Монетаризм как экономическая доктрина

где: Y - номинальный ВНП; М - Ml или денежная база; Е - переменная налогово-бюджетной политики (дефицит госбюджета, государственные расходы или субсидии); - константа; и - коэффициенты регрессионного уравнения; - случайное колебание в момент времени t.

    Результаты регрессионной оценки оказались для исследователей несколько неожиданными: денежное предложение валено не только как детерминанта номинального дохода, но и как фактор, влияющий на номинальный ВНП, то есть реальную экономику в краткосрочном периоде. Следовательно, центральный банк, манипулируя предложением денег, может оказывать необходимое воздействие на экономику. Причем, судя по результатам регрессионной оценки, денежно-кредитная политика по степени влияния на ВНП превосходит налогово-бюджетную политику. Выводы Л. Андерсена и Дж. Джордана позволили не только опровергнуть один из ключевых постулатов кейнсианской теории, но и переключить монетаристский анализ с долгосрочного на краткосрочный период времени.

    Экономисты Федерального резервного банка Сент-Луиса продолжили монетаристскую контрреволюцию. В 1970 г. Л, Андерсен совместно с К. Карлсон обнародовали "монетаристскую модель экономической стабилизации". Разработка, получившая название "сент-луиская модель", уточняла предыдущие выводы Л. Андерсена и Дж. Джордана в части определения совокупных расходов и инфляции. Модель включала всего четыре базовых уравнения: совокупных расходов, цен, долгосрочных процентных ставок и безработицы. "Сент-луиская модель" приближала монетаризм к кейнсианству в том смысле, что она впервые ввела в число объектов анализа не только деньги и цены, но и другие макроэкономические переменные, которые традиционно интересовали последователей Дж. М. Кейнса. Работа Л. Андерсена и К. Карлсон была посвящена изучению влияния денежного предложения на реальный ВВП, процентные ставки и занятость. Монетаризм, наконец, получил классическое определение, данное ему лауреатом премии имени А. Нобеля по экономике П. Самуэльсоном: "Монетаризм предполагает, что первоначальной детерминантой макроэкономического совокупного спроса – вне зависимости от того, представлен ли он безработицей или инфляцией, - являются деньги, Ml, M2 или их изменение"[14,с.96-97].

    "Сент-луиская модель" укрепила монетаризм в нескольких аспектах. Во-первых, она перенесла монетаристский анализ в область проблем государственной экономической политики. Во-вторых, Л. Андерсен и К. Карлсон на основе фактических данных подтвердили предположение М. Фридмена и Э. Фелпса, что в долгосрочном периоде не существует выбора между инфляцией я безработицей, как полагали кейнсианцы. Экспансионистская денежно-кредитная политика способствует реальному краткосрочному экономическому росту (и снижению безработицы), который затем "съедается" инфляцией. В-третьих, результаты Андерсена и Карлсон свидетельствовали о большей эффективности денежно-кредитной политики при обеспечении стабилизации экономики по сравнению с налогово-бюджетной политикой. Фактически "сент-луиская модель" закрепила победу монетаризма над кейнсианством в борьбе за право определять политику центрального банка.

    Следует разобраться в том,  что же такое монетаристская теория. Сделать это не так просто по двум причинам. Во-первых, монетаризм известен прежде всего как теория и политика денежного обращения (не как общеэкономическая теория), а также как идеологическая доктрина социально-экономического либерализма. Последнее дало повод известному американскому историку экономической мысли Б. Селигмену главу о Фридмене в своей книге назвать: "Милтон Фридмен: теория как идеология". Во-вторых, в тех редких случаях, когда монетаристы стараются представить свою теорию как модель хозяйственной системы, они выступают со столь же неадекватными претензиями на ее историческую "всеохватность", как и их оппоненты. Эти амбиции противоречат научному "ядру" современного монетаризма и затрудняют понимание его общей теории (как, впрочем, и других содержательных, но чрезмерно амбициозных теорий - будь то марксизм, кейнсианство, институционализм или нечто иное).

    Поскольку современный монетаризм  возник как прямая реакция  на кейнсианство, целесообразно начать наш анализ с выяснения того, как выглядит второе в глазах первого. При этом мы воспользуемся прежде всего "хрестоматийной" статьей бесспорного лидера данного течения М. Фридмена "Количественная теория денег", опубликованной в энциклопедическом издании 1989 г.

    По мнению Фридмена, теория Кейнса базируется па трех взаимосвязанных "предположениях". Во-первых, спрос на деньги ("функция предпочтения ликвидности") в условиях неполной занятости, которые преобладают, в высшей степени неустойчив, поскольку скорость обращения денег и отношение запаса денег к доходам пассивно приспосабливаются к независимым изменениям номинальных доходов и денежной массы. Иначе говоря, денежно-кредитная система и весь рыночный механизм являются, по Кейнсу, крайне неустойчивыми и могут лишь приспосабливаться, но не противостоять внешним воздействиям.

    Во-вторых, безработица не порождается изъянами рынка (негибкостью цен и зарплат, "переходными" нарушениями), а есть глубоко укоренившаяся характеристика экономической системы. Поэтому долговременное равновесие в экономике - равновесие при неполной занятности.

    В-третьих, негибкость цен и  заработной платы в рамках краткосрочных колебаний конъюнктуры следует рассматривать как "институциональный факт", выражающий "рациональную реакцию на состояние равновесия при неполной занятости" (а не как преходящий результат нарушений в системе конкуренции либо циклических волн). Очевидно, система негибких цен и зарплат не может служить регулятором восстановления равновесия при его нарушении - таким регулятором становятся колебания объемов производства и занятости.

    Почему же все эти ключевые  предположения кейнсианской теории Фридмен считает ложными? Он выдвигает две группы аргументов - методологические и эмпирические.

    Первая из них сводится к  тому, что Кейнс в своих рассуждениях  исходит из использования доходов,  а не богатства. "Кейнс делает  ударение на инвестиционных расходах  и на стабильности функции потребления, а не на запасе денег и на стабильности функции спроса на деньги". И еще более определенно: "Ошибка Кейнса состояла в игнорировании роли богатства при построении функции потребления".

    Вторая группа аргументов выглядит следующим образом: "Наглядный успех в течение 50-60-х годов правительств, приверженных кейнсианской политике полной занятости, в достижении быстрого экономического роста, высокая степень экономической стабильности и относительная устойчивость цен и процентных ставок - все это на какое-то время резко укрепило веру в исходные кейнсианские постулаты, согласно которым изменения в номинальном количестве денег не имеют серьезного значения. В 70-е годы был нанесен решающий удар по этим постулатам и возродилась вера в количественную теорию. Быстрый рост денежной массы сопровождался не только ускорением инфляции, но также подъемом, а не снижением средних уровней безработицы и увеличением, а не сокращением процентных ставок".

    Здесь Фридмен применяет широко  распространенный в экономической науке стандартный прием опровержения: если начиная с 70-х годов реальное развитие экономики вступило в противоречие с кейнсианской теорией, то это доказывает, что последняя была изначально ошибочна. Такой подход свидетельствует о механическом применении к экономической теории критериев, присущих фундаментальным естественным паукам, предмет изучения которых отличается постоянством во времени и пространстве.

    Чтобы проверить реалистичность  кейнсианской теории, нужен иной  подход. Надо на основе теоретического "скелета" восстановить соответствующие ему "мышечную ткань и сосуды", а затем сравнить полученный результат с той хозяйственной системой, которая реально действовала в период возникновения и распространения кейнсианства. Это напоминает задачу, решаемую антропологом, восстанавливающим лицо по черепу давно почившего человека с тем, чтобы потом сопоставить реконструированный облик с его прижизненным портретом.

    Обратимся к трем "предположениям" кейнсианской теории, которые выделяет Фридмен. Первое "предположение" требует, чтобы денежные доходы населения были неустойчивы, а "богатство" среднестатистического индивида не составляло значительной величины по сравнению с его текущим доходом.

    Согласно второму "предположению", глубоко укоренившаяся неполная  занятость, предопределившая особый характер долговременного рыночного равновесия, может сложиться лишь при хронической ограниченности инвестиционных возможностей, с одной стороны, и при стремлении населения сберегать часть своих денежных доходов "в чулке" - с другой.

    Третье "предположение" означает, что жесткость системы цеп и зарплат в краткосрочном плане есть не что иное, как проявление монополизма фирм и профсоюзов, а также государственного регулирования.

    Теперь вспомним состояние хозяйства  развитых стран Запада в 30-е  годы: стагнация в сфере технического прогресса, роста народонаселения и сырьевой базы; преобладание монополий и монопольных цен на продукцию и ресурсы; протекционизм и торговая война "всех против всех"; массовая недогрузка мощностей и безработица; крайняя неустойчивость размеров доходов и платежеспособного спроса; ненадежность банков; явное "предпочтение ликвидности" населением и бизнесменами.

    Уже названного достаточно, чтобы  ответить на вопрос: какая теория  точнее моделировала хозяйственную  систему 30-х годов - неоклассическая с ее упором на саморегуляцию растущего рынка или кейнсианская, подчеркивавшая роль экзогенных детерминант специфического депрессивного рыночного равновесия?

    М. Фридмен считает главным  в теории ее долговременную  прогностическую функцию и предлагает оценивать верность ее постулатов по этому критерию. Но кейнсианская теория не ставила перед собой задачи создания прогноза, ее целью была выработка мер по выводу хозяйственной системы из состояния хронической депрессии. "В далекой перспективе все мы умрем", - отвечал Кейнс на такого рода упреки. В 30-40-с годы, когда решался вопрос о судьбах капитализма, монетаризм не пользовался авторитетом не потому, что не располагал такими талантливыми представителями, как М. Фридмен, а потому, что был непригоден и даже опасен.

    Еще не получен ответ на  кардинальный вопрос - каким образом неустойчивая депрессивно-равновесная хозяйственная система 30-х годов трансформировалась (или была трансформирована, что не одно и то же) в устойчивую динамично-равновесную систему конца 90-х годов. Ясно только, что это две качественно различные хозяйственные системы с разными "целевыми функциями" и механизмами регулирования: первая была ориентирована на максимизацию частномонопольной прибыли, вторая - на максимум благосостояния большинства населения высокоиндустриальных стран.

    Можно утверждать, что в интервале  между этими двумя контрастными рыночными системами почти полвека складывалась, действовала, а потом постепенно демонтировалась государственно-рыночная система, которую только условно можно назвать кейнсианской. Она была динамично-неравновесной, то есть такой, в которой динамизм обеспечивался гибким государственным регулированием рынка на всех его уровнях - макроэкономическом, мезоэкономическом и микроэкономическом.

    Кейнсианство способствовало такой  трансформации прежде всего благодаря  аргументации в пользу поддержания  эффективного спроса за счет  бюджетных расходов. Однако это  была лишь одна из необходимых  предпосылок изменений. Потребовались глубочайшие потрясения, вызванные второй мировой войной, крушение империй и жесткий прессинг "холодной войны", научно-техническая революция, развернувшаяся с конца 50-х годов, чтобы институциональная структура - "кристаллическая решетка" хозяйственной системы - кардинально изменилась.

    Кейнсианцы прекрасно понимали, что они участвуют не просто  в смене государственной политики, а в создании новой социально-экономической системы. Об этом свидетельствуют слова лидера американского кейнсианства Э. Хансена, сказанные им в 1951 г.: "Двадцатое столетие было заполнено глубочайшими катастрофами... Экономические, социальные и политические институты, казавшиеся прочными и долговечными, подверглись решительным преобразованиям... Нам предстоит решить трудную проблему превращения современного общественного устройства в слаженную и работоспособную систему".

    Прискорбно, хотя и чрезвычайно  любопытно то, что, проводя эмпирические исследования и активно вырабатывая практические рекомендации, и кейнсианцы, и монетаристы (а тем более марксисты) на Уровне теории не заметили двукратной внутренней трансформации хозяйственной системы Запада. Не заметили, поскольку не желали ее замечать, да и в принципе не могли этого сделать, так как каждая теория видела смысл своего существования в том, чтобы именоваться общей, то есть охватывающей как минимум все периоды новой и новейшей истории. Поэтому они предпочитают анализировать только общие черты всякого рынка - от староанглийского до новорусского. Между тем "дьявол таится в деталях", и характер каждой рыночной системы определяется спецификой ее институциональной структуры, а последняя - длительно действующими экзогенными факторами.

    Фридмен объясняет поражение кейнсианства тем, что в 70-е годы стагфляция обнаружила несостоятельность кейнсианской политики. Во многом верное, однако, поверхностное объяснение. В этот период проявилась неэффективность не только кейнсианского макроэкономического регулирования, но и многих других социально-экономических институтов, возникших в 30-60-е годы. Необходимые в ходе трансформации неустойчивого депрессивно-равновесного хозяйства сперва в динамично-неравновесное (государственно-рыночное), а затем в устойчивое динамично-равновесное эти институты перестали быть полезными с завершением второго этапа трансформации. Более того, инерционное движение по старой институциональной колее стало одной из причин (по не единственной) появления стагфляционной спирали в 70-е годы. В этих условиях и одержал победу над кейнсианством современный монетаризм с его новым пониманием рыночного механизма, требованиями демонтировать значительную часть сложившихся институтов и предложениями проведения принципиально иной макроэкономической политики.