Краткая история имяславских споров в России начала ХХвека

      Собрания  имяславского кружка пришлось завершить  уже в 1925 году, когда начались систематические  аресты. В 1930 году ОГПУ было сфабриковано дело по разоблачению церковного монархического центра «Истинно-православная церковь». К следствию были привлечены все оставшиеся к этому времени в живых слушатели и докладчики имяславских собраний, всего 48 человек. Главой контрреволюционной организации был назван М.А. Новоселов, а теоретиком и идеологом – профессор А.Ф. Лосев. 3 сентября 1931 года А.Ф. Лосев был осужден на 10 лет лагерей (выпущен из лагеря досрочно в 1933 году); М.А. Новоселов – на 8 лет тюрьмы (приговорен к расстрелу 17.01.1938, Архиерейским Собором РПЦ 2000 года причислен к лику святых).

11. ОСНОВНЫЕ ВЫВОДЫ

      Значение  имяславских идей для православной аскетики трудно переоценить. Живое  энергийное присутствие Божие в  Его имени, неотделимом от Его  существа, опытно познаваемое подвижником, дает призыванию имени Христова ту самую чудотворную силу, о которой говорил Христос: «И если чего попросите у Отца во имя Мое, то сделаю, да прославится Отец в Сыне. Если чего попросите во имя Мое, Я то сделаю» (Ин. 14: 13-14); «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками» (Мр. 16: 17). Об этом опыте непосредственного богообщения писал в своих дневниках святой праведный Иоанн Кронштадтский: «Слово потому надо уважать крепко, что и во едином слове бывает вездесущий и все наполняющий единый и нераздельный Господь. Потому и говорится: "не приемли имени Господа Бога твоего всуе" (Исх. 20: 7), что в одном имени – Сам Сый Господь, простое Существо, Единица приснопоклоняемая»²¹¹; «Он весь в одной простой мысли - Бог-Троица, или в одном простом слове - Троица, или в трех Лицах, соединенных воедино. Но Он же весь и во всем сущем, все проходит, все наполняет Собою. Например, вы читаете молитву, и Он весь в каждом слове, как Святый Огнь, проникает каждое слово […]. Но особенно Он весь в принадлежащих Ему именах: Отец, Сын и Святый Дух, или - Троица, или Господь, Господи Боже; Господь Саваоф; Господи Иисусе Христе, Сыне Божий; Душе Святый; Царю Небесный, Утешителю, Душе истины... и прочих именах Своих»²¹².

      Разбирая  «Послание Святейшего Синода» от 18 мая 1913 года, Владимир Эрн заметил: «Синод формально провозглашает антихристианскую теорию молитвы, как замкнутого в себе и не выводящего к Богу состояния нашего сознания. […] Истинное разделение существует не между Именем Божиим и существом Божиим, а между человеческой душой и Именем Божиим, и разделение это уничтожается молитвой»²¹³. Понимание того, что есть имя Божие, важно для нас и потому, что, по свидетельству Святых Отцов, в том числе через молитвенное призывание имени Божиего Таинства Церкви обретают действенную силу: «как дуновение святых и призвание Имени Божия, подобно самому сильному пламени, жжет и прогоняет демонов, так и сей заклинательный елей призыванием Бога и молитвою приобретает такую силу, что не только, сожигая, изглаждает следы греха, но и изгоняет все невидимые силы лукавого»²¹⁴, «святое Миро сие, по призвании, не простое уже, или, как бы сказал иной, обыкновенное миро, но дарование Христа и Духа Святого, от присутствия Божества Его соделавшееся действенным»²¹⁵, «хлеб и вино Евхаристии до святого призывания достопоклоняемой Троицы были простым хлебом и простым вином, а по совершении призывания хлеб делается Телом Христовым, а вино Кровию Христовою»²¹⁶.

      Кроме того, существует строгая связь имени  Бога и Его иконографического  изображения, по словам святого Феодора Студита, «имя есть имя того, что им называется, и как бы некоторый естественный образ предмета, который носит это имя: в них единство поклонения нераздельно»²¹⁷. Только после начертания на иконе имени она считается освященной и в иконе признается реальное присутствие именуемых. Протоиерей Сергий (Булгаков) писал: «Иконность в иконе создается ее надписанием. […] Вся икона есть разросшееся имя, которое облекается не только в звуки слова, но и в […] краски, формы, образы. […] Если Имя Божие есть в известном смысле словесная икона Божества, то и наоборот, настоящая икона Божества есть Его Имя»²¹⁸.

      Сам по себе дар имени Христова с нераздельно  присущим ему Божеством, по убеждению имяславцев, является объективной реальностью, независимой от человека. В этом есть сходство имени и Евхаристических Даров – Бог присутствует и в Евхаристическом Теле и Крови Христовых, и в Иисусовом имени. И тем, и другим человек может злоупотребить, причастившись «во осуждение» и призвав Бога «всуе». В качестве примера можно привести слова преподобного Симеона Нового Богослова, который утверждал, что если Причастие «совершается в чувстве и сознании, то ты причащаешься достойно; а если не так, конечно же, ты ешь и пьешь недостойно. Если в чистом созерцании ты приобщился того, чего ты приобщился, се сделался ты достойным подобной трапезы; если же ты не стал достойным, ты не прилепишься [к Богу], отнюдь не соединишься с Богом»²¹⁹. Те же параллели существуют между призыванием Бога и единением с Ним как результатом молитвы: именование Бога без благоговейного сердечного сокрушения перед святыней имени Иисус-Христова становится «в тяжесть и в муку, и в преложение грехов». Именно об этой греховной ситуации говорил Господь в Нагорной проповеди: «Не всякий, говорящий Мне: "Господи! Господи!", войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного. Многие скажут Мне в тот день: Господи! Господи! Не от Твоего ли имени мы пророчествовали? и не Твоим ли именем бесов изгоняли? и не Твоим ли именем многие чудеса творили? И тогда объявлю им: Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие» (Мф. 7: 21-23). Несмотря на «беззакония», сила имени Иисусова, свет существа Божия, творит чудеса, пророчествует, изгоняет бесов. Но чудотворное действие Божественных энергий еще более усугубляет вину беззаконника, чтущего Господа устами, с окаменевшим сердцем, далеко отстоящим от Источника жизни (Мр. 6: 7). Таким образом, имя Христово, как и любое Таинство Церкви, есть место встречи очищающего спасительного Божественного действия и человеческой активности, которая становится сосудом для принятия Божиих даров – «Царства и силы и славы» (Мф. 6: 13).

      Имяславская позиция, изложенная в основных апологетических  произведениях, упоминавшихся в настоящей работе, не лишена существенных недостатков, позволявших их противникам обоснованно и мотивированно критиковать имяславское учение. По мнению епископа Илариона (Алфеева), можно указать на следующие уязвимые места богословского учения имяславцев:

1. Зачастую тенденциозный, не лишенный множества натяжек, подбор цитат Св. Писания, а также святоотеческих и богослужебных текстов в защиту имяславской точки зрения;
2. «Теория связи между именем и предметом, выраженная схимонахом Иларионом в ответе на рецензию инока Хрисанфа ("теория стакана") ["имя лежит в самой сущности предмета и сливается во едино с ним"], а на более высоком научном уровне прозвучавшая у "высокопросвещенных российских богословов", в частности у М.Д. Муретова». В «Апологии» Булатовича эта мысль выражена следующим образом: «имя так же объемлет одним именованием и все существо, и все присущности, и свойства, и особенности, и действия человека, как заглавие книги объемлет собой все свойства самой книги»;
3. «Уязвимым местом было априорное понимание имени Божия как энергии Божией. […] Отождествление имени Божия с совечной Богу и неотъемлемой от сущности Бога энергией Божией, на наш взгляд, является ошибочным»;
4. «Ученые имяславцы, в частности, Флоренский и Лосев, разрабатывали тему магической природы слова и имени. С точки зрения святоотеческого Предания всякий магизм представляется ошибочным и неприемлемым»;
5. «Учение имяславцев о действии имени Божия в таинствах Церкви кажется нам односторонним»;
6. Понимание выражения св. Иоанна Кронштадтского «имя Божие есть Сам Бог» у имяславцев было вполне православным: «они не отождествляли Бога с именем Божиим, не считали сущность Божию именуемой. Однако настойчивость, с каковой некоторые имяславцы употребляли эту формулу в качестве едва ли догматического выражения учения об имени Божием, следует признать неоправданной»²²⁰.

      Необходимо  заметить, что позиция имяславцев не была неизменна – на протяжении второго десятилетия XX века апологеты имяславия приложили значительные усилия к совершенствованию своих богословских формулировок. Если, как замечали многие почитатели книги «На горах Кавказа», отдельные выражения и богословские мнения схимонаха Илариона требуют значительных комментариев и корректировок, а так же первые труды о. Антония (Булатовича) не могут не вызвать отдельных нареканий, то с течением времени «у иеросхимонаха Антония (Булатовича) […] наблюдается движение от более резких, почти "имябожнических" формулировок […] к более умеренным и сбалансированным формулировкам, содержащимся в книге "Моя мысль во Христе"»²²¹.

      Критики имяславия также были далеки от беспристрастного отношения к имяславским трудам. Основные богословские аргументы, подбираемые  противниками имяславия по большей  части к имяславскому учению отношения  не имели, а были направлены против возможных еретических выводов из догматических предпосылок имяславия. Еретичность предполагаемых выводов автоматически транспонировалась на их источник. Но следуя такой логике, могут быть без особого труда опорочены любые общепринятые догматы или теологумены Православной Церкви. О поверхностности и неполноте богословского анализа имяславских трудов (которые зачастую даже не были прочитаны их критиками) говорилось выше.

      Епископ Иларион (Алфеев) в своем исследовании, посвященном имяславской проблематике, пришел к выводу о том, что имяславские споры были вызваны к жизни не случайным стечением обстоятельств, столкновением людей и мнений, но именно онтологической разницей в понимании духовной жизни: «Никон утверждал, что в молитве происходит смена ощущений и переживаний, в результате которых у молящегося возникает чувство присутствия Божия. Троицкий, повторяя эту мысль, добавляет к ней свои выкладки относительно взаимоотношений между молящимся и Богом как между субъектом и объектом. Очевидно, именно разный опыт молитвы приводил имяславцев и их противников к разным теориям молитвы. Имяславцы в своем учении о молитве стояли гораздо ближе к той традиции, которая выражена в классических словах, приписываемых Златоусту: "Да поглотит Господь сердце и сердце Господа, и да будут едино"²²². У афонских подвижников, так же как и у древних аскетов, речь идет о поглощении Господом сердца молящегося и о поглощении сердцем Господа, а не о каких-то субъективных психологических переживаниях и ощущениях, возникающих в сердце в результате воздействия на него "объективного" божественного действия. Если противники имяславия знали только опыт взаимоотношений между субъектом-молящимся и объектом-Богом, то имяславцы знали другой опыт – молитвы, выходящей за пределы субъектно-объектных отношений, соединяющей с Богом, т.е. делающей человека едино с Богом»²²³.

      По  замечанию прот. Георгия Флоровского, «Богословская наука была принесена в Россию с Запада [...], развивалась в России в искусственной и слишком отчужденной среде, становилась и оставалась школьной наукой. Превращалась в предмет преподавания, переставала быть разысканием истины или исповеданием веры. Богословская мысль отвыкала прислушиваться к биению Церковного сердца. И теряла доступ к этому сердцу. [...] Это был разрыв и раскол между "интеллигенцией" и "народом" в самой Церкви»²²⁴. Именно с этим связана та неприязнь и непонимание, та пропасть, которая постепенно образовалась между богословски образованными афонскими «интеллигентами» и некоторыми церковными иерархами с одной стороны и малообразованными в большинстве своем афонскими иноками, понимание которых основных догматов Православия основывалось исключительно на традиции, ежедневно впитываемой через молитву, богослужебные тексты, чтение Св. Писания и писаний Свв. Отцов. Некоторые активные анти-имяславские деятели (такие как Патриарх Сергий (Страгородский) или С.В. Троицкий) годы спустя с искренним недоумением спрашивали у своих собеседников, интересовавшихся имяславской проблемой, с чем связан такой горячий интерес и постоянное возвращение к столь «незначительной» и даже «вздорной» проблеме, уже решенной Греческой и Российской Церквями²²⁵.

      Мнение  о том, что имяславские споры  обусловлены столкновением двух культур – христианской и постхристианской, а также повсеместным и всеобъемлющем снижением христианского самосознания общества, охватывающем представителей обеих партий, высказывали и представители «новоселовского кружка». «Многие годы в русское общество вводились различные яды, отравлявшие ум, и теперь даже лучшие представители России нередко подобны выздоравливающим от тяжелой болезни. Было бы легко разделаться со злом, если бы можно было свалить вину на двух-трех и приурочить ее к определенному году. Но не так обстоит на деле: духовное разложение накоплялось десятками лет, и виновных в нем было очень много; мало кто не приложил сюда своей руки. Вы правильно пишете, что "вопрос о Имени Божием есть наиглавнейший вопрос Православия, обнимающий собою все христианство", и что "молитва Иисусова и еще кратче – Имя Иисус есть краткое содержание всего Евангелия". Но вот, именно по этой-то сосредоточенности этого вопроса в деле веры и связности его со всеми прочими вопросами, он подвергался особенно многочисленным вражеским нападениям», - писал о. Павел (Флоренский) в ответ на одно из писем кавказских имяславцев²²⁶. В сентябре 1913 года князь Е.Н. Трубецкой в частной переписке также отмечал, что «С обеих сторон масса вранья. Надо сказать, что если с имяславцами было поступлено гнусно, то и их поведение было ниже всякой критики; спускание с лестницы игумена, ломанье рук и ног противникам – их рук дело. Вообще, если бы им дать войска, они поступили бы так же с имяборцами, как с ними поступил Никон. Вообще, как всегда бывает в таком движении, за чистыми людьми тут шли и проходимцы с очень скверными побуждениями»²²⁷.

      То, что противоборствующие стороны  в споре в качестве одного из средств  «убеждения» применяли угрозы, оскорбления, физическую силу, является установленным  фактом. Но масштаб «акции возмездия» со стороны официальной власти ни как не соответствует той реальной опасности, которую представляли собой имяславцы. На «бытовое» насилие со стороны имяславцев против нескольких десятков «имяборцев» их противники ответили подготовленной атакой действующей армии с активным применением холодного оружия, в результате которой за пределы Афона было выдворено более тысячи иноков. Причем сам факт применения физической силы в качестве «решающего» аргумента в споре, по словам современников событий, для Афона не был новостью и не мог служить поводом к столь суровым мерам. Статский советник П.Б. Мансуров по результатам своего визита на Афон замечал: «К моему приезду на Афон противники Антония (Булатовича) были уже изгнаны из скита, причем поломано было порядочно ребер (впрочем, последнее обстоятельство случается на Афоне нередко и на это там много внимания не обращают)»²²⁸. О. Антоний (Булатович) также писал, что «Не представляет совершившийся переворот [изгнание «имяборцев» из Свято-Андреевского скита – Д.Г.] и чего-либо необычайного в афонской жизни, ибо междоусобия на Афоне в монастырях далеко не редкость, но даже, к сожалению, заурядное явление. Так, например, в Ивере два года перед тем порта была заперта чуть ли не в течение года, и столкновение греков, поданных королевства, с греками, подданными Турецкой империи, было так остро, что не обошлось и без человеческих жертв. Прежний игумен был насильственно сменен и заключен в келии. В Зографском болгарском монастыре произошло за год перед тем такое же насильственное низложение игумена и поставление другого, и тоже это не обошлось без побоищ. То же произошло в Ксенофе. Одним словом, хроника Афона полна этими волнениями в обителях, вызываемыми партийностью. В самом Андреевском скиту было в 1876 году насильственное низложение настоятеля о. Феодорита». Несмотря на все беспорядки, возникавшие в афонских обителях, право неприкосновенности и самоуправления монастырей было незыблемо и свято чтилось церковной и светской властью. «Таким образом, вооруженное вмешательство власти во внутреннюю жизнь обителей и вторжение с военной силой в русские монастыри есть первый случай в истории Афона, и священное право неприкосновенности обителей было впервые нарушено архиепископом Никоном и послом Гирсом»²²⁹.