Моральный конфликт преступника и потерпевшего

     Средства  массовой информации, а иногда и  сам преступник с помощью прессы пытаются использовать жертву для сенсации, обрекая ее на страдания.

     Такое пренебрежение ведет к социальной изоляции и самоизоляции жертвы.

     Решая свои ведомственные задачи, органы формального уголовного контроля, будучи бюрократическими учреждениями, деперсонализируют жертву, относятся к ней безучастно.

     Положение жертвы преступления в такой модели однажды было броско,  но метко описано как «свидетельское пушечное мясо». 

     И действительно, несмотря на введение института  гражданского иска, а также право (именно право) суда разрешить вопрос о возмещении ущерба,  причиненного преступлением, в случае, если гражданский иск не был заявлен в уголовном процессе, «карательная» модель обладает  рядом существенных  недостатков, которые позволяют ущемлять положение жертвы.

     К числу таковых, например, можно отнести  тот факт, что та компенсация, которую  жертвы преступления получают по решению суда о взыскании средств с преступника затрагивает, как правило, только часть вреда (чаще всего – материального), а социальный и нравственно-психологический вред (моральный) в расчет не принимается.

     Следующим недостатком модели уголовного процесса является высокий процент дел, в которых, даже при вынесении решения о возмещении вреда, убытки все равно не возмещаются полностью – иногда в силу того, что принимается во внимание материальное положение преступника, а иногда просто потому, что суды часто устанавливают уголовные наказания в виде штрафов и взыскивают судебные издержки с преступника в дополнение к решению о возмещении ущерба.

     Иногда  невозможность взыскать ущерб в  уголовном процессе обусловлена  тем, что не хватает доказательственной информации после расследования, а то и потому, что органы, уполномоченные возбуждать уголовное дело, ограничиваются предупреждением преступнику и уголовное    дело не возбуждают.

     Более того, в уголовном процессе непосредственные участники преступления (жертва и преступник) по существу не имеют межличностного контакта и не могут разрешить свой конфликт, даже, если оба хотят этого.

     Между тем для жертвы очень важно  получить возмещение (и моральное  и материальное) непосредственно  от преступника.

     Кроме того, сам преступник лишается того шанса, который предоставляет ему жертва.

     Таким образом, жертва, да и преступник, в уголовном процессе являются лишь объектами для выявления истины и ни о каком конструктивном взаимодействии и разрешении конфликта между жертвой и преступником здесь речь идти не может.

     Далее, не получая должной моральной и материальной компенсации, жертва преступления становится более озлобленной и нетерпимой по отношению как к конкретному преступнику, так и к преступникам вообще, что подготавливает почву для межгруппового конфликта. Формируется установка на суровое возмездие, которое не адекватно ни тяжести содеянного, ни личности преступника.

     Отсюда высокий уровень карательных притязаний населения. Через парламентариев эти притязания воплощаются в законодательство, а через правоприменение – в практику.

     Негативный  опыт контактов с правосудием  и их явная «невыгодность» для жертвы усиливают недоверие к государству и его представителям и порождают многочисленные конфликты с властными структурами.

     Так, в дальнейшем, обиженные потерпевшие  избегают сотрудничества с правоохранительной системой, увеличивая количество нераскрытых  и латентных преступлений.

     Такое отсутствие внимания, почти отрицательное отношение к жертве влияют также и на рост преступности, так как повышается риск вторичной виктимизации (превращения в жертву). Этому способствует потеря социальных связей жертвы преступления с близкими: одинокого человека гораздо проще превратить в объект преступных намерений. Не говоря уже об устойчивых вредных психических и социально-психологических последствиях виктимизации, в том числе и внутриличностным конфликтам, непреодоленная виктимизация может привести человека к противоправному поведению. Это особенно актуально для наиболее социально уязвимых категорий населения, то есть стариков, детей, малоимущих и т.п.

     Указанный конфликт между существующими уголовно-процессуальными средствами и целями уголовного права в правоприменительной деятельности органов ведущих процесс вызывал и вызывает соответствующую форму их поведения.

     С социологических позиций (используя  теорию Мертона) ее можно охарактеризовать как ритуализм – когда цели уголовного права недостаточно осознаются (или не осознаются вовсе), хотя формально или теоретически они признаны (перевоспитание преступника и ресоциализация жертвы), а средства и способы достижения не соответствуют им, зато систематически используются.

     При этом общественная потребность в  регулировании противоречий, обусловленных  преступлениями, которая отражается в уголовном праве, не удовлетворяется, что вновь и вновь вызывает вышеуказанные конфликты.

     В свете вышесказанного представляется очень важным дальнейший поиск и воплощение на практике принципиально новой модели российского уголовного процесса, которая будет ориентирована на позитивное взаимодействие жертвы и преступника и одновременно обеспечивала бы справедливое возмездие за совершенное преступление.

     Этот  поиск, естественно, ни в коем случае не должен отнимать или как-то ограничивать с таким трудом завоеванные процессуальные права обвиняемого.

     И все же нельзя не отметить ряд позитивных преобразований в данной сфере, связанных, в том числе, с вступлением  в 2002 году в силу Уголовно-процессуального  кодекса РФ.

     Возможностью, способствующей разрешению конфликта в уголовном судопроизводстве, стал институт примирения.

     Так, в ст.76 УК РФ до 2005 года было указано  на возможность освобождения от уголовной  ответственности лица, впервые совершившего преступление небольшой тяжести, если оно примирилось с потерпевшим  и загладило причиненный потерпевшему вред. Возможность прекращения уголовного дела в связи с примирением потерпевшего с обвиняемым не иначе как по заявлению потерпевшего, его законного представителя определена в ч.2 ст.20 УПК РФ (по делам частного обвинения) и ст.25 УПК РФ (по делам небольшой или средней тяжести).

       Вместе с тем возможность разрешения  конфликта между сторонами ныне  отрегулирована, хотя ранее, с  принятием УПК РФ, она усложнялась  рядом противоречий между материальным  и процессуальным законодательством,  являясь результатом несоответствия ст.76 УК РФ, по которой примирение было допустимо лишь в отношении лица, совершившего преступление небольшой тяжести, а по ст.25 УПК РФ примирение возможно по делам небольшой или средней тяжести.

     До  сих пор существует межнормативное противоречие, направленное в отношении самой идеи института примирения.

     Так, в ч.2 ст.20 УПК РФ сказано о примирении потерпевшего с обвиняемым, а в  ст.25 УПК РФ о примирении подозреваемого и обвиняемого с потерпевшим, а в соответствии с ч.2 ст.239 УПК РФ и ч.5 ст.319 УПК РФ примирение возможно по ходатайству одной из сторон (как защиты, так и обвинения).

     Вместе  с тем можно было бы согласиться  с ч.2 ст.20 УПК РФ в отношении  примирения потерпевшего с обвиняемым, поскольку речь идет о делах частного обвинения, возбуждаемых по заявлению потерпевшего, но трудно согласиться с инициативой, проявляемой стороной защиты в соответствии с ч.2 ст.239 УПК РФ и ч.5 ст.319 УПК РФ, поскольку для примирения необходимо согласие потерпевшего, а не обвиняемого.

     Таким образом, логика конструкции данных норм должна определяться тем, что инициатива примирения должна исходить не от потерпевшего, а от подозреваемого, обвиняемого, и тогда разрешение противоречия будет диктоваться не желанием лица, совершившего преступление, а лицом, которому преступлением причинен физический, имущественный либо моральный вред.

     Как видится, можно согласиться с  мнением В.В.Сверчкова, что «примирение  необходимо для мирного (неконфликтного) дальнейшего существования вступивших в уголовное противоборство сторон... для того, чтобы оградить потерпевшего от уголовных репрессивных мер, от двойного ущерба его интересам»¹¹.

     Однако  для перехода конфликта на заключительный уровень предпочтение отдается не только усилиям противоположной стороны, а в большей мере третьей стороны – государственного компетентного органа, имеющего полномочия по рассмотрению конфликта и принятия по нему законного решения.

     Такими  полномочиями обладает правосудие как  особый вид юридической деятельности, возлагаемый обществом и государством на судебную власть.

     Государственная функция правосудия заключается  в рассмотрении и разрешении споров и конфликтов, связанных с действительным или предполагаемым нарушением норм права.

     Правосудие  в разрешении юридического конфликта  играет исключительную роль, поскольку  осуществляется именем и властью  государства в установленной  законом процессуальной форме и  в условиях, обеспечивающих защиту прав и свобод граждан, а также равенство прав сторон.

     Таким образом, этап конфликтного взаимодействия закономерно переходит в стадию, сопровождающуюся самой действенной  его формой – разрешением конфликта, к которой отнесен судебный порядок  преодоления существующего спора, что возможно лишь на основе строгого соблюдения закона.

     «Достаточно отойти от требований, изложенных в  процессуальных нормах, пренебречь ими, допустить произвольное их толкование, и это насилие над правом неизбежно  отомстит за себя судебной ошибкой»¹², породит новый виток противоречий и дальнейшее углубление конфликта.

     Самые широкие полномочия по разрешению споров и конфликтов имеет суд в уголовном  процессе в ходе как досудебного, так и судебного производства по уголовным делам. Так, суд в ходе досудебного производства правомочен принимать решения:

     - об избрании меры пресечения  в виде заключения под стражу, домашнего ареста;

     - о производстве обыска и выемки  в жилище;

     - о наложении ареста на корреспонденцию  и имущество и др. (ч.2 ст.29 УПК).

     В то же время суд обладает правомочиями:

     - признать лицо виновным в совершении  преступления и назначить ему  наказание; 

     - применить к лицу принудительные  меры медицинского характера; 

     - применить к лицу принудительные  меры воспитательного воздействия; 

     - отменить или изменить решение, принятое нижестоящим судом (ч.1 ст.29 УПК).

     Таким образом, полномочия суда по разрешению конфликта имеют место не только в судебных стадиях процесса, но и в процессе исполнения контрольных  функций за законностью процессуальных действий в стадиях досудебного производства. Эти полномочия определены требованиями как ч.1-2 ст.29 УПК РФ, так и ч.1 ст.118 Конституции РФ, устанавливающей исключительное положение суда как органа правосудия.

     Вместе  с тем, по справедливому замечанию  А.Д.Бойкова, правосудие является не только способом разрешения конфликтов, возникающих при правоприменении, не только формой реализации требований уголовного и административного права, но и органом, создающим уверенность в неотвратимости ответственности за преступления¹³.

     Если  при судебном рассмотрении уголовного дела будут выявлены обстоятельства, способствовавшие совершению преступления, нарушения прав и свобод граждан, а также другие нарушения закона, допущенные при производстве дознания, предварительного следствия или при рассмотрении уголовного дела нижестоящим судом, то суд вправе вынести частное определение или постановление, в котором обращается внимание соответствующих организаций и должностных лиц на данные обстоятельства и факты нарушений закона, требующие принятия необходимых мер. Суд вправе вынести частное определение или постановление и в других случаях, если признает это необходимым (ч.4 ст.29 УПК). Так, по мнению Б.Т.Безлепкина, это правило является формой судебного контроля за предварительным следствием, а также формой судебного надзора за деятельностью нижестоящих судебных органов¹⁴.