Марина Цветаева: судьба, личность, творчество

      «Это  было женское существо, которое я  больше всего на свете любила. Может быть – больше всех существ (мужских и женских)»²² – писала она о Сонечке своей чешской подруге Анне Тесковой.

Ландыш, ландыш белоснежный,

Розан аленький!

Каждый  говорил ей нежно:

«Моя  маленькая!»

• Ликом – чистая иконка,

Пеньем – пеночка… --

И качал ее тихонько

На  коленочках.

....................................

Так и кончилось с припевом:

«Моя  маленькая!»

      «Все  лето  писала  мою любимую повесть  о Сонечке. Я ее не намечтала, не напела. Раз в жизни я ни только ничего не добавила, а еле - совладала.

     Пусть вся моя повесть - как  кусочек сахара, мне по крайней  мере, сладко было ее писать... Моя Сонечка. Меня почему-то  задевало, оскорбляло, когда о ней   говорили Софья  Евгеньевна  или  просто Голлидей, или даже  Соня - точно на Сонечку не могут разориться! - я в этом видела равнодушие и даже бездарность.

     Звать за глаза женщину по  фамилии  -  фамильярность,  обращение   ее  в мужчину,  звать  же  за  глаза  -  ее  детским   именем  - признак близости и  нежности, не могущий не задеть  материнского чувства. Смешно? Я  была на  два, три года старше  Сонечки, а обижалась за нее - как мать…

…Любить,  любить...  Что  она  думала, когда  все так говорила: любить, любить?.. Сонечкино "любить" было быть. Не быть в другом: сбыться…Чужих для  нее не было. Ни детей, ни людей.

      …А  теперь – прощай, Сонечка!

      Да  будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастья, которое дала ты другому, одинокому, благодарному сердцу!

      Боже  мой! Целая минута блаженства! Да разве  этого мало хоть бы и на всю жизнь  человеческую?..»

      Марина  Цветаева и Сонечка Голлидэй расстались летом 1919 года, когда Сонечка уехала играть в провинцию. Через несколько месяцев уехал в Белую армию еще один близкий друг Цветаевой – Володя Алексеев, тоже студиец Вахтангова

      Сильно  ударила по Цветаевой смерть Александра Блока в 1921 году. Она завершает  цикл «Стихи к Блоку», начатый еще в 1916 году. Цветаева видела Блока только на его вечерах, она считала его таким же великим поэтом, как и Пушкина. Цветаева славила его в молитвенном преклонении, «писала своего Блока». В стихотворении «Ты проходишь на запад солнца» она берет за первоисточник православную молитву «Свете тихий».

Ты  проходишь на запад солнца,

Ты  увидишь вечерний свет.

Ты  проходишь на запад солнца,

И метель заметает след.

Мимо  окон моих – бесстрастный –

Ты  пройдешь в снеговой тиши,

Божий праведник мой прекрасный,

Свете тихий моей души!

Я на душу твою – не зарюсь!

Нерушима  твоя стезя.

В руку, бледную от лобзаний,

Не  вобью своего гвоздя.

И по имени не окликну,

И руками не потянусь.

Восковому, святому лику

Только  издали поклонюсь.

И, под медленным снегом стоя,

Опущусь на колени в снег,

И во имя твое святое,

Поцелую вечерний снег. –

Там, где поступью величавой

Ты  прошел в гробовой тиши,

Свете тихий – святыя славы –

Вседержитель  моей души.

      С Блоком связаны у Цветаевой такие  понятия, как святость, страдание, свет и – снег: «снеговой лебедь», «снеговой певец». Он был для Цветаевой современным Орфеем, с постоянным чувством катастрофы в душе.

      Об  отношении Цветаевой к Блоку  можно судить уже по первому стихотворению  цикла. Она трепетно и с нежностью  воспринимает сам звук имени поэта:

Имя твое – птица в руке,

Имя твое – льдинка на языке.

Одно-единственное движение губ.

Имя твое – пять букв.

      Анафора (единоначалие) подчеркивает восхищение Цветаевой, она с любовью ищет сравнения к звучанию его имени. Все определения роднит общая черта – они передают то, что длится недолго, краткий миг: «птица в руке», которая может улететь; «льдинка на языке», тающая за мгновение; «одно-единственное движение губ», прозвучавшее и замолкшее. Связаны они и стремлением человека задержать, остановить красоту: «птица в руке», «мячик, пойманный на лету». Как и все стихи Блока, этот цикл, посвященный ему, очень музыкален. В этом стихотворении мы слышим и звон бубенца, и щелканье копыт, и звук взведенного курка. Даже природа озвучивается и оживает в присутствии поэта:

Камень, кинутый в тихий пруд,

Всхлипнет так, как тебя зовут.

Образы  стихотворения передаются и звуковыми  средствами:

В легком щелканье ночных копыт

Громкое имя твое гремит.

      Звуки первой строки напоминают цокот копыт  по мостовой, создают впечатление движения. Во второй строке дважды повторяется сочетание «гр», передающее раскаты, мощь имени поэта.

      Рядом с поэтом, всегда принимающим на себя все беды и горести, таится опасность, близость гибели:

И назовет нам его в висок

Звонко  щелкающий курок.

      Поэт  всегда стоит на краю, всегда близок к бездне. Само его назначение –  противостоять злу. В этом стихотворении  выстрел обозначается косвенно, но дана возможность его.

      Вторая  строфа – кульминационная по громкости  и высоте звука. В последней строфе авторский голос снижается почти до шепота. Мелодия становится все тише, определения уже не звучащие, а наоборот волнующе-молчаливые: «поцелуй в глаза», «поцелуй в снег», «голубой глоток». Впечатление усиливается аллитерацией – «в нежную стужу недвижных век». Имя поэта для Цветаевой свято, она специально не называет его. Однако уже один его звук дает возможность обрести душевный покой и умиротворение – «С именем твоим – сон глубок».

      «Удивительно  не то, что он умер, а то, что он жил. Мало земных примет, мало платья… Ничего не оборвалось – отделилось. Весь он такое явное торжество духа, такой воочию – дух, что удивительно, как жизнь – вообще – допустила», -- писала она позже Ахматовой.

 

      «…Вспоминая те, уже далекие, дни в Москве, и не зная, где сейчас Марина, и  жива ли она, я не могу не сказать, что две эти поэтические души, мать и дочь, более похожие на двух сестер, являли из себя самое трогательное видение полной отрешенности от действительности и вольной жизни среди грез – при таких условиях, при которых другие только стонут, болеют и умирают. Душевная сила любви к любви и любви к красоте как бы освобождала две эти человеческие птицы от боли и тоски. Голод, холод, полная брошенность, -- и вечное щебетанье, и всегда бодрая походка и улыбчивое лицо. Это были две подвижницы, и, глядя на них, я не раз вновь ощущал в себе силу, которая вот уже погасла совсем»²³, -- писал в своих воспоминаниях Константин Бальмонт. В то время он был одним из самых близких друзей Цветаевой.

      Бальмонт  вспоминает о близости матери и дочери, и действительно, в это тяжелое время Аля была настоящей помощницей матери. Вынужденная отдать ее и младшую дочь Ирину в приют в 1919 году, Цветаева очень скучала, особенно по старшей дочери. Появляется цикл стихов, обращенных к Але.

Маленький домашний дух,

Мой домашний гений!

Вот она, разлука двух

Сродных вдохновений!

Жалко мне, когда в печи

Жар, -- а ты не видишь!

В дверь – звезда в моей ночи! –

Не  взойдешь, не выйдешь!

Платьица  твои висят,

Точно плод запретный.

На  окне чердачном – сад

Расцветает  – тщетно.

Голуби  в окно стучат –

Скучно  с голубями!

Мне ветра привет кричат –

Бог с ними, с ветрами!

Не  сказать ветрам седым,

Стаям голубиным –

Чудодейственным твоим

Голосом: --Марина!

      Ко  второй дочери, Ирине, Цветаева относилась равнодушнее, чем к Але, ставшей тогда ей поддержкой и опорой, уделяла ей меньше внимания. От рождения Ирина была слабой и болезненной, едва ходила и почти не умела говорить. К ней не было таких сильных материнских чувств, творчество уже было сильнее. Ирина была ребенком обыкновенным, не то, что Аля – вундеркинд.

      Все знакомые убеждали Цветаеву отдать девочек  в приют и, наконец, она согласилась. Девочки попали в Кунцевский приют, но директор его оказался преступником и наживался на продуктах. Связи  с Москвой почти не было, и когда  Марина Цветаева навестила девочек, Аля была при смерти. Кроме истощения, у нее были еще тиф и малярия. Цветаева забрала ее в Москву, работала и одна выхаживала девочку. Когда ей удалось во второй раз пробраться в Кунцево, Ирину уже похоронили. В сущности, Цветаевой пришлось выбирать, какую из девочек спасти, на двоих не было ни сил, ни денег.

Две руки, легко опущенные

На  младенческую голову!

Были  – по одной на каждую –

Две головки мне дарованы.

Но  обеими – зажатыми –

Яростными – как могла! –

Старшую у тьмы выхватывая –

Младшей не уберегла.

Две руки – ласкать-разглаживать

Нежные  головки пышные.

Две руки – и вот одна из них

За  ночь оказалась лишняя.

Светлая – на шейке тоненькой –

Одуванчик на стебле!

Мной  еще совсем не понято,

Что дитя мое в земле.

      К лету 1923 года Цветаевой была составлена книга «Лебединый стан», так и не вышедшая при ее жизни. Это книга гражданской лирики, клятва в верности – нет, не белогвардейцам и контрреволюции – а мужу, подвигу, поэтизированным добровольцам. Возникает и тема поэта – в образе Андрея Шенье, боровшегося против якобинской диктатуры и погибшего на гильотине.