Иван IV Грозный и его окружение

устойчивости.

     К сожалению, одно обстоятельство сообщило описанным свойствам

значение, гораздо  более важное, чем какое обычно имеют психологические

курьёзы: Иван был  царь. Черты его личного характера  дали особое

направление его  политическому образу мысли.

1.З.Представление  о власти 

     Иван  рано и много, раньше и больше, чем следовало, стал думать своей тревожной мыслью о том, что он государь московский и всея Руси. Скандалы боярского правления постоянно поддерживали в нем эту думу, сообщали ей тревожный, острый характер. Его сердили и обижали, выталкивали из дворца и грозили убить людей, к которым он привязывался, пренебрегая его детскими мольбами и слезами, у него на глазах высказывалось непочтение к памяти его отца, может быть, дурно отзывались о покойном в присутствии сына. Но этого сына все признавали законным государем; ни от кого не слышал он и намека на то, что его царственное право может подвергнуться сомнению, спору. Каждый из окружающих, обращаясь к Ивану, называл его великим государем; каждый случай, его тревоживший или раздражавший, заставлял его вспоминать о том же и с любовью обращаться к мысли о своем царственном достоинстве как к политическому средству самообороны Ивана учили грамоте, вероятно, так же, как учили его предков, как вообще учили грамоте в Древней Руси, заставляя твердить часослов и псалтырь с бесконечным повторением задов, прежде пройденного. Изречения из этих книг затверживались механически, на всю жизнь врезывались в память. Кажется, детская мысль Ивана рано начала проникать в это механическое зубрение часослова и псалтыря. Здесь он встречал строки о царе и царстве, о помазаннике Божьем, о нечестивых советниках, о блаженном муже, который ходит на их совет, и т.п. С тех пор как стал Иван понимать свое сиротское положение и думать об отношениях своих к окружающим, эти строки должны были живо затрагивать его внимание. Он понимал эти библейские афоризмы по-своему, прилагая их к себе, к своему положению. Они давали ему прямые и желанные ответы на вопросы, какие возбуждались в его голове житейскими столкновениями, подсказывали нравственное оправдание тому чувству злости, какое вызывали в нем эти столкновения. Легко понять, какие быстрые успехи в изучении святого писания должен был сделать Иван, применяя к своей экзегетике такой нервный, субъективный метод, изучая и толкуя слово Божие под диктовку раздраженного, капризного чувства. С тех пор книги должны были стать любимым предметом его занятий. От псалтыря он перешел к другим частям писания, перечитал много, что мог достать из тогдашнего книжного запаса, вращавшегося в русском читающем обществе. Это был начитаннейший москвич XVI в. Недаром современники называли его «словесной мудрости ритором». О богословских предметах он любил беседовать, особенно за обеденным столом, и имел, по словам летописи, особливую остроту и память от божественного писания.

     Так рано зародилось в голове Ивана политическое размышление - занятие, которого не знали  его московские предки ни среди детских  игр, ни в деловых заботах зрелого  возраста. Кажется, это занятие шло втихомолку, тайком от окружающих, которые долго не догадывались, в какую сторону направлена встревоженная мысль молодого государя, и, вероятно, не одобрили бы его усидчивого внимания к книгам, если бы догадались.

     Его письма к князю Курбскому - наполовину политические трактаты о царской власти и наполовину полемические памфлеты против боярства и его притязаний. Его первое длинное-предлинное послание поразит видимой пестротой и беспорядочностью своего содержания, разнообразием книжного материала, кропотливо собранного автором и щедрой рукой рассыпанного по этим нескончаемым страницам.

     Иван  IV был первый из московских государей, который узрел и живо почувствовал в себе царя в настоящем библейском смысле, помазанника Божия. Это было для него политическим откровением, и с той поры его царственное я сделалось для него предметом набожного поклонения. Он сам для себя стал святыней и в помыслах своих создал целое богословие политического самообожания в виде ученой теории своей царской власти. Тоном вдохновенного свыше и вместе с обычной тонкой иронией писал он во время переговоров о мире врагу своему Стефану Баторию, коля ему глаза его избирательной властью: «Мы, смиренный Иоанн, царь я великий князь всея Руси по Божию изволению, а не по много мятежному человеческому хотению».

     Таким образом, положительное значение царя Ивана в истории нашего государства далеко не так велико, как можно было бы думать, судя по его замыслам и начинаниям, по шуму, какой производила его деятельность. Грозный царь больше задумывал, чем сделал, сильнее подействовал на воображение и нервы своих современников, чем на современный ему государственный порядок. Жизнь Московского государства и без Ивана устроилась бы так же, как она строилась до него. Но без этого устроение пошло бы легче и ровнее, чем оно шло при нем и после него: важнейшие политические вопросы были бы разрешены без тех потрясений, какие были им подготовлены. Важнее отрицательное значение этого царствования. Царь Иван был замечательный писатель, пожалуй, даже бойкий политический мыслитель, но он не был государственный делец. Одностороннее, себялюбивое и мнительное направление его политической мысли при его нервной возбужденности лишало его практического такта, политического глазомера, чутья действительности, и, успешно предприняв завершение государственного порядка, заложенного его предками, он незаметно для себя самого кончил тем, что поколебал самые основания этого порядка. Карамзин преувеличил очень немного, поставив царствование Ивана - одно из прекраснейших по началу - по конечным его результатам наряду с монгольским игом и бедствиями удельного времени. Вражде и произволу царь пожертвовал и собой, и своей династией, и государственным благом. Его можно сравнить с тем ветхозаветным слепым богатырем, который, чтобы погубить своих врагов, на самого себя повалил здание, на крыше коего эти враги сидели.

Глава 2. Окружение  царя 

2.1.Адашев  Алексей Фёдорович 

1530(?) -1561 

     Костромской вотчинник, связанный родственными узами с московским боярством, Адашев еще ребенком, в 1540 г., получил придворный чин спальника, войдя тем самым в число лиц, особо приближенных к малолетнему великому князю, будущему царю Ивану IV. В конце 40-х гг. Адашев стал одним из руководителей так называемой Избранной рады, неофициального правительства страны. Будучи в те годы очень близок к царю, он одновременно ведал его архивом, руководил составлением «Государева родословца», был хранителем печати «для скорых и тайных дел». В 50-е гг. он активно участвует в работе Стоглавого собора, регулировавшего отношения Церкви и государства, становится, как особо доверенное лицо, находящееся вне рамок служебной иерархии, руководителем внутренней и внешней политики государства. Возвышение Адашева и растущее влияние его на Ивана IV развивались в противовес недавнему еще боярскому самоуправству. Это было время, когда руководители Избранной рады Адашев и Сильвестр правили страной.

Однако в конце 50-х гг. политические позиции Адашева  пошатнулись. Росло раздражение  царя масштабами сосредоточенной в  руках Избранной рады власти, действиями лично Адашева, посланного в мае 1560 г. в Ливонию воеводой. После военных и дипломатических неудач в Ливонии действия руководителей Избранной рады в этом регионе получили резко отрицательную оценку царя, Адашев попал в опалу, был устранен от руководства военными действиями в Ливонии и вскоре умер в Юрьеве при невыясненных обстоятельствах. Тяжело пострадали и его многочисленные сородичи.

     Наиболее  ранним по времени свидетельством источников о Ф.Г.Адашеве является грамота  Василия Ш от 2 августа 1533 г. казанскому царю Яналею, сообщающая о посылке Василием Ш в Казань «ближнего своего человека Федора Адашева сына Олгова». Следующее известие о Ф.Г.Адашеве — запись в посольской книге Посольского приказа о том, что 13 августа 1536 г. «князь великий» послал «Федора Адашева сына Олгова, а с ним пять сынов боярских молодых» потчевать медом польского посла Никодима Техновского. В том же качестве дипломата-посла в Турцию Ф.Г.Адашев, как мы видели, выступает и в 1538-1539 гг.

     С возвращением из Турции характер деятельности Ф.Г.Адашева меняется, и в 40-х годах он меняет профессию дипломата на службу внутри государства. Основное, что сообщают источники о деятельности Ф.Г.Адашева в 40-х годах, - это его участие в общем, описании земель Русского государства, предпринятом в годы боярского правления.

     В 1550 г. характер деятельности А.Ф.Адашева выступает особо рельефно как лица, облеченного особым доверием царя, что выражается как в высокой степени авторитетности решений, принимавшихся А.Ф.Адашевым по тем или иным вопросам, так и в том, что он осуществлял контроль от имени государя за деятельностью судей - бояр, дворецких, казначеев и дьяков.

     В своей деятельности А.Ф.Адашев выступал именно как доверенное лицо Ивана  IV, как проводник той политики укрепления централизованного государства, идеологом и вдохновителем которой был сам Иван IV. Такая общая постановка вопроса об А.Ф.Адашеве должна явиться предпосылкой при рассмотрении конкретных данных о его деятельности.

     В своей дипломатической деятельности - многочисленных переговорах с иностранными посольствами в Москве - А.Ф.Адашев опять-таки выступает не как профессиональный дипломат (эта роль, как правило, отводится дьяку И.М. Висковатому, обычно принимавшему участие в переговорах вместе с А.Ф. Адашевым), а как лицо, которому поручено царем вести переговоры от имени верховной власти и который в процессе переговоров находится в постоянном контакте с верховной властью, сообщая ей о ходе переговоров и получая от нее необходимые инструкции.

     Общий характер политической деятельности А.Ф.Адашева, действующего «государевым словом», объясняет и многообразные формы проявления деятельности А.Ф.Адашева, делая ненужным связывать эту деятельность со служебной принадлежностью А.Ф.Адашева к определенному ведомству или группе ведомств. Наконец, выяснение общего облика А.Ф.Адашева как политика в равной мере делает понятным и широту власти А.Ф.Адашева (пока он сохранял доверие к себе Ивана IV), и причины падения его (когда он это доверие потерял после того, как оказался в блоке с реакционными противниками политики правительства Ивана IV).

2.2.Сильвестр 

     В конце 40-х гг. XVI века в Москве заботами тогдашнего главы Русской церкви митрополита Макария на посту иерея придворного Благовещенского собора оказался, выражаясь словами Н.М.Карамзина, «какой-то удивительный муж, именем Сильвестр, родом из Новгорода». Перед Иваном IV, по словам того же Карамзина, Сильвестр предстал в апреле 1547 г., в дни страшного московского пожара, «с подъятым, угрожающим перстом, с видом пророка и гласом убедительным возвестил ему, что суд Божий гремит над главою царя легкомысленного и злострастного». Вскоре «смиренный иерей, не требуя ни высокого имени, ни чести, ни богатства, стал у трона, чтобы утверждать, ободрять юного венценосца на пути исправления...»

     В 40-50-е гг. Сильвестр имел на царя большое  влияние. Вместе с А.Ф.Адашевым он занял руководящее положение в Избранной раде, тогдашнем неофициальном правительстве страны.

     Знаток  греческой культуры, обладатель ценной библиотеки, Сильвестр был высокообразован  и бескорыстен. Он был автором  духовно публицистических произведений, руководил созданием (и был одним из авторов) новой редакции «Домостроя» - важного памятника истории, культуры и быта России, ее социально-экономической, политической и педагогической мысли.

     Владевший еще в Новгороде мастерскими  по изготовлению икон и книг, Сильвестр после московского пожара 1547 г. получил от царя поручение руководить восстановлением художественных росписей вновь отстраивавшихся кремлевских теремов и соборов. По его заданию стены Золотой палаты были украшены нравоучительными картинами, изображавшими царя доблестным воителем, благодетелем бедных, праведным судьей и т.д. Всей своей деятельностью Сильвестр последовательно утверждал величие и могущество царской власти. Это сказалось на ходе работы заседавшего в январе-феврале 1551 г. в Москве Стоглавого собора, когда в виде так называемых «царских вопросов» перед его членами была выдвинута составленная при участии Сильвестра программа реформ, предусматривавших ограничение прав церкви в угоду монархии. Взгляды Сильвестра, безусловно, оказали влияние на формирование воззрений Ивана IV, его литературный стиль.

     Для решения вопроса о роли Сильвестра в подготовке и проведении Стоглавого собора весьма важное значение имеет  выяснение вопроса о том, кто  является автором анонимного «Послания царю Ивану Васильевичу», содержащегося в так называемом Сильвестровском сборнике. Что же касается автора послания Ивану IV, то он представляется «человеком, очень близким к царю, очень влиятельным, он говорит смело, даже фамильярно», это склоняет к мысли, что послание к царю принадлежит Сильвестру, хотя и основания для заключения об авторстве Сильвестра не имеют решающей силы.

     Одна  из черт послания - использование традиционной темы борьбы с развратом для постановки целого ряда чисто политических вопросов. Именно эта черта придает посланию значение, выводящее этот публицистический памятник за рамки церковно-религиозных дел, и вместе с тем позволяет поставить вопрос о том, из каких кругов вышло послание, т.е. подойти к вопросу об авторе послания царю.

     Главный политический вопрос, рассматриваемый в послании, - это вопрос о том, какой характер должно носить правление молодого царя - Ивана IV.