы создания дневникового образа могут быть самые разные. 

Особо значимыми  в «Дневнике» являются обращения  автора к образам художников прошлых  лет. Чаще всего значимые для Нагибина имена предшественников возникают  в «Дневнике» не обособленно, а в  контексте и в связи с какой-либо важной для автора проблемой в осознании творческого начала. Так, например, один из значимых для Нагибина вопросов в этой области - соотношение сегодняшней, земной славы, успеха и космичности настоящих гениев, обреченных в большинстве случаев на несчастность. Отбирая знаковые для себя имена и создавая их портреты, пусть и эскизные, писатель получает дополнительную возможность выявить свои представления о судьбе художника и проблемах творчества в широком смысле. 

Упоминания о  коллегах по писательскому ремеслу в «Дневнике» являют в большинстве случаев примеры самых разнообразных отрицательных оценок. При этом характеристики современников не многосторонни и не претендуют на конструктивную законченность, объемность и объективность. 

В целом, в «Дневнике» сложились определенные тенденции в соотношении содержания и способа создания образов художников. В восприятии Ю.Нагибина как главного героя «Дневника» морально-нравственные и профессиональные качества людей, имеющих отношение к искусству, оказываются в большой зависимости от того, являются ли они предшественниками сегодняшнего искусства или существуют с героем в одном времени. Почти все образы современников представляют деструктивный тип, а в содержательном отношении получают в большинстве случаев отрицательные характеристики. Отношение же к классикам, предшественникам, несмотря на репродуктивный способ создания подобных образов, а может быть, благодаря ему, всегда со знаком плюс. 

В восприятии Ю.Нагибина творчество предстает как явление  уникальное, в высшей степени одухотворенное и значимое. Произведение искусства может Рождаться художником, быть Откровением, Чудом, а может и лепиться упорным трудом, напряжением физических и духовных сил -главное, чтоб оно было отмечено знаком одаренности. Судьба человека, сопричастного великому делу творчества, по Ю.Нагибину, сложна, художник очень редко бывает по-человечески счастлив и умиротворен. Признание или непризнание, слава или забвение, богатство или нищета. - в каждой из этих ситуаций для художника своя трагедия. Корень обреченности творца на страдания — в нем самом, человеке «без кожи», не способном гармонично существовать в рациональном, прагматичном мире. Но в этой незащищенности, непохожести на других, душевной обнаженности художника и залог его способности к созиданию, неотъемлемая часть качества, называемого талантом. 

                      Творчество  Ю. Казакова 
 

 Юрий Казаков  был великим писателем. Его путь завершился накануне головокружительных перемен; теперь мы живём в другой стране, по другим законам, иногда даже кажется, что и люди вокруг совсем не те. Интерес к творчеству этого писателя сегодня не случаен, он вызрел в глубине нашей жизни.

Биография Ю. Казакова скудна внешними событиями и заурядна, да, впрочем, он и сам больше ценил  биографию внутреннюю, ссылался на жизнь Блока, вроде бы ничем не примечательную, но насыщенную глубочайшими духовными драмами. Но все несчастья, все соблазны, обманы и прозрения XX века прошли через судьбу и жизнь писателя. 

Юрий Павлович Казаков родился 8 августа 1927 года в  Москве в рабочей семье. И вот уже первое отклонение от типа. Его сверстники, послушные социальным законам, как правило, в отрочестве были беспризорными и почти поголовно составляли грозную городскую шпану, впрочем, остепенявшуюся после армии и женитьбы. Исключения бывали редки. 

В неполные шесть  лет Юрий был насильно разлучен с  отцом Павлом Гавриловичем, арестованным в 1933 году: отец присутствовал при  рассказе очевидца о зверствах коллективизации  на Тамбовщине, о сопротивлении крестьян и не донес. Последняя встреча  перед этапом описана в рассказе «Во сне ты горько плакал» - единственном, где писатель упомянул о драматических обстоятельствах своего детства. Мама Казакова Устинья Андреевна работала медсестрой, а в 1942 году стала инвалидом, так что детство и отрочество будущего писателя прошли в отчаянной нищете; однако состояние это было не столь редким, особенно в послевоенные годы. Ранние беды выработали в нем особую нежность к матери и необыкновенно стойкое чувство долга. Может быть, это удерживало его в детские годы от дурных кампаний. А ещё та одарённость, которая неудержимо влечет любознательных подростков из подвалов и чердаков к слабосильным, но начитанным детям из интеллигентных семей. 

Москва такой  город, что здесь важно для  всей последующей жизни конкретное место рождения, детских лет и свежей глазастой юности. А Юрий Казаков родился в самом центре Москвы, и не просто в центре, а на Арбате. В арбатских дворах играли потомки славных дворянских родов, дети и внуки профессоров, докторов – бывших съемщиков лучших квартир, путем уплотнений загнанных в самые тесные комнатенки, поумневшие от горя дети «комиссаров в пыльных шлемах», уже хлебнувшие лиха за родительские грехи и жаждущие понять, что произошло, кто виноват… Как раз напротив «Зоомагазина» во дворе дома, где шашлычная, настраивает гитару на новые песни комиссарский сын Булат Окуджава. А ещё у Арбата была музыка. Она звучала из окон пожилых глуховатых людей, включавших на полную мощность старенький «Рекорд» или «СИ-235», когда исполняли Чайковского, Шопена. В одном доме с Казаковым жили Святослав Рихтер и Нина Дорлиак, и летом через открытые окна он слушал, бросив все дела, потрясающие концерты, не ведая меры своего везения.  

Один из мальчиков  заразил будущего писателя неуемной страстью к музыке, и музыка стала  его первой профессией. Он хотел выучится игре на виолончели, но заниматься начал слишком поздно, в пятнадцать лет, и пальцы уже не могли овладеть сложной техникой инструмента, так что пришлось поступить в класс контрабаса. 

Музыкантом Казаков, по свидетельству его учителя профессора В. В. Хоменко, был одарённым, но ни хлеба, ни удовлетворения эта профессия ему не принесла. Гнесинское училище Ю. Казаков окончил в 1949 году, ещё вовсю свирепствовал Сталин, отец молодого контрабасиста в ту пору отбывал ссылку, и стоило при приёме на работу заполнить анкету, как лица кадровиков цепенели, потом скучнели, а язык мямлил: «Приходите на той неделе. Или лучше позвоните». С музыкой не заладилось. Но страсть к гармонии, к чистой и тонкой красоте уже овладела им навсегда. 

Жизнь в такой близости к искусству пробудила в молодом Казакове неимоверное тщеславие. Позже он признавался, что в те годы мечтал стать или дирижером или писателем – все равно кем, лишь бы увидеть свое имя напечатанным на афише или переплете книги. Этой жаждой непременно дождаться вожделенного мира, когда где-нибудь крупными буквами будет напечатано «Юрий Казаков», преисполнены юношеские дневники. В слове тоже открывается какая-то затягивающая сила, выбор в конце концов окончательно останавливается на литературе, и по московским редакциям бродит высокий нескладный юноша с рукописями рассказов и пьес. 

Отважившись на писательство, Юрий Казаков был решительно не готов к литературному труду. Его мысли, представления о писательстве, сохранившиеся в дневниках 1945-1953 годов, были поразительно наивны и незрелы. Позже писатель сам признавался, что только в Литературном институте он понял, что чтение его прибывало на обывательском уровне, а это значит, что даже Лев Толстой и Чехов были освоены непрофессионально. 

В Литературном институте можно получить блестящее образование, а можно – никакого. Но там была среда. Окололитературная, собственно литературная – но настоящая, с бестолковыми и вдохновенными спорами, с безответственностью, бурной энергией лени и дилетантства. 

Литературная среда – одно из жесточайших испытаний для молодого таланта, и миновать его не может – и не должен – никто. Не случайно Чехов советовал блестяще начавшему Горькому пройти испытание литературной средой: при всей пошлости, пустоте ее, она прекрасно образовывала литератора, именно в ней вырабатываются высокие художественные критерии, она чрезвычайно чутка к социально-психологическим процессам, происходящим в обществе. Но в этой же среде можно увязнуть, распылив свой дар на разговоры, на богемные соблазны, так и оставшись «многообещающим» до преклонных лет. 

В первые же месяцы учебы Казаков с ужасом обнаружил, насколько он не подготовлен к  писательству: почти все, что он с  такой радостью и волнением писал, никуда не годится, потому что писано по чужим сюжетным штампам о жизни, про которую он вычитал из газет; книг прочитано мало и освоены они неумело, лишь в 26 лет ему открылось, что чтение – не отдых, а труд, требующий профессионализма. Вчерашние школьники легко побывали его в спорах и рассуждениях и о литературе, и о жизни, которую уж он-то, казалось бы, должен знать лучше их. 

Ю. Казаков ринулся  в чтение с отчаянием опоздавшего. У него был очень тонкий и умный  педагог – критик, исследователь  литературы Николай Иванович Замошкин. Шла глубокая подспудная работа, которую мало кто видел. И на взгляд со стороны произошло чудо. 

В литинституте Ю. Казаков стал писателем, мастером прозы сразу. Рассказ «На полустанке», написанный в классе по заданию как  этюд, ошеломил всех. К концу второго  курса он уже был знаменитостью, его безоговорочно признали гением. Уже написаны многие вещи, которые будут включаться в его сборники и при жизни, и потом… 

Но тут его  ждал удар сокрушительный. 

Все началось с  маленькой книжки в бежевом картонном  переплете с гравюрой, изображавшей лирический среднерусский пейзаж: «И. А. Бунин. Рассказы». Один из первых подарков Оттепели – скромных по составу сборник умершего недавно в эмиграции и насильно забытого писателя. Только эхом их уст старых людей доносится его имя. И, отозвавшись на эхо, Казаков купил книгу бунинских рассказов, стал читать… 

И. А. Бунин –  писатель интимный, он поражает не всё общество, но лишь немногих, избранных. Зато настолько мощно и властно, что поначалу немеешь, завороженный, теряешь дар письменной речи… И как его не потерять, когда вдруг открывается, что твоя любовь к русской природе, твое удивительное открытие крестьянской речи и мудрого быта в самых глухих углах родины, только что постигнутый тобою психологизм неуловимых лирических состояний – все это уже написано, уже воплощено, да с таким блеском, в котором безнадежно гаснут твои былые удачи. Задолго до тебя найден, кажется, единственно верный ритм, строй фразы – и это твой ритм, твое строение фразы, оно согласно твоему собственному, врождённому дыханию и току крови. Читая начало абзаца, уже чувствуешь его середину, хотя глаза еще не добежали и концовку. И самому хочется писать, а рука долго теперь будет выводить бунинскую по интонации фразу, а глаз долго будет диктовать бунинский штрих.