Мотив вещего сна в фольклоре

2. Категория вещего сна в фольклоре.

Зачастую "сон" (в религиозной, философской традициях) воспринимается как "посредник" между реальной жизнью и миром иным, как "первая ступень жизни в невидимом", о чём, например, говорит П. Флоренский. Подобные же идеи развивает в своей статье "История и семиотика" Б. А. Успенский: "Сон вообще — это элементарный опыт, данный каздому человеку, связывающий нас с иной действительностью (иначе говоря, элементарный мистический опыт)." Сон — это проникновение в глубины человеческой психики, в тайны души, сон — продукт человеческого духа. И по этому признаку он может быть соотнесён с другими видами духовной деятельности человека — с искусством, творчеством, поэзией.

Мотив сна как способа попадания в "иной" мир (ад, рай, тридесятое царство) широко распространен в повествовательных фольклорных жанрах: легендах, апокрифах, быличках, обмираниях, сказках, - в которых всякий раз, возвращаясь в "свой" мир из "иного", герой приобретает то знание, которое значимо, актуально для него в его жизненной ситуации. То же можно сказать и о гадающем субъекте.

Отождествление сна и смерти в фольклорно-поэтических текстах подкрепляется народными представлениями о зыбкости границы между реальным состоянием сна и смертью: так, по поверьям, тот, кто спит с застегнутым воротом рубахи, усыпит свою душу, то есть умрет. Близок к этому поверью и распространенный повсеместно у русских запрет резко будить спящего человека, потому что его душа, находящаяся вне тела, не успеет вернуться, и человек умрет.

Отношение к снам (видениям) как к информации-знанию-знаку, получаемому из "иного" мира, где все известно, знаемо, "написано" заранее, обусловило веру в вещие сны (сны-предсказания будущего). В практике гаданий вещими считались сны, приуроченные к определенным временным точкам, имеющим значение рубежа10.

Традиция введения в сюжет мотива вещего сна восходит к глубокой древности.

В древнегреческой и древнеримской мифологии Гипнос — Сон — является одним из богов. Другие боги нередко приходят к героям во сне, чтобы сообщить что-либо важное, побудить героев к определенным действиям.

В библейской традиции сновидениям также отводится достаточно значимая роль. Например, зловещие сны царя Египта, разгаданные Иосифом, сыном Иакова, предвещали урожайные и голодные годы. Таким образом, они явились своеобразным предупреждением, благодаря которому египтяне заранее подготовились к трудному времени. Во сне является ангел другому Иосифу и разъясняет ему, что ребенок Марии — Сын Божий. Можно привести и немало других примеров влияния сновидения на жизнь людей. В настоящее время многие психологи пришли к выводу, что в сновидениях особым образом отражается жизнь человека, и действительно сон может явиться предостережением относительно событий будущего.

Сны с явлениями святых, умерших людей и т. д. относятся как раз к

древнему типу снов, когда сон мыслится как реальное бытие души в “том” мире, а персонажи сна обладают собственным бытийным статусом»11.

Мотивы вещего сна неоднократно встречаются в творчестве русских писателей. Сон Татьяны в романе «Евгений Онегин» А. С. Пушкина, как выясняется в дальнейшем, был вещим — Ленский погибает от руки Онегина.

Не менее часто данный мотив встречается и в легендах, сагах, сказках, песнях.

Так, распространен сюжет, когда герой собирается в поход, на поединок, на охоту; его мать, сестра, жена рассказывает сон; женщина убеждена, что героя ожидает несчастье, которое можно предотвратить лишь ценой отказа его от намеченного дела. Герой, однако, не считается со сновидением и вере женщины в его вещую силу противопоставляет убеждение — «сон есть ложь».

Так возникают оппозиции: «вещий сон предсказывает герою беду — герой не верит в предсказание» и «женщина, боясь исполнения сна, просит героя остаться — герой вопреки ее просьбам уезжает». За всем этим открывается обширное поле значений. С первой половиной оппозиций связываются представления о неких таинственных силах, способных предугадать события и предупредить о них, о вещем знании, которым наделяются в фольклоре женщины (чаще мать, но также и сестра, жена) или о роли женщин как передатчиц такого знания. Вторая часть оппозиции ведет нас в мир эпической или балладной героики.

Поступая наперекор предсказанию, герой обнаруживает свою принадлежность к богатырству, юношеству. Отношение к предсказанию — это один из способов его идентификации. В целом же пучок мотивов, связанный с предупреждением и его нарушением, вносит в соответствующие сюжеты идею неотвратимости предстоящих событий и столкновения героя не просто с ожидаемым врагом, но и с силами судьбы. Побеждая, герой доказывает свое превосходство над этими силами.

Предуказанность его подвига, включенного в программу его богатырской биографии, оказывается в итоге более могущественным фактором, нежели эти силы. Добавим сюда, что сам герой полагается не на эту Предуказанность (он о ней не знает), но на собственные способности и на нормы нравственного кодекса, которым он верен. Таким образом, пучок мотивов, с которым мы сталкиваемся, заключает в себе одну из генеральных идей героического эпоса12.

Мотив вещего сновидения определенно соотносится с мотивами вещего предупреждения, предсказания, немотивированного знания беды, выступающими в других формах: в словах матери, встречных (девушек у реки, паломников и др.), в сообщениях вещих птиц, животных, в надписях на камне, в чьем-то письме, в немотивированных поступках (родители, «зная» о грозящем инцесте брата и сестры, отсылают Козарина из дома), запретах. Вещее знание персонажей, как правило, ограничено фактом грозящей опасности: Кортке известно, что коню ее мужа не выдержать состязания с конем противника («Кобланды-батыр»); мать Добрыни «знает», что сыну лучше не купаться в Пучай-реке; конь Ильи Муромца «знает», что в третий раз выручить хозяина ему не удастся. Другой долей знания владеет иногда враг: ему предуказана гибель от руки героя (Змей — Добрыня, Идолище — Илья Муромец)13.

Показательна трансформация, которой подверглись мотивы предсказания и реакции на него в Косовском цикле. Княгиня Милица в одной песне и жена воеводы в другой — видят аналогичный сон, предсказывающий беду, и просят своих мужей воздержаться от похода. В ответе воинов нет мотива неверия в сновидение, более того, нет и уверенности в успешном исходе дела, напротив, они «знают», что сновидению суждено исполниться и что им уготована гибель. Тем не менее «знание» не останавливает их, они одержимы чувством долга, чести, готовности встретить достойно смерть.

Таким образом, вторая часть оппозиции меняется в своем значении: «обязательность богатырского подвига, несмотря на неизбежность гибели». Образы эпических героев окрашиваются в трагические цвета, не утрачивая богатырских характеристик. В русском эпосе самую яркую параллель дает былина о смерти Буслаева. По ходу событий он несколько раз нарушает запреты, поступает вопреки предупреждениям, руководствуясь принципом «А не верую я ни в сон, ни в чох» и полагаясь на свою силу. Гибель его прямо вызвана тем, что он идет наперекор запрету — надписи на камне (подробнее см. об этом ниже). Очевидно, что «неверие», готовность нарушить запрет, поступить вопреки предсказанию маркируют принадлежность героя к богатырскому миру. Какие трансформации происходят в эпосе с этими мотивами, показывает еще один пример -южнославянская песня о гибели воеводы Момчила. Видосава, жена Момчила, соблазнившись на уговоры Вукашина стать его женой, ищет, как погубить мужа. Она уготовила ему встречу с дружиной Вукашина на охоте. Снаряжая мужа, она лишила его волшебных сил -залила воском чудесную его саблю и опалила крылья его коня. Ничего не подозревающий Момчил, собираясь на охоту, пересказывает жене свой сон, полный символов смерти. Перед нами редкая ситуация в эпосе: сам герой узнает через сон о грозящей ему гибели. Жена-предательница, чтобы не сорвался ее замысел, рассеивает сомнения Момчила: сон есть ложь! Она словно бы напоминает ему, что юнаку негоже прислушиваться к снам. Так привычные эпические стереотипы меняют свои значения14.

Любопытно, что мотив предсказанного в сновидении поражения всегда находит подтверждение применительно к врагам эпических героев: в южнославянской эпике обычна ситуация, когда зловещий сон видит турчанка, муж ее поступает вопреки предсказанию и гибнет.

Фольклорная сюжетика живет непрерывной творческой работой, совершающейся внутри традиции, в том числе традиции, связанной с фондом мотивов. Об этом лучше всего сказал А. Н. Веселовский: «Не ограничено ли поэтическое творчество известными определенными формулами, устойчивыми мотивами, которые одно поколение приняло от предыдущего, а это от третьего... Каждая новая поэтическая эпоха не работает ли над завещанными образами, обязательно вращаясь в их границах, позволяя себе лишь новые комбинации старых и только наполняя их тем новым пониманием жизни, которое, собственно, и составляет ее прогресс перед прошлым?»15.

Мотив вещего сна широко известен в древних легендах. Он как бы предвосхищает последующие знаменательные события.

В скандинавских сагах также широко используется мотив вещего сна и прорицания. Эти сны и пророчества образуют важный составной элемент саги и выполняют существенную функцию в системе ее изобразительных средств. Прием прорицания или вещего сна помимо занимательности сообщал повествованию большую напряженность. Мотив провидения в будущее непосредственно связан с идеей правящей миром и человеческими жизнями судьбы, которой никто не может избежать и которая обнаруживает себя таким чудесным образом еще до того, как она реально наступит. Идея судьбы в свою очередь ведет к постановке коренных этических проблем: человек, знающий собственную судьбу, неизбежно вырабатывает свое отношение к ней, он должен смело встретить уготованную ему участь, и это знание окрашивает все происходящее в трагические тона.

Сны – это проявления судьбы. Они некоторым образом ниспосылаются человеку таинственными силами. Поэтому вещий сон герой саги видит обычно в критический момент своей жизни, когда судьба “близка”, и в специфических условиях, благоприятствующих тому, чтобы пришел такой сон.

Формы заглядывания в будущее в королевской саге приобретают дополнительный смысл. В отличие от саг родовых, где прорицания касаются индивидуальных судеб или, самое большее, будущего той или иной семьи, в королевских сагах они связаны с толкованием истории целого государства. В них предрекаются судьбы династии и королевства, а в отдельных случаях дается оценка дальнейшего хода истории. Таким образом, в форме предсказаний выявляется историческая концепция, лежащая в основе королевской саги. Подобный способ осмысления хода истории связан с присущей жанру саги невозможностью прямого высказывания точки зрения автора. Вещий сон содержит некий символ и намек, он открывает путь для обобщения, указывает на сущность происходящих и долженствующих произойти событий, что позволяет понять, как мыслили историю автор саги и его современники.

Если обращаться к снам, содержащим указания на судьбы страны. Таковы сны, о которых рассказывал претендент на норвежский престол Сверрир, возглавивший в последней четверти XII в. движение против правящей династии. Сверриру посвящена особая сага, которая была написана, как уже упоминалось, ранее “Круга Земного”. Первая часть этой саги была составлена исландским аббатом по указанию самого Сверрира, и естественно, что точка зрения узурпатора здесь оказывала влияние на характер и окраску повествования в “Саге о Сверрире”. В отличие от саг “Круга Земного”, рисующих историю Норвегии post factum (Снорри Стурлусон жил намного позднее описываемых им событий), “Сага о Сверрире” повествует о совсем недавних делах, поэтому и тон в ней и цели, которые преследовались при ее сочинении, отчасти иные. Сверрир, безвестный выходец с Фарерских островов, выдавал себя за незаконного сына покойного норвежского конунга Сигурда Рот, и понятно, что он нуждался в обосновании своих притязаний на престол. Это обоснование и должны были дать его вещие сны, о которых он сам и рассказал.

Иной характер носят “династические” сны в “Круге Земном”. Снорри Стурлусон показывает, что в такого рода снах использовался мотив древа, символизировавшего род конунгов. Жене конунга Хальвдана Черного Рагнхильде приснилось однажды, что она в саду отдирает от своего платья колючку и эта колючка вырастает в ее руке в большую ветвь, один конец которой касается земли и быстро пускает корень, а другой вздымается высоко в небо. Вскоре древо достигает таких размеров, что Рагнхильда едва может рассмотреть его вершину, к тому же оно необыкновенно толстое. Нижняя часть древа кроваво-красная, но чем выше ствол, тем он светлее и зеленее, а ветви белы как снег; на нем множество ветвей. Это развесистое древо закрывает собой всю Норвегию, простираясь даже за ее пределы. В другой саге Снорри сообщает смысл этого видения: древо символизировало конунга Харальда Прекрасноволосого, сына Рагнхильды, – краски древа символизируют расцвет его королевства; то, что сверху оно белоснежное, означает, что Харальд доживет до седых волос, ветви же – его многочисленное потомство, которому суждено распространиться по всей стране. Подобный же по смыслу сон приснился и отцу Харальда Прекрасноволосого, Хальвдану Черному: ему приснилось, что у него отросли длинные и кудрявые волосы, причем один локон был самым прекрасным и длинным. Мудрец истолковал конунгу сон: от него пойдет длинный ряд потомков, они со славой будут править страной, но один из его потомков будет наиболее великим и благородным. “И по всеобщему мнению, – прибавляет Снорри, – этот локон предвещал святого конунга Олава16.

Татищев рассказывает и об удивительном сне Гостомысла. Правителю Новгорода снится, как из чрева его дочери Умилы вырастает огромное дерево, покрывающее своими ветвями и плодами всю страну. Приглашенные волхвы объяснили вещий сон как предзнаменование того, что потомки Умилы - будущие Рюриковичи - станут правителями обширных славянских земель. Как далека или близка эта красивая легенда к действительности, к сожалению, пока никто не знает.

Похожие легенды были широко распространены в эпических сказаниях и других народов, например, известна такая легенда, повествующая о рождении Кира Великого.

В современном мире также имеются легенды, использующие мотив вещего сна. Память народа реализуется в текстах воспоминаний, передаваемых от поколения к поколению, что говорит о большом духовном опыте народа. Одним из современных источников легенд являются устные рассказы о Великой Отечественной войне.

Устные рассказы многосоставны, важны личность рассказчика, выбор эпизода, обстановка рассказывания. Вера в вещие сны и знамения в устных рассказах обретает нарративную форму, становится композиционной частью меморатов, относительно самостоятельным, завершенным эпизодом общего повествования17.