Все церкви нежные поют на голос свой,

И в дугах каменных Успенского собора

Мне брови чудятся, высокие, дугой.

      В это же время рождаются стихи  Цветаевой, посвященные Мандельштаму, в том числе цикл «Стихи о Москве»

Из  рук моих – нерукотворный град

Прими, мой странный, мой прекрасный брат.

      Цветаева  очень высоко оценивала поэтический талант Осипа Мандельштама:

Я знаю: наш дар – неравен.

Мой голос впервые – тих.

Что вам, молодой Державин,

Мой невоспитанный стих.

      Эта дружба не прошла для Цветаевой бесследно. Новой для нее была глубина  и серьезность философских размышлений Мандельштама о мире, об истории и культуре. Ее поэзия стала шире и глубже. Цветаева говорила, что ее поэзия не испытывала никаких литературных влияний, только человеческие. Она заметно выросла под влиянием личности Мандельштама, открыла в себе новые глубины.

      Летом 1916 года Сергея Эфрона призвали в армию, он должен был пройти курс в школе  прапорщиков. Несмотря на болезнь, его  не освободили от воинской службы. В  начале 1917 года Сергей был направлен  в Нижний Новгород в распределительную  школу прапорщиков. Он был оторван от семьи, оставив дома маленькую Алю и беременную Марину.

Революция.

 

      Октябрьскую революцию Цветаева не поняла и не приняла. Лишь много позднее, уже  в эмиграции, смогла она написать слова, прозвучавшие как горькое  осуждение самой же себя: “Признай, минуй, отвергни Революцию – все равно она уже в тебе – и извечно… Ни одного крупного русского поэта современности, у которого после Революции не дрогнул и не вырос голос, -- нет”. Цветаева не была монархисткой, но опасалась за судьбу России, опасалась перемен. Николай xx отрекся от престола 1 марта 1917 года, на следующий день Марина написала:

Над церковкой голубые облака,

Крик  вороний…

И проходят – цвета пепла и песка  –

Революционные войска.

Ох  ты барская, ты царская моя тоска!

Нету  лиц у них и нет имен, --

Песен нету!

Заблудился  ты, кремлевский звон,

В этом ветреном лесу знамен.

Помолись, Москва, ложись, Москва, на вечный сон.

      Цветаева  жалеет и павшего царя и его  семью и призывает:

Грех  отцовский не карай на сыне.

Сохрани, крестьянская Россия,

Царскосельского ягненка—Алексия!

      Осенью  Цветаева одна едет к Волошину в  Коктебель, чтобы побыть с сестрой, у которой умерли первый и второй мужья и младший сын Алеша. Там она оказалась свидетельницей того, как революционные солдаты  громили город и винные склады.

 

Ночь.—Норд-ост.—Рев солдат.—Рев волн.

Разгромили  винный склад. – Вдоль стен

По  канавам – драгоценный поток,

И кровавая в нем пляшет луна.

Ошалелые  столбы тополей.

Ошалелое  – в ночи – пенье птиц.

Царский памятник вчерашний – пуст,

И над памятником царским – ночь.

Гавань  пьет, казармы пьют. Мир – наш!

Наше  в княжеских подвалах вино!

Целый город, топоча как бык,

К мутной луже припадая – пьет.

В винном облаке – луна. – Кто здесь?

Будь  товарищем, красотка: пей!

А по городу – веселый слух:

Где-то двое потонули в вине.

      Услышав об Октябрьском перевороте, она выехала  обратно в Москву, тревожась за детей и мужа. Цветаева узнает, что  полк, в котором служил ее муж, защищает Кремль, и убитые исчисляются тысячами. Она думает о том, что может  не застать мужа в живых и пишет письмо к нему – живому или мертвому:

      «Разве  Вы можете сидеть дома? Если бы все остались, Вы бы один пошли. Потому что Вы безупречны. Потому что Вы не можете, чтобы убивали  других. Потому что Вы лев, отдающий львиную долю: жизнь – всем другим, зайцам и лисицам. Потому что Вы беззаветны и самоохраной брезгуете, потому что «я» для Вас не важно, потому что я все это с первого часа знала!

      Если  Бог сделает это чудо – оставит  Вас в живых, я буду ходить за Вами, как собака…»

      От  этой клятвы Марина Цветаева не отступила никогда.

      Все обошлось, Цветаева встретилась с  мужем в Москве, откуда он, впрочем, скоро уехал – сначала в  Коктебель, а потом на Дон в  Добровольческую армию. Цветаева тоже собиралась пережить страшное послереволюционное время в Коктебеле у Волошиных, но выехать туда уже было невозможно. Она осталась в Москве одна с двумя детьми, ничего не зная о муже. В их квартиру вселили чужих людей, оставив Цветаевой с девочками и няней всего три комнаты. До сих пор она не сталкивалась с житейскими трудностями, была прислуга, кухарки, няни. Теперь же все это отошло в прошлое, пропали деньги, оставленные матерью, не хватало еды, дров, одежды.

Послереволюционная  жизнь в России.

 

      Жили  мать с дочерьми в Москве очень  бедно. Осенью 1918 года Марина Цветаева устроилась на работу в Наркомнац (народный комитет по делам национальностей), в этом ей помог ее квартирант. В своих воспоминаниях Цветаева приводит диалог между ней и жильцом:

« –  Марина Ивановна, хотите службу? – Это  мой квартирант влетел, Икс, коммунист, кротчайший и жарчайший.

• Есть, видите ли две: в банке и в Наркомнаце … Первая – на Никольской, вторая здесь, в здании первой Чрезвычайки.

Я: -- ?! –

Он, уязвленный: -- Не беспокойтесь! Никто вас расстреливать  не заставит. Вы только будете переписывать.

Я: -- Расстрелянных  переписывать?

Он, раздраженно: -- Ах, вы не хотите понять!..»²⁰

      В этом коротком диалоге видна и  ситуация в Москве того периода, и  конфликт между мировоззрением обывателя  и поэта.

        Обо всех бытовых подробностях  повествуют записки Цветаевой «Чердачное», составленные из дневников того времени.

      «…я – у которой все в доме, кроме  души, замерзло, и ничего в доме, кроме  книг не уцелело…

      …Люди не знают, как я безмерно ценю –  слова! (Лучше денег, ибо могу платить  той же монетой!)

      …А  сегодня, например, я целый день ела, а могла бы целый день писать. Я совсем не хочу умереть с голоду в 19-м году, но еще меньше хочу сделаться свиньей.

      …О, какое поле деятельности для меня сейчас, для моей ненасытности на любовь…  Раньше, когда у всех все было, я все-таки ухитрялась давать. Теперь, когда у меня ничего нет, я все-таки ухитряюсь давать… Даю я, как все делаю, из какого-то душевного авантюризма – ради улыбки – своей и чужой»²¹.

      «Чердачное» – потому что жили Цветаева с  дочерьми в чердачной комнате  большого дома, который прежде принадлежал им целиком.

Чердачный дворец мой, дворцовый чердак!

Взойдите. Гора рукописных бумаг…

Так. – Руку! – Держите направо, --

Здесь лужа от крыши дырявой.

Теперь  полюбуйтесь, воссев на сундук,

Какую мне Фландрию мне вывел паук.

Не  слушайте толков досужих,

Что женщина – может без кружев!

Ну-с, перечень наших чердачных чудес:

Здесь наш посещают и ангел и бес,

И тот, кто обоих превыше.

Недолго ведь с неба – на крышу!

Вам дети мои – два чердачных царька,

С веселою музой моею пока

Вам призрачный ужин согрею, --

Покажут мою эмпирею.

• А что с Вами будет, как выйдут дрова?
• Дрова? Но на то у поэта – слова

Всегда  – огневые – в запасе!

Нам нынешний год не опасен…

От  века поэтовы корки черствы,

И дела нам нету до красной Москвы!

Глядите: от края – до края –

Вот наша Москва – голубая!

А если уж слишком поэта доймет

Московский, чумной, девятнадцатый год, --

Что ж, -- мы проживем и без хлеба!

Недолго ведь с крыши – на небо.

      В творчестве того времени ожидаешь увидеть  ту тяжесть жизни, быта, которая сопутствовала поэту в нелегкие послереволюционные годы. Однако за редким исключением там совершенно противоположное – в это время Цветаева увлекается театром, создает шесть романтических пьес (еще три не завершены). А еще циклы «Любви старинные туманы», «Комедьянт», «Дон-Жуан», «Кармен». Все это было попыткой ухода от реальности в прошлое – восемнадцатый век, галантный, легкий, изящный. Главная движущая сила всех ее пьес – любовь, почти всегда завершающаяся разлукой. Цветаева как будто не видит ужасной ситуации в стране.

      В театральную студию Евгения Багратионовича Вахтангова Цветаеву ввел ее новый  друг Павлик Антокольский. И его, и  многих его товарищей, которые были лишь немногим младше ее, Цветаева чувствовала  сыновьями. У нее уже было двое детей, она была известным поэтом, а они – студентами.

      Именно  Антокольский познакомил Цветаеву со своим другом Юрой Завадским, которым  она впоследствии увлеклась. К Завадскому обращен цикл стихов «Комедьянт»

Ваш нежный рот – сплошное целованье…

И это все, и я  совсем как нищий.

Кто я теперь? – Единая? – Нет, тыща!

Завоеватель? – Нет, завоеванье!

Любовь  ли это – или любованье,

Пера  причуда – иль первопричина,

Томленье  ли по ангельскому чину –

Иль чуточку кокетства – по призванью…

      Весной 1919 года Цветаева читала в студии Вахтангова свою пьесу «Метель» Тогда же она познакомилась с Сонечкой – Софьей Голлидэй, которая стала ее ближайшей подругой. В 1936 году, узнав о ее смерти, Марина Цветаева написала «Повесть о Сонечке» – прекрасные прозаические воспоминания. Сонечка в повести – в некотором роде двойник Цветаевой. «Я точно то же слышала о любви, что говорит в повести Сонечка, -- от самой Марины!» – говорила Анастасия Цветаева, которая с реальной Сонечкой никогда не встречалась.