Фантастика в произведениях Эдгара По

    Введение

    Каждый  человек мечтает хотя бы раз в  жизни заглянуть в неведомое, узнать будущее, открыть дверь в  прошлое. Войти в неизведанное человеку помогает «фантазия», именно она обусловила появление фантастики в художественной литературе.

    Фантастика  по «словарю русского языка С.И. Ожегова» - это то, что основано на творческом воображении, фантазии, художественном вымысле; литературные произведения, описывающие вымышленные события; что то невообразимое невозможное.

    Представления о времени появления фантастики многочисленны и разноречивы. Ее истоки возводят к фольклору, библейским легендам, античной мифологии, к выдающимся памятникам Эпохи Возрождение, к Просвещению. И в наши дни проявляется интерес к фантастике это можно проследить по произведениям Спилберга, Беляева и многих других авторов.

    Однако  же большинство исследователей сходятся на том, что научная фантастика это  продукт детище пограничной эпохи, когда рационалистический пафос Просвещения вступил во взаимодействие с романтической философией и эстетикой, выдвигавшей на первый план фантазию, воображение, интуицию.

      Принято считать, что современная  научная фантастика выросла из  сочинений Герберта Уэллса и  Жюля Верна, которые в свою  очередь называли себя учениками  Эдгара Алана По.

    Тяготение к фантастическим сюжетам и образам — общее свойство романтической литературы: русской, немецкой, французской, английской — не случайно литературная сказка занимает столь важное место в наследии европейских романтиков. Можно вспомнить хотя бы Гримм, Тика, Гауфа, Гофмана, Андерсена. Именно поэтому романтизм оказался благодатной почвой, взрастившей первые побеги научной фантастики.¹

    Однако  для развития этого жанра требовался еще и определенный уровень развития науки и техники, столь необходимый  для творческого воображения художника. С этой точки зрения, период конца XVIII — начало XIX века это особая эпоха, которую характеризует, прежде всего, промышленный переворот, основанный на многочисленных технических изобретениях, и бурное развитие науки. Все эти научно – технические обстоятельства были важны для появления особого типа воображения, чего то несколько большего, нежели общая тяга романтиков к фантастике. То есть развитие нового жанра требовало художника, который бы сумел соединить богатое творческое воображение со своими познаниями в области науки.

    Таким художником и стал Эдгар По. Именно По обладал удивительными имажинативными способностями, плюс к этому он довольно хорошо разбирался именно в науке. Писатель обладал глубокими познаниями в ряде научных областей, блистательной научной интуицией, позволившей ему самостоятельно «угадать» исходные посылки геометрии Лобачевского, предвосхитить некоторые идеи Римана и Эйнштейна и создать космогонию, основные положения которой нашли подтверждение в теориях о происхождении вселенной, разработанных в середине XX века. Долгие годы Эдгар По сотрудничал с разными журналами, где основная его обязанность заключалась в рецензировании всевозможных книг и журнальных публикаций, в том числе научных, научно-популярных, наукообразных и псевдонаучных. Фантастика была для Эдгара По привычной стихией, и в его новеллистическом наследии вряд ли найдется десяток рассказов, где бы она не присутствовала.

         Научно-фантастические рассказы  Эдгара По могут быть разделены на несколько групп, которые мы условно обозначим как научно-популярные, «технологические», сатирические и «метафизические». Условность деления предопределена тем, что ни одна из этих групп не существует в чистом виде, но всегда в комбинации с другими, и речь может идти всего лишь о преобладающей тенденции. Объединяет их, пожалуй, только одно: все они так или иначе привязаны к какому-нибудь научному открытию, изобретению, наблюдению, любопытному факту. Фантастика, безусловно, свойственна и детективам По. Но именно эти группы позволяют ярче увидеть особенности фантастического в новеллах По.

    Все это заставляет попробовать осознать феномен фантастики в новеллах Эдгара Алана По. Анализируя тему, хотелось бы выяснить в чем же своеобразии фантастики Эдгара По, которого считали своим учителем Жюль Верн и Герберт Уэллс; а также выяснить значение фантастики Эдгара По для читателей нашего времени. Все это можно сделать по средствам анализа произведений По. 
 
 
 
 
 

    Технологическая фантастика

    Одна  из самых интересных групп фантастики Эдгара По. Безусловно,  к этой группе относится «Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля» (1835), вообще это особенное произведение, ведь с него начинается не только технологическая фантастика новелл самого По, но и научная фантастика в целом. Это произведение – произведение эксперимент, в условиях, когда еще не установлены границы и законы жанра. Некоторые критики полагают, что писатель в это время не пытался преподнести читателю этот жанр «всерьез». Полагают так же, что По не осознавал того, что создает новый жанр, но интуитивно чувствовал, что «Ганс Пфааль» это не совсем обычное произведение. В примечании, которое он сделал, публикуя рассказ в сборнике «Гротески и арабески» (1840), он сопоставил «Ганса Пфааля» с «лунным направлением» в ренессансной и просветительской фантастике. «Все упомянутые брошюры  преследуют сатирическую цель; тема — сравнение наших обычаев с обычаями жителей Луны. Ни в одной из них не сделано попытки придать с помощью научных подробностей правдоподобный характер самому путешествию. Своеобразие «Ганса Пфааля» заключается в попытке достигнуть этого правдоподобия, пользуясь научными принципами в той мере, в какой это допускает фантастический характер самой темы». Ю.В. Ковалев писал, что этими словами По,  как раз и сформулировал важнейший принцип научно-фантастической литературы.

            Импульс, побудивший Эдгара По взяться за сочинение «Ганса Пфааля», имеет чисто научную природу. Писатель сам указывал на источник, вдохновивший его,— астрономический трактат Джона Гершеля. Но дело, конечно, не только в труде известного английского ученого, сколь бы высоко ни стоял авторитет его имени, подкрепленный авторитетом имени его отца Вильяма Гершеля, тоже выдающегося астронома. Необходимо принять в соображение общее стремительное развитие успехов наблюдательной астрономии. Слава астрономов первой половины XIX столетия связана, прежде всего, с усовершенствованием наблюдательной техники. Новая технология позволила сооружать более совершенные телескопы, не все они были обращены к звездному небу и, конечно же, на ближайшее небесное тело — Луну. На Луне обнаружили «пейзаж» — лунные горы, лунные моря, вулканические кратеры. Отсюда возникло желание предположить наличие на Луне атмосферы, живой жизни и лунного «населения», которое в силу устойчивого антропоморфизма должно было состоять из лунных «люден». Ученые — народ строгий — искушению не поддались. Остальное человечество, непричастное к астрономической науке, буквально заболело «лунной болезнью». Доверчивые читатели готовы были проглотить любую сенсационную нелепость, лишь бы в ней фигурировали Луна и телескопы.

    В критической литературе нередко  высказывалось предположение, будто  Эдгар По оставил «Ганса Пфааля» незавершенным, поскольку предполагал посвятить вторую часть подробному описанию Луны, но, ознакомившись с сочинением Лока, решил, что не имеет смысла повторять уже сделанное. Предположение это едва ли основательно. Оно опирается на известную фразу в статье о Локе: «Дочитав до конца «Лунную повесть», я понял, что она в основных моментах предвосхищает моего «Ганса Пфааля», и потому я оставил его неоконченным». Однако текст, следующий за приведенной фразой, существенно меняет дело. «Главный смысл перенесения моего героя на Луну,— говорит По,— состоял в том, чтобы дать ему возможность описать лунный пейзаж. Но я обнаружил, что могу добавить очень мало к тщательному и подлинному отчету сэра Джона Гертеля. Первая часть «Ганса Пфааля», занимающая около восемнадцати страниц «Вестника», содержит лишь дневник путешествия от Земли до Луны и несколько слов касательно общих наблюдений над наиболее очевидными чертами нашего спутника; вторая — скорее всего никогда не появится. Я даже не счел желательным вернуть моего путешественника обратно на Землю. Ом остался там, где я бросил его»

    Создавая рассказ, Эдгар По воспользовался структурным приемом, широко распространенным в европейской литературе со времен эпохи Возрождения и перенесенным на американскую почву Вашингтоном Ирвингом. Повествование о полете на Луну — это «рассказ в рассказе», написанный в форме послания Ганса Пфааля, доставленного в Роттердам непосредственно с Луны. Обрамляющая новелла содержит описание обстоятельств, при которых это послание попало в руки бургомистра и президента астрономического общества, а также изображение реакции жителей Роттердама на все происшедшее.

    В соответствии с многовековой традицией, «рамочная конструкция» не предполагала большого перепада в стилистике повествования. Авторская интонация более или  менее сливалась с интонацией рассказчика, хотя, конечно, не полностью. Эдгар По, намеренно или случайно, разрушил эту традицию. Обрамляющая новелла в «Гансе Пфаале» — фантастический рассказ в духе просветительской сатиры, напоминающий отчасти Свифта, но более всего ирвинговскую «Историю Нью-Йорка.». Только манера письма у По резче, острее, в его фантазии отсутствует ирвинговское добродушие, и потому насмешка над толпой обывателей, собравшихся на городской площади, перерастает в злую сатиру, общая картина приобретает гротескные очертания, а действие развивается на грани буффонады.

            Эдгар По смешал характерные приметы старо голландского быта и характера с элементами современной американской жизни. Место действия (Роттердам), имена (Ганс Пфааль), пристрастие горожан к кислой капусте и курению трубки, флегматичность и замедленность реакций — это все относится к области голландского колорита; поглощенность газетами, «помешательство» на политике, «пресловутая свобода, бесконечные речи, радикализм и тому подобные шутки», равно как и неутолимая потребность «читать о революциях, следить за успехами человеческой мысли и приспосабливаться к духу времени»  — это, конечно, характерные черты американского общественного климата.

           Особая сатирическая «едкость» обрамляющей новеллы обусловлена, в значительной мере, тем, что рассказ здесь ведется от лица «ученого» обывателя. В финальной ее части гротесковый и фарсовый элементы доведены до таких пределов, что читатель начинает воспринимать всю историю с появлением воздушного шара в Роттердаме как розыгрыш. Повествователь, однако, стоит на своем и все сомнения относит на счет неких «умников, не побоявшихся выставить самих себя в смешном виде, утверждая, будто все это происшествие сплошная выдумка. Но эти господа называют выдумкой все, что превосходит их понимание; и, наконец, «согласно общепринятому (...) мнению, Астрономическое общество в городе Роттердаме (...) — ничуть не лучше, не выше, не умнее, чем ему следует быть». Эта заключительная фраза, венчающая рассказ, имеет особое значение. Во всем рассказе это единственные слова, которые не могли быть сказаны ни Гансом Пфаалем, ни рассказчиком. Они принадлежат автору, который дает понять читателю, что он не поддерживает рассказчика, что автор как раз вместе с «сомневающимися умниками».

                   Обрамляющая новелла, взятая в отдельности, может быть отнесена к традиционной фантастической сатире, восходящей к творениям великого Свифта и претендующей на жизненную достоверность не более, чем приключения Гулливера в стране лилипутов, великанов или благородных лошадей. Фантастика здесь имеет лишь то отношение к науке, что служит средством осмеяния псевдонаучных претензий и консерватизма «научных обществ», которые «не умнее, чем им следует быть». В остальном она полностью подчинена социальной сатире, решающей свои собственные задачи.

    Центральная или основная новелла — рукопись Ганса Пфааля, доставленная в Роттердам  «лунным жителем»,— выдержана в совершенно ином ключе. Правда, зачин ее как бы по инерции сохраняет гротескно-фарсовую интонацию, и в финале эта интонация вновь пробивается на поверхность, создавая, так сказать, «переходные мостики», стилистически соединяющие основное повествование с рамкой..Оно написано с полной Серьезностью, без юмористических затей, насыщено научными рассуждениями, математическими выкладками, сведениями из области физики, химии, астрономии механики, биологии, физиологии, детальным описанием устройства воздушного шара и аппаратуры. Строго говоря, оно никак не могло быть написано Гансом Пфаалем— ремесленником, проживавшим в переулке Кислой Капусты и занимающимся починкой кузнечных мехов. Новый Ганс Пфааль — ученый, широко образованный человек, не лишенный литературного дарования. Между этими двумя обликами разница столь велика, что разрушается общее единство повествования, весьма высоко ценившееся Эдгаром По. Впрочем, разрушение единства было заложено уже в стилистическом перепаде между обрамляющей новеллой, написанной в традициях бурлеска, и центральной частью повествования, выдержанной в серьезном тоне. С этой точки зрения, писатель, можно сказать, потерпел неудачу. Вероятно, он и сам сознавал это. Во всяком случае, при публикации рассказа в сборнике «Гротески и арабески» он окончательно махнул рукой на единство и прибавил к тексту еще одну часть (многостраничное примечание), которая имеет к нему лишь косвенное отношение. В художественной практике По это чуть ли не единственный случай, когда писатель столь легко нарушил им самим установленный закон.

            Одна из важнейших особенностей «Ганса Пфааля» заключается в правдоподобии фантастики. Хоть Эдгар По и именовал свое сочинение «игрой ума», но вся игра состояла в том, чтобы заставить читателя поверить в невероятное. Стремясь к этой цели, писатель разработал ряд приемов, которые позднее прочно вошли в поэтику научно-фантастического жанра и сохраняют свою «работоспособность» до сих пор.

    Прежде  всего, укажем на бытовые подробности, тривиальные житейские факты, обильно уснащающие начальные страницы повествования. Читатель, принявшийся за чтение рассказа, сразу попадает в атмосферу повседневной обыденности, соприкасается с самыми что ни на есть обыкновенными людьми, находящимися в совершенно стандартных ситуациях. В его восприятии могут присутствовать любые эмоции — интерес, скука, сочувствие, неприязнь, но среди них не будет недоверия. Дальше все может быть невероятно, немыслимо, фантастично, но первые страницы должны быть непременно обыденны и тривиальны. Этого правила, установленного Эдгаром По, неукоснительно придерживались Жюль Верн, Уэллс и их многочисленные последователи. Все они в высокой степени ценили инерцию доверия, возникающую на первых страницах повествования и помогающую «разоружить» скептического читателя, создать условия, при которых он мог бы поверить в невероятное.