Синкретизм - за двумя зайцами: и в наши дни, как при Мономахе

Сам Владимир, будучи неграмотным, строит школы, его сыновья  являют пример уже вполне образованных людей - особенно Ярослав Мудрый, при  котором Киев становится одним из мировых центров. При нем работает целая артель переводчиков, он отбирает детей в школы, сам, по преданию, читает день и ночь. Сын его, Святослав  Черниговский, имеет у себя «полны клети книг», а писания его  сына Владимира Мономаха свидетельствуют  о несомненной и значительной начитанности автора в византийской литературе. «Поучение» Владимира Мономаха (внука Ярослава Мудрого) показывает, насколько глубоко в сознание образованного русского истинного  христианина (потому что во все времена  очень немало было тех, кто, называя  себя христианином, по сути, им не являлся; у нас это всегда было запросто - мы не просто с Богом на «ты», мы Его и за бороду… К сожалению, именно эта более энергичная и  агрессивная прослойка формировала  и продвигала свою культуру. А нам  теперь приходится эту «кашу» расхлебывать - каждому для себя…) уже к этому  времени вошли основные христианские понятия. Оно проникнуто кротостью, христианской нравственностью, добротой, любовью. Мономах решительно выступает  против мести, против стремления подчинить  своих врагов и соперников любой  ценой, против пролития крови. Единственный подлинный и надежный путь победы над противником, пишет он, это  покаяние, слезы и милостыня. «Поучение», написанное в назидание своим  детям, учит их не лениться и всегда помнить, что нужно прибегать  к молитве, будь то в храме, дома или  в походе, на коне. По крайней мере, если другие слова не приходят в голову, «мысленно повторяйте: Господи, помилуй; ибо эта молитва настолько лучше греховных мыслей».  

Больше всех современных  князей Мономах напоминал прадеда  своего, ласкового князя Владимира. Большую часть жизни провел он вне дома, большую часть ночей  проспал на сырой земле; одних  дальних путешествий совершил он 83; дома и в дороге, на войне и  на охоте делал все сам, не давал  себе покою ни ночью, ни днем, ни в  холод, ни в жар; до света поднимался он с постели, ходил к обедне, потом  думал с дружиною, оправливал (судил) людей, ездил на охоту или так  куда-нибудь, в полдень ложился  спать и потом снова начинал  ту же деятельность.  

Дитя своего века, Мономах, сколько любил пробовать  свою богатырскую силу на половцах, столько же любил пробовать ее и на диких зверях, был страстный  охотник: диких коней в пущах  вязал живых своими руками; тур  не раз метал его на рога, олень  бодал, лось топтал ногами, вепрь на боку меч оторвал, медведь кусал, волк сваливал вместе с лошадью. «Не  бегал я для сохранения живота своего, не щадил головы своей, - говорит  он сам. - Дети! Не бойтесь ни рати, ни зверя, делайте мужеское дело; ничто  не может нам вредить, если бог  не повелит; а от бога будет смерть, так ни отец, ни мать, ни братья не отнимут; божье блюдение лучше человеческого!» 

Конечно, ни этого  «успеха» киевского христианства, ни глубины самой «христианизации» не следует преувеличивать. Она остается уделом элиты, тонкого слоя нарождающейся  церковной и государственной  интеллигенции. 

Славянское язычество  не оказало фанатического сопротивления  христианству (кроме расправ с  миссионерами), не было организованно, не имело ни письменности, ни разработанного культа (хотя существует иное мнение - о поголовной грамотности славян-язычников. Сегодня эту точку зрения насаждают  представители печально известного общества «Память») - но все это только сделало его особенно живучим  и опасным. Это язычество «мягкое», природное, глубоко связанное с  «естественной» жизнью, - христианство же долго было иностранной религией…  Для своего принятия оно требовало  просвещения, было книжным по самой своей природе. То, что было в нем внешним: богослужение, обряд - воспринималось легко, чаровало и покоряло. Но создавалась опасность (и Русь не избежала ее) за этим внешним не увидеть и не стараться увидеть смысла, того «логоса», без которого сам христианский обряд становится языческим, или самоцелью… А душа продолжала питаться старыми «природными» религиозными переживаниями и образами. «Язычество не умерло и не было обессилено сразу, - пишет о. Г. Флоровский. - В смутных глубинах народного подсознания, как в каком-то историческом подполье, продолжалась своя уже потаенная жизнь, теперь двусмысленная и двоеверная… Заимствованная византино-христианская культура не стала «общенародной» сразу, а долгое время была достоянием и стяжанием книжного или культурного меньшинства…». 

Гораздо вернее в  упорном сопротивлении «русской души» - Логосу видеть одну из самых  глубоких причин многих роковых «обвалов»  и кризисов на русском историческом пути. Сказалось так сильно и ясно недоверие к мысли и творчеству: спасение только в неукоснительном  сохранении старины, и в этом беспомощном  консерватизме открывается весь трагизм, вся глубина московского  отрыва от живой православной культуры. «Спасением» стало соблюдение устава, исполнение обряда. Но обряд из-за непонимания  его людьми стал уже самоцелью, так  что даже явные ошибки в тексте, освященные древностью - оказывались  неприкосновенностью, а их исправление - опасным для души. Наконец, развилась  уже простая боязнь книги и  знания. Заглянем снова в средние  века. Сами учители, по словам Курбского, «прельщали юношей трудолюбивых, желавших навыкнуть Писания, говоря: не читайте  книг многих, и указывали, кто ума  изступил, и он - сица в книгах зашелся, а он - сица в ересь впал. Типография в Москве была закрыта - и русские  «первопечатники» Иван Федоров и  Петр Тимофеев обвинены в ереси… Сам  царь вступился, наконец, за книгопечатание и снова открыл типографию в 1568 г.  

Марксистские историки всячески старались использовать любые  отрывочные сведения, чтобы доказать, что грамотность на Руси появилась  независимо от крещения и до него. Однако кроме какого-то кувшина с кириллической  надписью на славянском диалекте, скорее балканского происхождения, никаких  иных памятников письменности дохристианской эпохи Руси найти не удалось. Да сам  кувшин, скорее всего, был завезен  из Болгарии или Македонии. А поскольку вся письменность той эпохи, за исключением греко-русских договоров, связана с Церковью, наиболее логичным казалось подтвердить наличие грамотности в дохристианской Руси тем, что для ведения государственной канцелярии князья-де нанимали грамотных христиан из местных жителей.  

Несомненно, Православная Церковь, можно сказать, выпестовала  русского человека, повлияла на формирование его характера, внедрила христианские понятия в повседневную жизнь. Даже в отношении языка: ни в одном  западном языке нет такого словарного влияния Церкви, как у православных, особенно русских. У русских шестой и седьмой дни недели названы  евангельскими терминами, в то время  как у большинства западных народов  названия дней недели языческие.  

Представляет интерес  высказывание П.Б. Струве. На заре прошлого века он утверждал: то, что мы называем церковно-славянским языком, никогда  не было языком русского народа. Но этот, на самом деле староболгарский, язык на той стадии языкового развития, в которой находились тогда отдельные  славянские народы, был еще достаточно близким к русскому, чтобы быть вполне понятным. И вот, считает Струве, этот язык, будучи языком письменности всех племен Руси, стал цементирующим  веществом русской нации. По его  выражению, у Руси был общенациональный язык до появления русской нации. Язык создал нацию.  

И все же почему такая  богатейшая культура Византии не посеяла  семян достаточно глубоко в русскую  почву, чтобы они могли пережить все невзгоды и дать долгосрочные всходы, не уступая средневековому развитию Западной Европы? На этот вопрос, как нам кажется, вполне удовлетворительный ответ дает о. Георгий Флоровский, с которым соглашается и о. Иоанн Мейендорф. Согласно этой гипотезе, тот пакет культуры, мысли, знаний, который получила Русь готовым и  во всем своем колоссальном объеме, оказался ей не по зубам. Культура Рима, который постепенно питал свои наследием  молодые варварские государства  Западной Европы, стояла на гораздо  более низкой ступени развития, чем  культура Византии. То же относится  и к богословию. На западе развитие было более гармоничным и постепенным. Русь же единым махом получила доступ к сложнейшей византийской государственно-административной системе, детально разработанной юридической структуре, системам социальной защиты, общественного обеспечения, сложной структуре образования, системам мышления, философии, богословия. Все это свалилось как гром среди ясного неба на детскую голову русичей. Это было как если бы отправить семилетнего ребенка не в первый класс школы, а сразу в университет. Этот пакет застрял в горле Руси на многие столетия. Он очаровывал и зачаровывал. Но не осмыслялся. Отсюда и наше обрядоверие: все обряды, каждая нота богослужения, полученная от греков, воспринимались как абсолют и нерушимая догма…. Отсюда и характерная статичность нашего православия, да и раскол XVII века, в котором обе стороны абсолютизировали обрядность в качестве нерушимой божественной истины. Отсюда и длящаяся по сей день подозрительность ко всякому новшеству в православии вообще, но особенно в его русской разновидности, даже когда это «новшество» является на самом деле возвращением к святоотеческому учению. Русский литературный неофит не был знаком с критериями, определяющими качество литературной работы, надежность и авторитетность того или иного автора. Для него каждая книга была книгой с большой буквы. Но кроме письменного памятника («Слово о законе и благодати») мы хотим обратить внимание на изустно сохранившиеся произведения народной фантазии - таковы наши песни и сказки, в которых упоминается о Владимире, о подвигах его богатырей. По характеру своему эти песни и сказки разделяются на такие, в которых преобладает древний, языческий элемент, и на такие, в которых уже видны следы христианского влияния.  

Это влияние заметно  отразилось в песне об Алеше Поповиче; противником Алеши является Тугарин  Змеевич, богатырь с чудовищной материальной силою и чародей: отечество Змеевич , способность палить огнем и склонность к сладострастию указывают на его нечистое происхождение. Алеша  Попович не отличается чудовищной материальной силою, но ловко владеет оружием. За столом княжеским Тугарин Змеевич  ест и пьет по-богатырски: по целой  ковриге за щеку мечет, глотает целиком  по лебедю, по целой чаше охлестывает, которая чаша в полтретья ведра, бесстыдно ведет себя с женщинами; все это не нравится Алеше, он сравнивает Тугарина с прожорливым животным: здесь уже природа человеческая вооружается против животненной. Приготовляясь  к битве с Тугарином, Алеша  не спит всю ночь, молится со слезами, чтобы бог послал ему в помощь тучу грозную с дождем и градом; Алешины молитвы доходны ко Христу: бог посылает тучу с дождем и градом, крылья у Тугарина обмокли, и он свалился на землю, принужден бороться обыкновенным способом; Алеша побеждает его, но побеждает не материальною силою, а хитростью: сошедшись с Тугарином, Алеша говорит ему: «Ты хочешь драться со мною один на один, а между тем ведешь за собою силу несметную»; Тугарин оглянулся назад; этим мгновением воспользовался Алеша, подскочил и отрубил ему голову. Любопытно видеть, как под влиянием христианства переделывались предания о любимом народном богатыре - Илье Муромце: мы встретили уже раз Илью в борьбе с кочевою ордою, когда он вместо оружия человеком бил людей; но вот слышится об нем же другое предание, составившееся под новым влиянием: тридцать лет сидит Илья сиднем, не владеет ни руками, ни ногами и получает богатырскую силу чудом, как дар божий за христианский подвиг, за желание утолить жажду двух странников; дальнейшие подвиги его отмечены также смирением, благодушием. Против языческого поклонения материальной силе христианство выставило -поклонение силе духовной, небесной, пред которой материальная, земная сила ничто, против которой не устоит никакой богатырь. Мы видели, как это понятие отразилось в преданиях об Алеше Поповиче и Илье Муромце; но всего резче высказалось оно в предании о том, как богатыри, победив несметную басурманскую силу, обезумели от гордости и вызвали на бой силу небесную, которая росла все более и более под ударами богатырей и наконец заставило их окаменеть от ужаса. Так под влиянием христианства начало упраздняться поклонение материальной силе. (Соловьев ссылается на проф. Шевырева).  

Но есть еще целый  ряд произведений народной фантазии, которые отзываются также глубокой древностью и которые своим существованием обязаны уже почти исключительно  новой религии: мы говорим о духовных наших песнях или стихах, которые  обыкновенно поются слепыми нищими. Мы видели в предании о принятии Владимиром христианства, что князя  всего более поразил рассказ  греческого проповедника о начале и  конце мира; мы видели также, что  эти вопросы занимали сильно языческие  народы севера; и вот народная фантазия овладевает этими вопросами и  решает их по-своему, под непосредственным, однако, влиянием христианства. Так  произошли важнейшие стихи - о  Голубиной книге и о Страшном суде. В первой песне говорится, как  из грозной тучи вышла исполинская  книга, как из многочисленного собора всякого рода людей никто не мог  разогнуть ее, как мог это сделать  один царь Давид, совопросником которого о тайнах творения является наш Владимир. Здесь можно видеть связь песни с преданием о том, как Владимир спрашивал у греческого проповедника о содержании Ветхого и Нового завета. 

Принятие христианства отдельными людьми, народами, странами отражалось не только на духовной, но и  на материальной стороне их жизни. Альфред  Маршал, экономист XIX века, изучая исторический материал, пришел к выводу, что современная  фирма, где хозяин и работник не являются родственниками, возникла только после  широкого распространения христианства, на рубеже IV-V веков. По мнению Маршала, после прихода в мир Спасителя  и коренного преображения отношений  между людьми доверие, ранее распространявшееся только на членов семьи, стало возможным  и по отношению к чужакам. И  с этого момента начинает развиваться  то, что мы называем экономикой…  Кстати, до начала XIX века развитие России шло параллельно остальному христианскому  миру - доля нашей страны возросла до почти 15% мирового производства! Однако далее вплоть до 1917 года эта доля только снижалась.  

Административные  методы управления экономикой, возобладавшие  с петровских времен, постоянное запаздывание с проведением необходимых реформ сковали творческие силы нации. Многие сейчас склонны идеализировать дореволюционное  прошлое, ссылаясь на краткосрочные  подъемы в 1895-1900 и 1910-1913 годах. Но общей  картины эти вспышки, к сожалению, не изменили.  

Христианский мир  оказался удивительно способным  к развитию, творчеству, нахождению выходов из системных кризисов, умению осознать ошибки и перестроиться. После  согласованного повышения цен на нефть ВВП на душу населения в  исламских монархиях Персидского  залива превысил показатель США. Однако христианский мир нашел выход  в ресурсосберегающих технологиях. Персидские же монархии не предложили ничего, и их благосостояние колеблется вместе с ценами на нефть.  

В 1990-е годы оказалось, что потенциал японской модели исчерпан - уже 15 лет страна не может выбраться  из депрессии. Потому что в постиндустриальном мире основа экономического роста - это информация и нововведения, производство не столько промышленных изделий, сколько новых знаний. Но чтобы их производить, нужны другие люди и другое общество: более открытое, толерантное, уважающее свободу личности. Оказалось, что языческая по сути страна не готова в корне измениться, чтобы выйти из системного кризиса.  

В XX веке было несколько  «экономических чудес». Но только одному государству удалось из беднейшего превратиться в высокоразвитое. Это  Южная Корея. Признание этого  факта мы находим не только, посещая  автосалоны и магазины бытовой техники. В 1997 году Корея была принята в  элитный клуб развитых стран - Организацию  экономического сотрудничества и развития - ОЭСР. Но вот что удивительно - быстрые  экономические изменения в республике шли параллельно с изменениями  в сфере духовной. За 50 лет страна из преимущественно буддистской  превратилась в христианскую (по последним  данным, 60% корейцев - протестанты).