Лирические драмы А.А. Блока «Балаганчик» и «Незнакомка», многозначность их тем.

Время и пространство этих снов в «Незнакомке» субъективно, является как бы порождением мировосприятия и сознания лирического героя. Сам он многолик, и предстает перед нами то в образе Голубого, то Семинариста, то Поэта, то Звездочета. Всех этих персонажей объединяет приверженность мечте, некоему идеалу, который принимает в пьесе разные облики: Мироправительницы, Незнакомки, Серпантини, Звезды. Мечтатели из «Незнакомки» как бы составляют единый ряд, повторяя друг друга на протяжении действия пьесы своей одухотворенностью и беззаветным служением Прекрасной Даме. Эти персонажи во многом тождественны по своим устремлениям. Даже может показаться, что здесь «двойничество» достигает предела, и это не разные люди, а один и тот же персонаж смотрит то в синеву звездного неба, то в матово-грязную поверхность оконных стекол уличного кабачка, то в ярко освещенные зеркала гостиной роскошного дома.

Т. М. Родина пишет  о Семинаристе: он — «народный, стихийный поэт, профессионально неоформленный, бессознательно, но тем более музыкально перерабатывающий жизненные впечатления в художественные образы. Семинарист — не двойник Поэта, но его аналог на уровне народного существования, также искаженного социально-историческими условиями, также втиснутого в страшный быт „города"»¹⁵. В таком понимании значения Семинариста в сюжетно-образных связях драмы есть свои плюсы и минусы. Т. Родина совершенно справедливо (она единственная из всех исследователей пьесы обращает внимание на эту особенность) видит соотношение Поэта и Семинариста как аналогию. Но аналогия здесь все-таки неполная, ибо Поэт и Семинарист — двойники: они и родственны друг другу, и отличаются друг от друга не только условиями своего существования, но и характером своей устремленности. Ведь Поэт не способен на те мечты о воле, в которые впадает Семинарист.

Звездочет —  тоже двойник Поэта, форма его  поэзии — астрономия, тема его стихов — звезды. И в фигуре Голубого тоже можно увидеть двойника Поэта.

Но «двойничество» объединяет не только этих персонажей. Семинарист в кабачке и молодой человек Миша в гостиной богатого дома — оба находятся под впечатлением танцовщицы, оба терпят насмешки окружающих, оба готовы поклоняться «вечной женственности», им обоим бросают упрек в мечтательстве.

    Это «мечтательство» одинаково презираемо всеми, кто претендует на «здравый смысл». В «Незнакомке» здравый смысл адекватен ограниченности, «квадратности» обывателей, которым, независимо от их социального положения, не дано подняться над суетной повседневностью в высокие сферы прекрасных иллюзий. Поэтому так похожи оказываются первое и третье видения пьесы и все персонажи, которые их населяют, как те, что способны мечтать, так и их антиподы, утопившие душу в вине, любовь в разврате, мечту—в скепсисе и цинизме. Удел этих персонажей — удовлетворение низменных инстинктов, превращающих человека в животное. По свидетельству современника, В. Мейерхольд в своем «Блоков-ском спектакле» («Балаганчик», «Незнакомка») в 1914 г., стремясь подчеркнуть родство обывателей первого и третьего видения, и тех и других заставлял появляться на сцене с одинаковыми большими картонными красными носами.

    В «Незнакомке» «двойничество» проявляется  многообразно: тут имеют место  и аналогия, и взаимоотражение, и  сопоставление масок, под которыми скрываются двойники. В первой же ремарке Блок сообщает: «За прилавком, на котором водружена бочка с гномом и надпись «Кружка-бокал», — двое совершенно похожих друг на друга, оба с коками и проборами, в зеленых фартуках; только у хозяина усы вниз, а у брата его, полового, усы вверх». Затем оказывается, что «у одного окна, за столиком сидит пьяный старик — вылитый Верлен, у другого — безусый бледный человек — вылитый Гауптман». Хозяин и его брат — примитивные зеркальные отражения — их единственное отличие — форма усов. Равнодушие ко всему, что происходит в их питейном заведении, и определяет в первую очередь их родство, делая их неотличимыми друг от друга.

«Верлена» и  «Гауптмана» уже нельзя принять  как зеркальные отражения даже внешне .

«Верлен» всего  четыре раза вступает со своими репликами  в общий хор голосов первого  видения. «Каждому свое, каждому свое...», «И всем людям свое занятие... и каждому  — свое беспокойство. . .», «И все проходит, и каждому — своя забота. . .», «И всему свой черед. . . И всем пора идти домой. . .» На первый взгляд, его слова звучат довольно туманно и однообразно, если их брать как обособленные микромонологи. Однако каждая из этих реплик, объединенных одной темой, органически входит в ту ситуацию, где «Верлен» ее произносит. Каждая реплика эта вторгается в «микродействие»: обобщает, резюмирует свершившееся, предваряет то, что должно произойти, почти приближаясь по смыслу к комментариям самого автора.

«Верлен» из первого видения «абсурдностью» своих реплик в какой-то мере соответствует абсурдности Старика из третьего видения. Однако тот глуп и ограничен. Вклиниваясь невпопад в общий ход разговора, он придает ему пошлый характер, обнажая вместе с пошлостью и лицемерие всей беседы в гостиной.

    Под маской Гауптмана проступает лик садиста и изувера. В его отношении к той, которая ждет на улице, не только унижение человеческого достоинства, а сознательное и циничное издевательство над женщиной. Тут людская низость доведена до крайности, до предела, человек из пошляка превращается в чудовище. Блок решает эту тему дважды, дает две аналогичные ситуации: в третьем видении, так же как и в первом, в комнату вбегает молодой человек и бросается к приятелю: «Костя, друг, да она у дверей дожидае...»— и снова запинается на полуслове. В этом Косте, пишет Блок в ремарке, «легко узнать того, кто увел «Незнакомку». Таким образом, и «Гауптман» и гость из светского общества оказываются двойниками Господина в котелке, который увел Незнакомку. Если Господин в котелке из второго видения  просто пошляк, подцепивший красотку, то его двойник в первом и третьем видениях — мерзавец, сознательно обрекающий женщину на страдания.

Одним из наиболее интересных и идейно важных проявлений двойниковой связи персонажей «Незнакомки» становится контраст. Резко контрастируют друг с другом Господин в котелке и Голубой. Образ Господина в котелке, рассматриваемый в сопоставлении с Голубым, позволяет судить о различии их взглядов на то событие, которому они оба оказались свидетелями. Голубой — идеализированный любовник, рыцарь с романтическим отношением к жизни. Это тот же Поэт, приблизившийся к познанию «души мира». Он «слишком долго в небо смотрел: оттого — голубые глаза и плащ».

В нем средоточие всех высоких и благих порывов  души Поэта. Падшая звезда — это вымысел Поэта, превратившегося в Голубого. Диалог звезды Марии и Голубого протекает как бы в сфере сказки или сна:

Голубой

 Пролетели столетья, как сны. Долго ждал я тебя на земле.

Незнакомка

Протекали столетья, как миги, Я звездою  в пространстве текла.

    Поэтому Голубой не приемлет земных желаний  Незнакомки («Только о тайнах знаю слова. Только торжественны речи мои»). Поэтому и возникает как антипод  Поэта-Голубого — поэт пошлости, Господин в котелке, о чем интересно пишет П. Громов, хотя при этом он, с нашей точки зрения, напрасно противопоставляет «Гауптмана» Господину в котелке. Для этого господина, как и для «Гауптмана», не существует никаких тайн, никаких загадок бытия — все просто и достижимо в этом мире. Жизнь для него ясна, реальна и не требует особого мудрствования.

    В 1906 г., в одно время с лирическими  драмами, Блок пишет поэму «Ночная  фиалка», имеющую подзаголовок «сон». В ней тоже участвуют контрастные  фигуры — герой-мечтатель и его  «друг». Они, «друг другу чужие», так же как Голубой и Господин в котелке, по-разному воспринимают увиденное. Мечтатель и его «трезвый» друг-пошляк расходятся в разные стороны, как разошлись в свое время герои «Невского проспекта» Писарев и Пирогов. В «Незнакомке» же Господин в котелке замещает своего безвольного соперника, становится на его место и уводит Незнакомку—подобно тому, как это сделал Арлекин в «Балаганчике», уведя Коломбину. Здесь проступает авторская ирония и по отношению к заснувшему Голубому, и захмелевшему Поэту, и засмотревшемуся в небо Звездочету. «Падучая дева-звезда хочет земных речей», но их не в силах высказать никто из этих персонажей, расслабленных «несказанностью» и «неизреченностью» своей мечты. Опять, как и в «Балаганчике», лирический герой ищет жизни «прекрасной, свободной и светлой» и опять остается «в дураках», так и не узнав своего счастья.

    Образ Незнакомки — один из ключевых не только в драматургии, но и в лирике певца «Прекрасной Дамы». Он объединяет собой две темы: тему «пришествия» и тему «падения». При сопоставлении их и возникают мотивы двойничества. «Тема „пришествия" в лирических драмах отнюдь не менее важна и характерна, чем тема „падения"», — отмечает Т. М. Родина, утверждая далее, что «одна без другой они вообще невозможны, так как это, в сущности, даже одна и та же тема, только взятая с разных точек зрения — „с высоты" — это будет „падение", с „земной" точки зрения — „пришествие"»¹⁹. Первая тема несет мечту о невыразимо прекрасном, о божественном. Вторая — о невыносимом ужасе женского унижения, которое ожидает эту персонифицированную мечту в низменной людской жизни. Незнакомка определяет в пьесе столкновение двух миров — небесного, где она Звезда, и земного, где она женщина, возжелавшая любви.

Опять, как и  в «Балаганчике», «мечта» меняет свой облик в соответствии с представлениями каждого персонажа, сохраняя в итоге антиномическую сдвоенность — непорочной девы Марии и блудницы Марии-Магдалины. Для Голубого она «несказанность», для Звездочета, соответственно, Звезда, для Поэта — «Вечная женственность», «мироправительница», для Семинариста и молодого человека по имени Миша—олицетворение любви, танцовщица Серпантини, для хозяйки салона — восхитительная в своей эксцентричности новая гостья Мэри, для Господина в котелке — немного странная и потому особенно притягательная красивая женщина.

Путь от Прекрасной Дамы к Незнакомке был связан у  Блока с пересмотром устоявшегося в юношеских стихах нравственного  идеала. 3. Минц пишет о том, что  «русский символизм стремился перестроить  жизнь по законам Красоты. Реальная жизнь, пошлая и мещанская, должна была, согласно символистской эстетической утопии, превратиться в прекрасное произведение искусства. В этой „жизненной мистерии" женщинам отводилось огромное место»^. В пьесе Блока «Незнакомка» эта программа взята под сомнение: красота не в силах переустроить, изменить жизнь, напротив — жизнь изменяет ее.

    При всем многообразии ликов Незнакомки, каждый из которых в пьесе персонифицирован, их можно сгруппировать по двум признакам — «вечной женственности» и потерянного женского достоинства. Почти все женские персонажи драмы тоже словно распадаются на две категории. Они соответствуют антитетичности образа самой Незнакомки. Серпантини, по сути, — аналог тому ее началу, которое составляет «вечную женственность» и красоту, а девушка из первого видения и несчастная, ожидающая на улице «Гауптмана», — итог «падения» Незнакомки, горькая участь, к которой ее влечет «страшный миф».

Самые эпиграфы к пьесе, самое обращение Блока  к «Идиоту» Достоевского, где Настасья Филипповна проходит тот же путь, что и Незнакомка, и гибнет, не найдя себе места в этом мире, свидетельствуют и заставляют склониться к мысли о том, что автор пьесы не верил в возможность перестройки жизни по законам Красоты, лишь с помощью Прекрасной Дамы.

Структура «Незнакомки» в целом тоже строится на принципе двойственности, удвоения. Зеркальные повторения первого и третьего видений создают перед нами два внешне отличных, но внутренне идентичных пласта общественной жизни. Их различие только в контрасте обстановки уличного кабачка и светской гостиной, в манерах их завсегдатаев. Их тождество — в атмосфере ханжества, пошлости, жестокости, равнодушия, сквозь которые не могут пробиться ростки истинно человеческого чувства.

Лишь Поэту  дано право свободно перемещаться из первого видения во второе, из второго в третье, повсюду оставляя своих двойников—носителей лирического «я» самого Блока. Драматическое действие «Незнакомки» движется словно по спирали, в отдельные моменты точно совпадая в своих витках.

    3. Интерпретация Мейерхольда «Балаганчик».

   «Балаганчик»  не только первая пьеса поэта, положившая начало такому яркому и новому явлению, как театр Блока, это пьеса, оказавшая влияние на развитие русского театра ХХ века и творчество таких крупных художников –режиссеров, как Мейерхольд и Вахтангов.

   Блоковский  «Балаганчик» был поставлен Мейерхольдом осенью 1906 года в театре В.Ф Комиссаржевской. По словам актрисы этого театра В.П Веригиной, «Балаганчик» «сразу стал желанным» Мейерхольду. «Мейерхольд -  вспоминает актриса, - во многом противоположный Блоку, за какой-то чертой творчества приближался к нему. Это была грань, за которой режиссер оставлял быт, грубую театральность, всё обычное сегодняшнего и вчерашнего дня и погружался в музыкальную сферу иронии, где, в период «Балаганчика», витал поэт, откуда он смотрел на мир.Фантазия Мейерхольда надела очки, приближающие его зрение к поэтическому зрению Блока, и он увидел, что написал поэт.» Мейерхольдовская интерпретация драматического дебюта Блока стала содержанием специального доклада Г.И. Чулкова, прочитанного актерам перед премьерой: «Образы Пьеро и Арлекина необходимы Блоку, чтобы за этими масками скрыть великое отчаяние сомневающегося мудреца». Поэт первоначально приходит к «идее неприятия мира»: эмпирический мир пошатнулся, поколебался, под его пытливым взглядом. И вот он создает   «Балаганчик», пьесу которую он может назвать мистической сатирой. Пьеро является простаком, святым «идиотом», и «умный» Председатель открывает ужасную истину: Коломбина не желанная невеста, а желанная смерть… Простодушный Пьеро не может верить Председателю, но и не смеет овладеть сердцем Коломбины. Её уводит за руку Арлекин. Но герой Арлекин двойник Пьеро. И неожиданно раскрывается страшная правда о «картонной невесте». Здесь звучит великая и последняя насмешка над самой дорогой  и уже воплощенной мечтой. Поэт с болью и отчаянием раскрывает своё неверие в абсолютное начало, им же созданное… Падение Паяца на ребро рампы «Балаганчика» и «клюквенный сок» вместо крови знаменуют всё ту же непрочность нашего бытия, наших волнений…Таково содержание странного и страшного фарса ». Пьеро «совершенно замечательного»  играл сам Мейерхольд, «доводя роль до жуткой серьёзности и подлинности»