Краткая история имяславских споров в России начала ХХвека

      Перед решающим заседанием Московской Синодальной  конторы епископ Верейский Модест (Никитин), на которого были возложены  переговоры с монахами–имяславцами, не пожелавшими явиться на суд, провел несколько встреч с их представителями. Для этого он был командирован в Петербург и на станцию Любань Николаевской железной дороги Новгородской губернии, где проживали афонские имяславцы. Воспоминания об этой поездке сохранились в дневниковых записях архиепископа Арсения (Стадницкого), занимавшего в 1914 году новгородскую кафедру и, судя по записям, более сочувствовавшего убеждениям своего близкого знакомого архиепископа Никона. Епископ Модест поделился с архиепископом Арсением следующими своими впечатлениями от встречи с имяславцами: «Иноки-афонцы произвели на меня доброе впечатление. Они смиренны, дорожат догматами Православной Церкви, признают богоучрежденную иерархию. Особенность их мнений об имени Иисуса объяснятся тем, что они не знакомы с нашим общепринятым богословским языком, выражают свои мысли такими словами, которые у нас имеют несколько иной отпечаток. Отец Антоний (Булатович), бывший гвардейский офицер, производит впечатление очень интеллигентного человека, начитанного при этом в святоотеческих творениях. Из продолжительной беседы с ним я вынес впечатление, что душа его болеет от поднятого вокруг его имени шума, который, он боится, может породить мысль, что он будто бы идет против Православной Церкви. Он удивляется, почему его не хотят понять. Он не считает своего мнения об имени Божием догматом, не навязывает его другим, но хочет только, чтобы будущий собор высказался о нем и решил возникший богословский спор.

      В Новгородской губернии, возле Любани, в  трех избах, помещаются семнадцать иноков-афонцев. После молитвы  и краткого моего  слова к ним, я  предложил им самим  сначала высказаться, чем [сл. неразб.] их души, почему они чуждаются нас - архиереев Православной Церкви. Они стали говорить, я же терпеливо слушал их, а затем сам выяснил вопрос, как мог. Беседа наша лилась 6 часов. Я понял их болезнь и вынес убеждение, что они, согласные с догматами Православной Церкви, в своем учении об имени Иисуса также близки к нам, не умея только высказать свои мысли нашим богословским языком. Я видел их слезы от укоризны, что они будто бы имябожники. Я понял, что все души их трепещут при мысли, что их считают неправославными. Я у них увидел благоговение к сану епископа. Я увидел, что и мы с ними, как и прежде, будем славть единым седцем и едиными усты пречестное и великолепное имя Отца и Сына и Святаго Духа»¹⁷⁹.

      Отец  Антоний выдвинул два условия, в  случае выполнения которых возможно возобновление общения со Святейшим Синодом:

1. признание исповедания иноков во всей его полноте за теологумен – частное богословское мнение;
2. отложить окончательное решение данного вопроса до Поместного Собора, иноков призвать к церковному общению, потребовав от них засвидетельствовать свою веру в церковные догматы целованием Креста и Евангелия.

      Афонские  старцы были более категоричны и  не согласились с термином «частное мнение», считая его унизительным для  столь значительного вопроса. В  свою очередь, кроме заявления о необходимости соборного обсуждения догматических вопросов, они выдвинули ряд дополнительных требований:

1. Оповестить по епархиям, что они всегда пребывали в Церкви Православной. Наименование «имябожники» – отменяется.
2. Оставить все священнические и монашеские звания.
3. Предоставить скит «Пицунда».
4. Вознаградить изгнанных монахов из сумм тех обителей, которые их изгнали¹⁸⁰.

      Результатом разбирательства Московской Синодальной  конторы стал оправдательный приговор¹⁸¹. Контора в ходе заседания 7 мая сочла Заявление имяславцев об отказе от участия в суде плодом «недостаточного разумения ими своих деяний и намерений», постановив «прекратить судебное о них производство», кроме того Московская Синодальная контора признала, что в исповедании имяславцев «содержатся данные к заключению, что у них нет оснований к отступлению ради учения об именах Божиих от Православной Церкви». «Суд пришел к заключению, что в нас нет того состава преступления, за которое Святейший Синод предал нас церковному суду […], - писал позже отец Антоний, - и из этого заключил, что мы неповинны в приписанном нам было обожествлении самого тварного имени, взятого в отвлечении от Самого Бога, и, следовательно, что нет для нас оснований отлагаться от церковного общения с иерархией […], и иерархии нет оснований лишать нас ради нашего боголепного почитания Имени Божия причастия Святых Тайн и Священнослужения»¹⁸².

      Святейший Синод заслушал донесение Московской синодальной конторы от 8 мая 1914 года за №1443 на заседании, состоявшемся 10 мая  и, несмотря на давление Императора, не согласился утвердить его. Часть афонских иноков постановлением Синода № 4136 от 10 - 24 мая 1914 года была поручена епископу Модесту с помещением в Московском Покровском монастыре и разрешением им рясоношения в монастырях (с сохранением запрета священнослужения и участия в Таинствах). Об иеросхимонахе Антонии и архимандрите Давиде было постановлено иметь особое суждение. В то же время, Синодальной конторе и преосвященному Модесту было поручено «приводить увещаемых иноков к сознанию, что учение имябожников, прописанное в сочинениях иеросхимонаха Антония (Булатовича) и его последователей, осуждено Святейшим Патриархом и Синодом Константинопольской Церкви и Святейшим Синодом Церкви Российской и что, оказывая снисхождение к немощам заблуждающихся, Святейший Синод не изменяет прежнего своего суждения о самом заблуждении»¹⁸³.

      В дневниковых записях архиепископа Арсения (Стадницкого), датированных маем 1913 года, мы находим следующую характеристику событий, связанных с судом над  имяславцами и реакцией на его  результаты членов Синода: «8-е мая. Четверг. Ликвидация имябожнической "ереси". Много шума из ничего. Как известно, Священный Синод передал дело об имябожниках на рассмотрение Московской синодальной конторы, усиленной приглашением духовных экспертов. В такой передаче сказывалась уже тенденция как-нибудь завершить [?] дело, так неосторожно раздутое. А тут говорят еще, что от Государя было письмо к митрополиту Московскому о прекращении этого дела. Суд назначен на Светлой неделе. […] Такой доклад [оправдательный – Д.Г.] представлен был епископом Модестом Московской Синодальной Конторе, которая, выслушав его, вполне согласилась с его выводами и постановила всех афонских иноков, проживающих сейчас в Петербурге и около Петербурга к суду не призывать, а, основываясь на докладе, принять их обратно в Церковь, как исповедующих Священную Православную веру, желающих общения церковного и признающих богоучрежденную иерархию; этих иноков принять в число братии вверенного епископу Модесту монастыря и поручить его руководству; всех же других иноков афонцев, находящихся вне общения церковного принимать обратно в церковь по общему их устному заявлению епархиальному архиерею о своем желании быть в числе чад Церкви, причем исправность своего заявления они должны подтвердить целованием святого креста и Евангелия. А где же суд? Его не было. Синод по обыкновению, посрамлен. Никон  явился козлом отпущения, а Модест - козлом избавления. […] Во время таких рассуждений явился архиеп. Никон, который и возмущался оборотом дела с имеборцами и двойственною политикою Саблера. Он принес постановление Синода, под которым не хочет подписываться. И действительно, в постановлении Синода обойден вопрос о суде над ними, о его прежнем решении, и в основу поставлено было донесение Модеста, который де был командирован Синодом в Новгородскую губернию, с согласия Новгородского Епархиального Начальства, и в их суждениях не нашел ничего еретического. А посему постановляется разместить их в Московские монастыри, и преимущественно в Знаменский, настоятелем которого состоял еп. Модест, под его руководство. По поводу согласия Новгородского Епарх. Начальства, я сказал, что это - неправда, так как никто меня об этом не спрашивал, и я случайно узнал о поездке еп. Модеста в мою епархию. Никон возмущался такою постановкою дела на основании донесения еп. Модеста, который, вопреки прежнему решению Синода, не находит в исповедании имебожников ничего еретического, а только пустое разногласие мнений, и что имебожники отдаются под руководство еп. Модеста, который сам не разбирается в этих вопросах и не признает в воззрениях их чего либо ложного. Митрополит [Санкт-Петербургский Владимир] возмущался поверхностным отношением к этому вопросу митр. Московского Макария, который живет вне пространства и времени и живет детскими мечтами об Алтае, куда он и отправляется в трехмесячный отпуск. Оказалось, что митр. Макарий получил письмо от Государя, который высказал пожелание покончить это дело миром. С этого же письма Государь собственноручно снял копию и передал Обер-Прокурору для представления Синоду. […] В проекте постановления Синода сказано, что волю Царскую нужно принять к руководству. Никон возмущался таким постановлением, под которым не пожелал подписаться, не подписались также и другие члены. После переговоров с Саблером и решено было не подписываться членам Синода, а принять - к сведению. Вместе с тем преосв. Никон прочитал проект своего мотивированного отказа от подписи. Тут, между прочим, говорилось, что обязанность Св. Синода, как высшей Церковной власти и блюстителя правой веры, и состоит в том, чтобы обсудить этот вопрос. Вообще очень складно звучит этот отзыв. Я и спрашиваю: "а что же дальше?" - А ничего. "Как ничего?" - Приложат к делу, и больше ничего. - "Неужели такова судьба отдельных мнений? Ведь Царь не есть глава Церкви. Царь есть сын Церкви. Ведь и он может ошибаться. Синод должен блюсти за чистотою веры. В противном случае нужно Синоду, или Вам - уйти на покой. Ведь самодержавие Царя меньше всего должно касаться нашей веры". Со мною согласились, посетовали на порабощение Церкви, но по всему стало видно, что у Никона не станет смелости довести дело до конца, хотя бы ценою покоя»¹⁸⁴.

      Таким образом, благодаря позиции членов Синода, принимавших ранее активное участие в борьбе с «имябожием», проект постановления, предоставленный Московской Синодальной конторой, был существенно переработан. Максимальная уступка имяславцам со стороны Синода – это разрешение ношения рясы без возможности священнослужения и причащения.

      Указанное Определение Святейшего Синода не было опубликовано. Тщательное сокрытие Определения было мотивировано многими причинами. Во-первых, Синодом руководило два стремления – подтвердить истинность выводов, изложенных в Послании от 18 мая 1913 года и в то же время не встать в открытую оппозицию выводам Московской синодальной конторы и митрополита Макария, авторитетнейшего иерарха Российской Церкви, а также требованиям Государя Императора, Государственной Думы и широких масс общественности. Кроме того, это решение было продиктовано и соображениями икономии: имяславцы, узнав о действительной позиции Синода не смогли бы возвратиться к общению с Церковью, а это уже могло грозить расколом. Сведения о решении Московской Синодальной конторы были преданы огласке и получили общественный резонанс, но в официальных церковных органах постановление Синодальной конторы опубликовано не было.

      Тем не менее, имяславцы пребывали в  полной уверенности в том, что  Синод своим постановлением оправдал их упование на имя Божие. Тем более, что в их руки попало письмо епископа Модеста к издателю журнала «Дым Отечества» А. Л. Гарязину следующего содержания: «Благодарение Господу Богу, все иноки-имяславцы оказались истинными чадами Церкви. Отец Антоний и виденные мною иноки Афонские назначены в число братии Знаменского монастыря. Употреблю все усилия, чтобы они остались пребыванием своим довольны […] Разность мнений не должна мешать единению и любви. Так было прежде (школы Антиохийскаая, Александрийская и др.), когда допускалось существование в Церкви мнений, которые потом Собором или объявлялись догматом или отвергались»¹⁸⁵. Спеша воссоединиться с Синодом, афонские иноки в своем Заявлении от 18 мая на имя митрополита Макария благодарили за снятие обвинения в ереси, и брали обратно заявление об отложении. В то же время текст Заявления вновь содержит известные обвинения синодальных архиереев, а также повторяется просьба о предоставлении имяславцам скита «Пицунда» с обеспечением «соответствующей долей капитала Пантелеимонова и Андреевского монастырей»¹⁸⁶. Раскаяние в явных и вопиющих, в первую очередь дисциплинарных, ошибках со стороны имяславцев в Заявлении отсутствует.

      Все же слухи об истинном положении дел  доходили до монахов, и они обратились к епископу Модесту с письменной просьбой сообщить им действительное синодальное решение их участи. Отец Антоний непосредственно от обер-прокурора Саблера получил формальную выписку из постановления Святейшего Синода, «содержащую урезанный текст этого определения с искажением смысла его в обратный, оправдательный для учения имябожников»¹⁸⁷. Узнав в 1918 году от своих противников о полной форме Указа, отец Антоний в Заявлении на имя Патриарха и Святейшего Синода писал: «Если бы эта оговорка не была бы от нас скрыта, то едва ли бы мы решились возвратиться к церковному общению»¹⁸⁸.

      Тем не менее, раскол был уврачеван, и  небольшая часть иноков-имяславцев вернулась к общению с церковной  властью. Широкой огласки в церковных  кругах решение Суда Синодальной конторы не получило. Епархиальные священники продолжали руководствоваться указом Святейшего Синода от 29 августа 1913 года, не допуская подозреваемых в «имябожничестве» ко Святому Причастию и лишая возможности участия в других таинствах без письменного отречения от ереси.

10. ИМЯСЛАВИЕ В ГОДЫ  ПЕРВОЙ МИРОВОЙ  ВОЙНЫ, РЕВОЛЮЦИИ 
И ПЕРВЫХ ЛЕТ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ

      Осенью 1914 года митрополит Макарий, заручившись  согласием обер-прокурора и митрополита Петербургского Владимира, снял на время войны наложенные Синодом запрещения, разрешив иеромонахам священнослужение с зачислением всех, за исключением архимандрита Давида и иеромонаха Пахомия, в действующую армию. В то же время монахи, не имевшие сана, продолжали оставаться «в положении отлученных от Церкви и лишенных монашества и его прав» и в большинстве своем вопреки церковным канонам были мобилизованы на фронт солдатами¹⁸⁹.

      Как только началась война, отец Антоний (Булатович), следуя чувству долга и на волне  патриотического подъема, охватившего  тогда российское общество, покидает родовое имение в с. Луцыковка  Марковской волости Лебединского уезда  Харьковской губернии. 21 августа 1914 года он выезжает в Сумы, а оттуда в Москву и Петроград¹⁹⁰. В Москве он получает рекомендательно письмо епископа Верейского Модеста на имя обер-прокурора Саблера с просьбой разрешить командирование Булатовича и других иеромонахов-афонцев на фронт в качестве священнослужителей. Саблер, проведя предварительные консультации с митрополитом Владимиром (Богоявленским), в письме от 1.09.1914 выражает согласие с предложением епископа Модеста.