Личность Ивана Грозного

   Нет сомнения, что описанное выше развитие служилого и вообще частного землевладения было одним из решительных условий крестьянского прикрепления. Неизбежным последствием возникновения привилегированных земельных хозяйств на правительственных землях был переход крестьян от податного самоуправления и хозяйственной самостоятельности в землевладельческую опеку и в зависимость от господского хозяйства. Этот переход в отдельных случаях мог быть легким и выгодным, но вообще он равнялся потере гражданской самостоятельности. Коренное население тяглой черной волости - крестьяне старожильцы, "застаревшие" на своих тяглых жеребьях, с которых они не могли уходить, не получали права выхода и от землевладельца, когда попадали со своей землей в частное обладание. Прикрепление к тяглу в самостоятельной податной общине заменялось для них прикреплением к владельцу, за которым они записывались при отводе ему земли.

   За  такой порядок стояли не только сами землевладельцы, - его держалось  и правительство. С точки зрения правительственной, он был удобен и необходим. Крепкое владельцу рабочее население служило надежным основанием и служебной исправности служилого землевладельца, и податной исправности частновладельческих хозяйств.

   Но  мы видим, что передача правительственных  земель была осложнена опричниной. Обращение земель подгонялось политическими обстоятельствами и принимало характер тревожный и беспорядочный. Пересмотр "служилых людишек" с необыкновенной быстротой и в большом количестве перебрасывал их с земель на земли, разрушая старинные хозяйства в одних местах и создавая новые в других. Все роды земель, от черных до монастырских, были втянуты в этот пересмотр и меняли владельцев, - то отбирались на государя, то снова шли в частные руки. К этому именно времени более всего приурочивается замечание В. О. Ключевского, что в Московском государстве XVI в. "населенные имения переходили из рук в руки чуть не с быстротой ценных бумаг на нынешней бирже". Только эта "игра в крестьян и в землю" доведена была до такого напряжения не одними иноками богатых монастырей, как говорит Ключевский, но прежде всего самим правительством Грозного.

   Вот в чем мы видим главную причину  усиления во второй половине XVI в. крестьянского  выхода из местностей, занятых служилым землевладением.

   Также следует отметить, что новые владельцы, как правило, не заботились о налаживании хозяйства в полученных ими поместьях и вотчинах. Одни рассчитывали на скорое возвращение их старых владений, а поэтому продавали и отдавали «на помин души» полученные ими земли. 1569-1572 годы были временем резкого подъема числа вкладов в монастыри. Немногим больше хозяйственной сметки проявляют новые господа из опричной среды, знавшие, что рано или поздно наступит конец их владычеству. Поэтому они стремились выжимать их крестьян как можно больше доходов. Хищническая эксплуатация поместий приводила часто к их разорению. Правительство стремилось прекратить этот процесс путем строгих наставлений. В поместных грамотах часто специально оговаривалось, чтобы впредь эти владения «не пустошились».

   Постепенное обезземеливание крестьян, переход черносошных земель в орбиту эксплуатации светскими и духовными феодалами сопровождались в годы опричнины резким ростом податей, взимаемых государством, и земельной ренты в пользу светских и духовных землевладельцев. В годы опричнины происходили серьезные сдвиги в формах феодальной ренты. Усилился процесс развития барщины, наметившийся уже в середине XVI в.

   Разорение крестьянства, обремененного двойным  гнетом (феодала и государства), дополнялось  усилением помещичьего произвола, что подготавливало окончательное торжество крепостного права.

   Одной из широко распространенных форм крепостнического произвола было дозволение опричникам вывозить крестьян из владений земских. Штаден писал, «кто не хотел добром переходить от земских под опричных, тех вывозили насильством и не по сроку. Вместе с тем увозились и сжигались (и крестьянские) дворы». И здесь мы сталкиваемся с основной особенностью опричнины: старые формы удельных времен (свобода крестьянского выхода) используются для новых целей, т.е. для дальнейшего закрепощения.

   В годы опричнины закон о Юрьевом  дне продолжал действовать. Некоторые  крестьяне уходили к более  предприимчивым или удачливым помещикам, уплатив необходимые в таких  случаях подати.

   Однако  обстановка опричнины с ее экономическими потрясениями и распрями среди самих феодалов отнюдь не содействовала утверждению начал законности в отношениях крестьян и помещиков. Гораздо чаще энергичные хищники из новых «господ на час» свозили крестьян в приобретенные ими разными средствами пустоши.

   По  С.М. Каштанову, в опричнину почти  совершенно не вошли наиболее крепостнические  районы центра – восточное Замосковье, тогда как менее закрепощенные  районы запада и юго-запада стали  опричными. Все это позволяло  за счет усиления в этих районах  крепостнического гнета улучшить положение опричного войска, основной опоры Ивана IV. Сердцевина наблюдений С.М. Каштанова верна: ее можно объяснить тем, что в опричнину попали главным образом земли, где светское землевладение вообще не было распространено и формы эксплуатации крестьян были анархичнее, чем на поместных землях основной территории Русского государства.

   Годы  опричнины явились новым этапом в истории антифеодальной борьбы крестьянства. В отличие от предшествующего  времени ареной классовых битв были уже широко охвачены не отдельные села и деревни, а вся страна. Голос стихийного протеста слышался в каждом русском селении. В условиях опричного террора, роста государевых и владыческих податей и других совсем уже нежданных бедствий (мор, голод) основной формой борьбы сделалось массовое бегство крестьян и горожан, приводившее к запустению центральных районов страны. Конечно, эта форма крестьянского сопротивления феодалам еще носила пассивный характер, свидетельствовала о незрелости крестьянства, задавленного нуждой и невежеством. Но крестьянские побеги сыграли огромную и еще не вполне оценимую роль в дальнейшей истории России. Оседая на севере и «за камнем», в далекой Сибири, в Поволжье и на юге, беглые крестьяне, ремесленники и холопы своим героическим трудовым подвигом осваивали эти территории. Именно они, эти безвестные русские люди, обеспечивали экономический подъем российских окраин и подготавливали дальнейшее расширение территории Русского государства. Вместе с тем беглые крестьяне и холопы составляли основной контингент складывающегося донского, яицкого и запорожского казачества, которое сделалось в начале XVII в. наиболее организованной активной силой крестьянской войны.

    б). Рассмотрим другое политическое последствие  опричнины. Первый кризис, оставивший глубокий след в обостренном сознании Ивана Васильевича, был связан с его внезапной и тяжелой болезнью после возвращения из Казанского похода и составлением в марте 1553 г. завещания в пользу младенца Дмитрия (первого сына, рожденного от Анастасии). Царь потребовал принесению присяги наследнику в пеленках, но у некоторых ближних бояр, которые первыми целовали крест, появились сомнения, и они, сказавшись больными, уклонились от присяги. Ходили слухи, что они "хотели... на государство" старицкого князя Владимира Андреевича, двоюродного брата Ивана IV.

   Больной царь говорил боярам: "Если вы сыну моему Димитрию креста не целуете, то значит, у вас другой государь есть... Я вас привожу к крестному  целованию, велю вам служить сыну моему Димитрию, а не Захарьиным; вы души свои забыли, нам и детям нашим служить не хотите, в чем нам крест целовали уже не помните; а кто не хочет служить государю - младенцу, тот и большому не захочет служить". По известию одной летописи, бояре насильно заставили присягнуть князя Владимира Андреевича, объявивши ему, что иначе не выпустят из дворца; к матери его посылали трижды с требованием, чтобы и она привесила свою печать к крестоприводной записи. "И много бранных речей она говорила. И с тех пор пошла вражда, между боярами смута, а царству во всем скудость", - говорит летопись.

   Противники  царя не желали видеть на престоле 13 - летнего  наследника царевича Ивана, при котором  отец мог в любой момент вновь  взять бразды правления в свои руки. Владимир Андреевич, внук Ивана III, слабовольный и недалекий человек, казался боярам приемлемым кандидатом для противников царя. Они рассчитывали при нем вернуть себе прежнее влияние на дела государства.

   Иван IV давно не доверял брату и  пытался надежно оградить себя от его интриг. Он заточил в монастырь его волевую и энергичную мать, назначил в удел бояр, не вызывавших подозрений, наконец, отобрал у брата родовое Старицкое княжество и дал ему взамен Дмитров и несколько других городов.

   Следя за перипетиями длительной борьбы Ивана  Грозного с крупнейшим удельным владыкой опричной поры – Владимиром Старицким, можно убедиться, что эту борьбу нельзя объяснять чисто династическими причинами или болезненной мнительностью царя. Это была сознательно осуществлявшаяся политическая линия, имевшая целью сломить противника, который стал знаменем антиправительственных сил. И то, что этим знаменем сделался человек сам по себе ничтожный, сути дела не меняло.

   Отношение правительства Ивана IV к Старицкому княжеству было лишь наиболее ярким  образцом антиудельной политики царя Ивана. Ту же судьбу, что и князь Владимир, испытали и другие «служилые» князья. Во время опалы 1571 г. потерял свои обширные вотчины в Епифани и Веневе князь И.Ф. Мстиславский. Тогда же в казну попали г. Лух с волостями, оказавшиеся выморочным владением после смерти И.Д. Бельского. М.И. Воротынский (владелец Новосильского уезда) и Н.Р. Одоевский (владелец вотчин в Одоеве и Перемышле) погибли не в опричнину, а в 1573 г. Но судьба их владений не очень многим отличается от истории Старицкого княжества: правительство неоднократно отнимало владения у опальных князей (в 1562 г. временно были забраны уделы И.Д. Бельского и М.И. Воротынского, последнему позднее на некоторое время был пожалован Стародуб), но возвращало их, прежде чем ликвидировать уделы этих виднейших членов Боярской думы. Только беспрекословное подчинение царской воле на некоторое время давало крупнейшим княжатам видимость гарантии от опалы и казни.

   Опричные  гонения покончили со сторонниками Старицкого в Боярской думе. Теперь князь Владимир еще меньше, чем прежде, мог добиться царского титула при поддержке одних только своих приверженцев. В значительно большей мере судьба короны зависела от влиятельного боярства, возглавлявшего земщину. В периоды междуцарствий управление осуществляла Боярская дума, представителями которой выступали старшие бояре думы - конюшие. По традиции конюшие становились местоблюстителями до вступления на трон нового государя. Немудрено, что раздор между царем и боярами и слухи о возможном пострижении государя не только вызвали призрак династического кризиса, но и поставили в центр борьбы фигуру конюшего Челяднина-Федорова.

   Между тем Грозный занят был своими военными планами. С наступлением осени  он собрал все военные силы земщины  и опричнины для нового вторжения  в Ливонию. Поход начался, как вдруг царь отменил его, спешно покинул армию и на перекладных помчался в Москву. Причиной внезапного отъезда было известие о заговоре в земщине.

   Сведения  о заговоре противоречивы и запутанны. Многие современники знали о нем  понаслышке. Но только двое - Г. Штаден и А. Шлихтинг - были очевидцами. Штаден несколько лет служил переводчиком в одном из земских приказов, лично знал "главу заговора" конюшего Челяднина и пользовался его расположением. Осведомленность его относительно настроений земщины не вызывает сомнений. По словам Штадена, у земских лопнуло терпение, они решили избрать на трон князя Владимира Андреевича, а царя с его опричниками истребить, и даже скрепили свой союз особой записью, но князь Владимир сам открыл царю заговор и все, что замышляли и готовили земские. Шлихтинг, подобно Штадену, также служил переводчиком, но не в приказе, а в доме у личного медика царя. Вместе со своим господином он посещал опричный дворец и как переводчик участвовал в беседах доктора с Афанасием Вяземским, непосредственно руководившим расследованием заговора. Шлихтинг располагал самой обширной информацией, но он, дважды касаясь вопроса о земском заговоре, дал две противоположные и взаимоисключающие версии происшествия. В своей записке, озаглавленной "Новости", он изобразил Челяднина злонамеренным заговорщиком, а в более подробном "Сказании" назвал его жертвой тирана, неповинной даже в дурных помыслах. И Шлихтинг, и Штаден служили в опричнине и черпали сведения в опричных кругах, где взгляд на события подчинен был предвзятой и сугубо официозной точке зрения. Противоположную версию передавали неофициальные летописи земского происхождения. Их авторы в отличие от опричников утверждали, что вина земцев сводилась к неосторожным разговорам: недовольные земские люди "уклонялись" в сторону князя Владимира Андреевича, лихие люди выдали их речи царю и недовольные "по грехом словесы своими, погибоша". Следует учесть, что данную точку зрения по поводу непосредственного участия в вышеописанных событиях, откровенно говоря, не разделяют многие историки, вплотную занимающиеся исследованиями данной проблемы. А.А. Зимин откровенно заявляет об отсутствии доверия такому историческому источнику как сведения Г.Штадена, поскольку, по словам Р.Г. Скрынникова "Генрих Штаден никогда не служил в опричнине".

   Выяснить, где кончались крамольные речи и  начинался подлинный заговор, никогда  не удастся. Недовольство земщины носило вполне реальный характер. Недовольные  исчерпали легальные возможности  борьбы с опричниной. Преследования  убедили их, что царь не намерен отменить опричный режим. Тогда они втайне стали обсуждать вопрос о замене Грозного на троне. Рано или поздно противники царя должны были посвятить в свои планы единственного претендента, обладавшего законными правами на трон, князя Владимира Андреевича. Последний, оказавшись в двусмысленном положении, попытался спасти себя доносом. Во время похода в Ливонию он передал царю разговоры, которые вели в его присутствии недовольные бояре. Царь увидел в его словах непосредственную для себя угрозу, начало боярской крамолы, которой он боялся и давно ждал. Вероятно, показания князя Владимира не отличались большой определенностью и не могли служить достаточным основанием для обвинения Челяднина. Популярность конюшего в думе и столице была очень велика, и Иван решился отдать приказ о его казни только через год после "раскрытия" заговора. Не располагая уликами против "заговорщиков", царь прибегнул к провокации. По его приказу князь Владимир посетил ничего не подозревавшего Челяднина и по-дружески попросил его составить списки лиц, на поддержку которых он может рассчитывать. В списки Челяднина записались 30 человек, старавшихся снискать расположение претендента на трон. Все происходило в строгой тайне, и никто не ждал беды.

   Коварно "изобличив" недовольных, царь приступил к разгрому "заговора". Опричники начали с того, что взыскали с конюшего огромную денежную контрибуцию и сослали его в Коломну. Многие его сообщники были тотчас же казнены. Начался трехлетний период кровавого опричного террора, вошедшего в историю как "опричный террор".

   Казни и судебные преследования расстроили механизм опричного управления. Штаден, посетивший главную резиденцию в  Москве, был поражен царившим там  настроением. "Когда я пришел на опричный двор, - повествует он, - все  дела стояли без движения... бояре, которые сидели в опричных дворах, были прогнаны; каждый, помня свою измену, заботился только о себе". В годы опричнины пострадали многие представители феодальной аристократии. Но опричная гроза миновала крупнейшие княжеско-боярские фамилии Мстиславских, Воротынских, Бельских, Шуйских, Глинских, Одоевских, Романовых-Юрьевых. А они-то и составляли цвет Боярской думы, роль которой в этот период фактически возросла. Но все это не означало, что в опричнине в конечном итоге взяла верх высшая аристократия. Опричники Таубе и Крузе весьма метко характеризовали последнее опричное правительство, заметив, что при особе царя не осталось никого, кроме отъявленных палачей и молодых ротозеев. Представители высшей титулованной знати, появившиеся в опричнине, принадлежали ко второй категории: в большинстве своем это были люди сравнительно молодые. Их роль сводилась к внешнему представительству. Подлинными же руководителями опричной думы были Малюта Скуратов и его подчиненные, возглавлявшие сыскное ведомство. Царь, живший в постоянном страхе перед воображаемыми заговорами, слепо доверял своему главному сыщику Малюте и видел в нем всегдашнего спасителя. Скуратов помог Грозному расправиться со старой опричной гвардией. Знати имя Малюты Скуратова-Бельского было столь же ненавистно, как и имя основателя опричнины Басманова - Плещеева. Курбский желчно бранил царя за приближение "прегнуснодейных и богомерзких Бельских с товарыщи", "опришницов кровоядных". Даже среди незнатных опричников Скуратов выделялся своим худородством. В списках думных дворян опричнины его имя стояло последним. Лишь накануне полной отмены опричнины, когда влияние Малюты достигло апогея, он получил назначение на пост дворового воеводы. Такие посты могли занимать исключительно представители родословной боярской знати. Успех Скуратова невозможно объяснить одним только расположением царя. Высокое назначение было, по-видимому, следствием того, что Малюта способствовал заключению брака Грозного с Марфой Собакиной и через этот брак породнился с царской семьей. Среди дочерей Бельского одна вышла замуж за двоюродного брата царя И.М. Глинского, другая - за будущего царя Б.Ф. Годунова, а третья за князя Д.И. Шуйского, брата будущего царя. Помощником Малюты в сыскном ведомстве был думный дворянин Василий Грязной. Он также происходил из худородной семьи и начал службу у одного старицкого боярина "мало что не в охотникех с собаками". После роспуска свиты В.А. Старицкого Грязной был зачислен в опричнину и попал из псарей в царские советники. Вместе с Малютой Грязной исполнял роль следователя в деле князя Владимира, а затем руководил разгромом Новгорода. Положение Грязного пошатнулось во время чистки опричной гвардии, когда казни поверглись его двоюродные братья. Василий избежал той же участи благодаря покровительству своего друга Малюты. Едва только Скуратов погиб, Грязной лишился думного чина и был сослан в небольшую крепость на крымской границе, где попал в плен к татарам. Письма из Крыма дают весьма точное представление о характере и достоинствах главного сподвижника Малюты. Неутомимый собутыльник царя, завоевавший его благосклонность застольными шутками, Васютка Грязной сочетал в себе качества шута и палача разом. Это был человек невероятно хвастливый, тщеславный и легкомысленный. Под стать Бельскому и Грязному был думный дворянин Роман Олферов - Нащекин, выдвинувшийся в самом конце опричнины. Несмотря на полную безграмотность, он стал по милости царя хранителем печати (печатником) и возглавил весь приказной аппарат опричнины. Однажды Олферов затеял местнический спор с земским казначеем князем Мосальским и, нимало не смущаясь, написал в своей челобитной царю: "Я, холоп твой, не ведаю, почему Мосальские князи и хто они". Государственный казначей не только стерпел бесчестье, но и смиренно заявил, что "своего родства Мосальских князей не помнят", "Роман-человек великой, а я человек молодой... " В местническом деле безграмотный печатник предстает перед нами как "великий человек" опричнины.