Шабаш как праздник

          С понятием неизвестного, тайного  связано и время проведения  шабаша – ночь. Встреча «ведьм»  и «колдунов» обычно начинается  в полночь[46] и заканчивается с  первыми криками петуха[47]. Те  же, кто задержался до рассвета, вынуждены возвращаться домой  пешком, поскольку с наступлением  дня волшебные средства передвижения (метлы, палки, табуретки, черные  коты, лошади и прочее) перестают  функционировать[48]. Ночь – другое, непривычное для людей средневековья  время. Эти часы не предназначены  для работы и общения, а потому  в какой-то степени это неправильное  время: недаром человек, встреченный  ночной стражей на улице, автоматически  принимается за преступника[49].

Именно поэтому  ночь идеально подходит для такого специфического праздника как шабаш. Однако далеко не всякая ночь. В признаниях обвиняемых обычно упоминается два  возможных варианта: ночь с понедельника на вторник или с четверга на пятницу[50]. Таким образом, шабаш происходит в будние дни, в то время, когда  соседи «ведьм» и «колдунов» даже не помышляют об отдыхе, оставляя свои скромные увеселения на конец недели – на субботу и воскресенье. Такое  противопоставление еще больше подчеркивает разницу между любым знакомым средневековому человеку по повседневной жизни празднеством и шабашем  – особым, тайным праздником для  избранных.

 Вынос места  проведения шабаша за пределы  обжитого пространства связан  также с главной фигурой шабаша  – Дьяволом. Низвергнутый в ад  Господом, Дьявол оказывается исключенным  из человеческого общества, чьи  порядки установлены Свыше, ему достается только та территория, которая находится за пределами окультуренного пространства. Недаром именно дикие звери (и насекомые), угрожающие человеку, относятся к т.н. бестиарию Дьявола[51], а сами колдуны, пожирающие человечину, сравниваются с волками[52].

Территория Дьявола  – это еще и территория мертвых[53], а потому некоторые ведьмы и колдуны  вступают в секту в надежде  вновь увидеться со «своими» мертвецами (недавно умершими родными и близкими) и/или облегчить их участь в загробном  мире, поучаствовав в шабаше и выполнив приказы Нечистого[54]. Так, Жанетт Баратье  рассказывает, что однажды, снедаемая тоской по своим умершим детям, встретила в поле демона в человеческом обличье, обратившегося к ней с такой речью: «Я не знаю, что с тобой случилось, но ты кажешься очень опечаленной потерей детей. Если ты захочешь мне довериться, я покажу тебе твоих детей»[55]. На вопрос Жанетт, что же она должна для этого сделать, демон потребовал отречься от Бога, Богоматери, таинства крещения, святых и всего Божественного, «на что обвиняемая согласилась, за исключением отречения от Богородицы и таинства крещения»[56]. 

Дьявол, безусловно, глава всей колдовской секты[57]. Об этом прямо говорит Клод Толозан, судья  инквизиционного суда Дофине, написавший около 1436 г. cочинение «Ut magorum et maleficiorum errores»: он считает, что для членов секты Дьявол «всемогущий Господь», «Бог ада»[58]. То, что он может находиться сразу в нескольких местах (если предположить, что сразу несколько шабашей происходит в одну и ту же ночь, но в разных регионах), не вызывает у средневековых судей ни тени сомнения. Как представляется, их уверенность в возможности такой, с нашей точки зрения, парадоксальной ситуации базируется на принципе, который Алан Буро называет «христианским монодемонизмом» и который развивает идею евхаристии –  присутствия тела Христова одновременно в разных местах[59].

Где бы, таким  образом, ни проходила встреча ведьм  и колдунов, Дьявол со своими помощниками-демонами всегда на ней предводительствует[60] и обычно, по замечанию того же Клода  Толозана, «сидит на троне»[61]. В этом, собственно, и заключается иерархия шабаша, поскольку все без исключения члены секты полностью ему  подчиняются. Среди них самих  нет различий (социальных, имущественных  или каких-то иных), а потому это  – особая, не такая, как в обычной  жизни, общественная иерархия. Всего  два раза в швейцарских источниках упоминаются различия в положении  рядовых участников шабаша. Так, в  показаниях Жаке Дюрье в 1448 г. проскальзывает упоминание о выборах «королевы», которой выпадает честь совокупиться с Нечистым[62]. А Ганс Фрюнд в  своей хронике туманно сообщает, что ведьм и колдунов в диоцезе  Сьона расплодилось в 30-е гг. XV в. так много, что «скоро они смогли бы избрать себе короля»[63]. Однако ни на одном ином процессе речи о социальных различиях внутри «синагоги» не заходит, и есть все основания отнести  упоминания о «короле» и «королеве» к «ученым» представлениям о колдовстве, которые постепенно начинают оказывать  влияние на показания обвиняемых.

Отсутствие иерархии, равенство всех участников перед  всеми – одна из важнейших характеристик  шабаша, с точки зрения его изначальной  праздничной природы. Равенство  всех перед всеми – устойчивый признак любого праздника, выдуманного (как, например, праздника амазонок[64]) или реально существовавшего (например, карнавала)[65]. И участники шабаша в своих судебных показаниях постоянно  подчеркивают и развивают эту  тему, находя подтверждение своим  словам буквально во всем – в  описании отношений с самим Дьяволом, участия в застолье, наконец, в рассказах о сексуальных оргиях, где царят полная свобода и вседозволенность. Даже в описании сбора людей на шабаш звучит все та же тема равенства: вход туда совершенно свободный, попасть может любой, стоит только захотеть[66].

 Тема равенства  находит выражение на всех  этапах шабаша, коих в общем-то не так уж много – всего три, и это неизменное число, своего рода правило.

  Первая часть  шабаша, которую хочется назвать  «торжественным заседанием», очевидно, в меньшей степени может быть  описана в категориях праздничной  действительности. Шабаш начинается  всегда по одной и той же  схеме. Прежде всего это встреча Дьявола с новичками, причины вступления которых в «секту» также можно рассматривать сквозь призму поиска равенства: ими движут либо старая вражда и желание отомстить обидчику[67], либо желание обрести богатство[68]. Затем происходит заключение договора с Дьяволом, принесение обязательного оммажа как новыми, так и старыми членами секты, отчет этих последних о проделанной ими «работе» (т.е. о тех злодеяниях, которые им удалось совершить за прошедшее время), получение новых заданий, а также новых «умений» (слов заговоров, рецептов магических зелий и т.д.) от Дьявола[69]. После чего и начинается собственно праздник – отдых после хорошо сделанного дела.

          Вторая часть шабаша всеми без исключения «ведьмами» и «колдунами» описывается как «пирушка», «банкет», т.е. как совершенно праздничное действо[70]. Здесь много разнообразной еды самого высшего качества: мясо, хлеб и вино никогда не убывают, и все могут есть и пить столько сколько хотят[71]. Подобные рассказы чрезвычайно близки к весьма популярным в средние века описаниям волшебной страны Кокань, края изобилия и счастья[72]. Как и в Кокани, участники шабаша ни в чем не знают недостатка и совершенно равны между собой. Только под нажимом судей (а часто – в результате пыток) в их признаниях появляются указания на антропофагию: детальные описания блюд, приготовленных из мяса убиенных невинных младенцев[73]. В остальном влияние демонологии здесь ощущается мало.

          То же происходит и при описании  третьей обязательной части шабаша  – сексуальной оргии, которая  всегда следует за пиром, но  иногда предваряется танцами  и музыкой[74]. Дьявол тушит свет (совершенно особого синего цвета,  производимый множеством свечей, изготовленных якобы из собачьего  кала[75]) и кричит собравшимся:  «Совокупляйтесь!»[76]. Именно в этот  момент равенство всех участников  шабаша становится наиболее очевидно, ибо в сексуальных играх царит  полная вседозволенность. В рассказах  обвиняемых присутствуют все  возможные варианты сексуальных  контактов. Любовники совокупляются  с любовницами[77], женщины с демонами  и с Дьяволом. А поскольку эти  последние часто предстают перед  собравшимися в виде разнообразных  животных, вполне естественно, что  скотоложество занимает весьма  почетное место в признаниях  «ведьм» и «колдунов»[78]. Но и  здесь тема равенства всех  перед всеми имеет ключевое  значение: если в обыденной жизни  (и в рядовых уголовных процессах)  скотоложество предстает прежде всего уделом мужчин, совокупляющихся с самыми разнообразными домашними животными[79], то на шабаше скотоложеством чаще заняты женщины, ибо именно они являются любовницами и даже «женами» Дьявола и демонов[80]. Впрочем, совокупления женщин с мужчинами, по признанию самих обвиняемых, также часто происходят «как у животных»[81]. На долю мужчин достаются помимо всего прочего и гомосексуальные контакты[82]. Нет, пожалуй, лишь упоминаний о лесбийской любви, которая в принципе, насколько мне известно, не отмечена в средневековых источниках, зато, по мнению анонимного автора «Errores gazariorum», имеются даже инцестуальные связи: отец совокупляется с дочерью, мать с сыном, а брат с сестрой (или с кобылой)[83].

Интересно, какие  чувства у участников вызывает подобный разнузданный секс. В судебных материалах, происходящих из Центральной и Восточной  Европы, где долгое время отсутствовали  демонологические трактаты, отношения  с Дьяволом описываются как приносящие радость и удовлетворение. С этой точки зрения, характерно признание  одной венгерской обвиняемой, которая  заявила на суде, что с Нечистым ей было так хорошо, что она не раздумывая последовала бы за ним в ад, лишь бы продлить удовольствие. Дьявол  в ее показаниях предстает симпатичным молодым человеком, значительно более обходительным, чем обычные мужчины[84].

Столь восторженных характеристик мы не найдем в рассказах  швейцарских обвиняемых, хотя и они  свидетельствуют о том, насколько  охотно все участники шабаша вступают в сексуальные отношения. Ведь секс на шабаше происходит именно ради удовольствия, а вовсе не ради продолжения рода. Да и речь идет об отношениях между  любовниками, а не между супругами. Например, Жанетт Баратье называет имя своего любовника, с которым  она встречалась исключительно  в «синагоге», так что даже не помнила места его обычного проживания[85]. Вообще же только один из обвиняемых –  Жан Пезиу из Вевё – говорит, что  вынужден был по старости отказаться на шабаше от секса, тогда как все  прочие охотно откликнулись на призыв Дьявола[86].

Эта картина  всеобщего веселья, как кажется, не слишком радует судей, пытающихся заставить обвиняемых признаться в  том, что сексуальные отношения  с Дьяволом были для них страшны  и неприятны. Они навязывают им свое видение шабаша, свои представления  о Нечистом, столь ужасном, что  его следует скорее бояться, нежели совокупляться с ним. Влияние «ученого» дискурса чувствуется, например, в показаниях Франсуазы Тротта, которая в 1467 г. рассказывает судьям о куче черной шерсти, которая появляется перед глазами участников шабаша и постепенно превращается в человеческое существо, у которого отсутствуют колени, сломан нос, на голове растут рога, а изо рта вырывается огонь[87]. Как представляется, в то, что подобные явления вообще возможны, не слишком верили даже сами судебные чиновники: во всяком случае, адвокату Франсуазы Бонвен, против которой свидетельствовала Франсуаза Тротта, достаточно было заявить, что с подобным страшилищем в принципе невозможно иметь никаких отношений, тем более сексуальных, – и обвинение было признано несостоятельным[88].

Подобные попытки  замещения «народных» представлений  о шабаше «учеными» ощущаются, как  я пыталась показать выше, в материалах практически любого ведовского процесса. Но в тех, что происходят на территории романской Швейцарии, еще можно  проследить обратное влияние: здесь  более ранний образ шабаша как  праздника, как приятного времяпрепровождения  не только присутствует параллельно  с мрачной картиной, создаваемой  воображением судей, но часто и доминирует над ней.  

Это влияние  заметно и по самым первым демонологическим трактатам. Архаическая идея шабаша-праздника  сохраняется и в хронике Ганса  Фрюнда, и в заметках судьи из Дофине Клода Толозана, и в анонимном трактате «Errores gazariorum», и в «Защитнике дам» Мартина Ле Франка. Да и позднее – в XVI-XVII вв. – она находит свое место во все более устрашающей картине, изображающей тайное сборище опасной секты, которая плетет заговор против всего человечества. Причем, что любопытно, развитие она получает, скорее, как иконографический сюжет, связанный, в частности, с т.н. темой Сатурна[89]. Дьявол предстает здесь под маской римского божества, а ведьмы и колдуны изображаются как его «дети»[90]. Да и шабаш в этот период явственно приобретает некоторые характеристики сатурналий – времени всеобщего равенства, веселья и вседозволенности[91]. Так, вопреки всем усилиям судей, архаические представления о шабаше продлевают себе жизнь, и праздник все продолжается….