Сразу после того, как Иван принял титул царя, по стране прокатилась волна народных волнений. Народ боялся, что «настоящий» царь, крымский хан, теперь пойдет на Россию войной. Крыма боялись панически, им пугали детей. Иван подавил восстания, но осадок остался у обеих сторон.

     После покорения Астрахани в общем-то свершилось то, чего боялся народ. Организованный против России единый исламский фронт поставил задачу не допустить экспансии Руси до размеров Золотой Орды. Но именно эту цель и ставил Иван, решивший, что он – наследник хана. И он понял, что нужно собрать силы в кулак. Для победы же над внешним врагом необходимо прежде одолеть внутреннего - тех, кто тайно служит Крымскому хану. Тех, кто не в состоянии понять замыслов царя, и толкует о каких-то «православных ценностях», когда надо четко и прагматично «делать империю» на востоке. Наконец, необходимо взять деньги у тех, у кого они есть, но – не дают.

     3 декабря 1564 года Иван отправился на богомолье, но зачем-то захватил с собой драгоценности, а слугам приказал взять семьи. Прибыв через Троицкий монастырь в Александрову слободу, он посылает оттуда две грамоты в Москву. Их смысл – «бояре, служилые, священники мне изменили, я покидаю царство. На простой люд обиды не держу». Через некоторое время к царю из Москвы пришла делегация – «вернись на трон». Царь согласился при условии, что ему позволят учредить опричнину. В феврале 1565 года царь воротился в столицу, где и сформулировал свои требования. [5]

     Хотя термин «опричнина» явно новый, как ни странно, обе стороны, кажется, прекрасно понимают, о чем речь. Мнение историков, и, прежде всего Ключевского, о том, что термин, напротив, старый, архаичный, и взят был из удельного периода, вряд ли выдерживает критики. Так, читаем у Ключевского: «Не царь Иван выдумал это слово, заимствованное из старого удельного языка. В удельное время так назывались особые выделенные владения, преимущественно те, которые отдавались в полную собственность княгиням-вдовам, в отличие от данных в пожизненное пользование, от прожитков». На самом деле земли, которые шли за княгинями как приданое, князья оформляли себе в управление как так называемые купли, которые потом, после смерти княгини, по закону должны были возвращаться в ее род, но фактически оставались у князя как полулегальное владение, лишь через полстолетия и более переходя в его собственность.

     Список того, что царь хочет взять себе, в опричнину, видимо, был готов заранее. В него вошли лучшие земли, самые богатые области, а там, где неудобно оказалось взять в опричнину весь город (скажем, Москву), ее делили на две части (что, кстати, было в русских традициях еще с 14-го века). Но вот что странно. Восток, только что завоеванный, и очень богатый, в опричнину не вошел. Таким образом, представление, будто для попадания в опричнину регион должен всего лишь отличаться богатством, неверно. Очевидно, критерий был совсем другой. По мнению царя, опричнина должна была исцелить нравы. Изжить местечковость старой Руси, слабой Руси, Руси удельной, и насадить в народе, но, прежде всего в правящем классе, новую, имперскую идеологию. Образцом для такой идеологии была Золотая Орда. Отсюда понятно, что на бывших землях Орды исправлять, собственно, было нечего – недавние обитатели Улуса Джучи (это более верное название Золотой Орды) были морально уже готовыми жителями будущей империи. Стариной болела именно Русь, в которой "вера есть, а правды нет". Эти слова – из тогда же написанной повести «О Магомете, Султане турецком». Ее читал Иван, это известно точно, а в ней идеальным правителем выведен как раз повелитель Османской империи, последний же император Византии изображен презренным слабаком. «Ну, коли правды нет, то нет и веры» - тоже оттуда. Значит, не в то верим, и православие – «не та» религия? Это крайне важно: храмом «правильной» веры и стала Александрова слобода.

     Еще более радикально эта мысль подтверждается тем фактом, что во главе земщины, то есть всего, что осталось от опричнины, поставлен был ни кто иной, как бывший казанский царь Едигер, крещеный в Симеона! Таким образом, управлять той частью страны, где «нравы» выдерживали хоть какую-то критику, по мнению царя, Иван поручил тому, кто уж точно эти нравы не испортил бы. И когда говорят, что с политической точки зрения акция Ивана не имела смысла (он обвинил бояр в плохом управлении, но сам же оставил боярской думе полстраны), решительно заблуждаются: думой руководил казанский царь, взятый Иваном в 1552 году в плен на руинах столицы Казанского ханства. [8]

     С 1564 по 1581 год Александрова слобода – политическая, и, как хотелось думать Ивану, духовная столица Московии, новой Золотой Орды. Во всяком случае, царь практически не покидает свою новую резиденцию. Но за эти годы случалось всякое, и, конечно, настроение тех, кто вместе с царем заседал в Александровском дворце, как и сам состав приближенных, менялись не раз. Но что именно там происходило на самом деле, мы не знаем.

     Чего стоит известный термин немца, и, кстати, опричника Штадена «Дикое Поле», которым он обозначал якобы пустынное пространство южнее Москвы до Крымского ханства. То, что на самом деле там располагался целый конгломерат казачьих квази-государств, он конечно же знал, но предпочел обмануть своих читателей, число которых, впрочем, ограничивалось военными экспертами, думавшими, как бы покорить Московию. Авантюрист Штаден не жалел красок, чтобы доказать: дело это легкое, поскольку в полководцах видел, естественно, себя. Схожие мотивы могли двигать и мифотворцами вроде Таубе и Крузе, рассказы которых о Слободе ныне слепо приняты на веру. [13]

     А Таубе и Крузе рассказывают, что "после того, как царь кончает еду, редко пропускает он день, чтобы не пойти в застенок... Заставляет он в своем присутствии пытать или даже мучить до смерти безо всякой причины..." В общем-то, набор штампов. Откройте западное описание любого «плохого» правителя, будь то политический противник в Европе, или пуще того «зверь из Азии» вроде турецкого султана – ну, точно такое же поведение. Тем не менее, современные историки, развивая мысли Таубе и Крузе, и словно соревнуясь с ними, пишут о том, что в Александровой слободе Иван устроил нечто вроде кровавого монастыря, точнее, пародии на монастырь. Так, академик Лихачев писал, что "здесь пародировались церковные службы и монастырские нравы, монастырские одежды. Опричный двор напоминал шутовской...монастырь, а нравы этого двора - службу кабаку". Но Лихачев тут только переписывает Ключевского, которому на самом деле должны достаться сомнительные лавры истинного мифотворца: "В этой берлоге царь устроил дикую пародию монастыря, подобрал три сотни самых отъявленных опричников, которые составили братию, сам принял звание игумена, а князя Аф. Вяземского облек в сан келаря, покрыл этих штатных разбойников монашескими скуфейками, черными рясами, сочинил для них общежительный устав, сам с царевичами по утрам лазил на колокольню звонить к заутрене, в церкви читал и пел на клиросе и клал такие земные поклоны, что со лба его не сходили кровоподтеки. После обедни за трапезой, когда веселая братия объедалась и опивалась, царь за аналоем читал поучения отцов церкви о посте и воздержании, потом одиноко обедал сам, после обеда любил говорить о законе, дремал или шел в застенок присутствовать при пытке заподозренных". [10]

     Можно предположить, как шла мысль исследователей. Идею о «монастыре» подсказали им иностранные авторы, а мысль о «пародии» родилась под подсознательным воздействием шутовских религиозных обрядов Петра Великого, который и в самом деле на пирах «служил кабаку». Но нет данных, что так делал Грозный! Иностранцы при всей своей нелюбви к стране и ее правителю говорят лишь о том, что "он, великий князь, образовал из опричников... свое особое братство... Живя в Александровском дворце, словно в каком-нибудь застенке, он обычно одевает куколь, черное и мрачное монашеское одеяние... Всех их он называет братией, также и они называют великого князя не иным именем, как брат". Собственно, вот правда, но где тут «служба кабаку»?

     Другое дело, что есть основания подозревать – православными обитатели Слободы, включая самого царя, оставались только для внешнего наблюдателя. Внутри они приняли какую-то другую религию. Какую именно, сказать невозможно, но достаточно посмотреть на фрески в личной молельне Ивана, чтобы понять: его вера имела мало общего с верой народа, поскольку эти фрески радикально отличались от всего массива тогдашнего церковного искусства. Не факт даже, что и эти фрески были пределом тайны. Не исламом ли была та новая религия, которую приняли царь и его окружение? Магомет-султан как идеал справедливого государя, отсутствие правды и веры (прямой упрек православию, не сумевшему сплотить страну), наконец, свидетельство современника, к сожалению, им не расшифрованное – «еще немного, и москвичи будут ходить в чалмах»? Не будем развивать эту тему, ограничимся констатацией одного простого факта. Несмотря на то, что власти запретили народу даже в частных беседах вспоминать об опричнине (виновных били кнутом на торгу), память народная сохранила о жизни Ивана в Слободе в общем-то нейтральные воспоминания. Так, в музее в Александрове экспонируется поддон от подсвечника 17 века, на котором изображен переезд Ивана из Москвы в Александров. Пояснение дано тут же, изложено ровно, без эмоций – «остави град и удалися царь со братию в монастырь». Похоже, власти боялись памяти об опричнине больше, чем народ. Похоже, бояре Федора Иоанновича, смертельно боявшиеся, как бы не нашелся продолжатель дела Ивана Грозного, старались не только выбить из народа память об опричнине кнутом, но и сочинить о ней сказочку пострашнее.  

     Ну, а коли опричники не были ангелами, и жестоко расправлялись как с непокорными боярами, так и с городами, препятствовавшими имперским планам Иоанна, оговорить их в глазах потомков оказалось куда как просто.

     Но вернемся к середине 16-го века. За стенами Александровской крепости кипела реальная жизнь, и она часто вступала в противоречие с политическими конструкциями, сложившимися в голове Ивана. Через 7 лет после переезда столицы в Александров, настоящий царь, крымский хан Девлет Гирей, сжег Москву, и показал Ивану, кто в доме хозяин. Опричные войска оказались неспособны оказать сопротивление просто потому, что у них, воспитанных на пиетете ко всему восточному, на истинного правителя Востока просто не поднялась рука. Иван является послам Девлета в заплатанной рогоже, и говорит - "Ваш царь меня, Ивашку, до бедности довел, нечего царю дать". В разговоре с послами истинного царя Иван - уже не царь! Он им станет, едва послы уедут, но сказать им это в глаза он не решается! [3]

     Правда, Девлет Гирея удалось разбить в битве у Молодей уже в следующем 1572 году. Естественно, не силами опричников, а руками людей светских, не страдающих комплексом страха перед восточными воинами. В том же 1572 году Иван распускает опричнину. Однако не уезжает из Слободы. Налицо политический, и даже как бы ментальный кризис: как бороться с Востоком, следуя идеалам Востока? Магомет-салтан, безусловно, образец для подражания, но как защитить свою страну, когда на тебя идет ближайший вассал этого Магомет-салтана, Давлет Гирей?

     Решение было найдено лишь через три года, в 1575 году. 30 октября Иван отказывается от власти, и в Успенском соборе московского кремля коронуют настоящего потомка Чингиз-хана, то есть человека, статус которого на Востоке еще выше, чем у турка Магомета (хотя не выше, чем у чингизидов из Крыма, Гиреев). Саин-Булат, правнук последнего большеордынского хана Ахмата, прежде сидел на троне вассального царства Касимовского. В 1573 году он зачем-то принимает крещение под именем Симеон, хотя знает, что теряет право на престол в Касимове. Очевидно, замысел сделать его русским царем пришел Ивану уже через год после Молодей и роспуска опричнины, но на психологическую подготовку бояр еще требовалось время. Наконец, в Успенском соборе Симеона Бекбулатовича провозглашают "царем и великим князем Всея Руси, великим князем Тверским" (последнее очень говорящая деталь: Тверь в глазах Ивана была центром зла, оплотом проклятой удельной старины). Иван же стал называть себя "холопом Ивашкой". Но показательно, что власть «холопа» почему-то продолжала распространяться на земли бывшего Казанского ханства, где Иван сохранял титул царя. Скорее всего, Иван побоялся, что, оказавшись под властью настоящего чингизида, казанцы пожалуй воспрянут духом, подобьют Симеона на восстание. [4]

     Правление Симеона продолжалось 11 месяцев, после чего Иван смещает его, щедро награждает Тверью и Торжком, где Симеон и умирает  в 1616 году, приняв перед смертью монашество. Так или иначе, Русь была целый год под номинальной властью чингизида. За это время экономика страны отнюдь не рванула вперед, небеса не излили елея на «благодатную землю», и вообще не произошло ничего такого, на что, может быть, в тайне своих мистических грез рассчитывал Иван. Этим, а также недовольством народа, и объясняется смещение с престола Бекбулатовича. После чего Иоанн, как свидетельствуют историки, впал в еще большую тоску: модель «новой империи, новой Орды» трещала по швам.

     Как бы по инерции Иван продолжал жить в слободе, хотя и без своих опричников, как и без чингизидов. В 1578 году в Слободе открывается вторая на Руси, после московской, типография. На тот момент она была, впрочем, единственной: знаменитый Иван Федоров, заведший первым «друкарню» в Москве, не выдержал боярского и клерикального притеснения, и сбежал во Львов. Царь хотел его удержать, но даже царю это не удалось. Развлекаясь хоть чем-то от тоски, царь повторил опыт в Слободе. [9]

     19 ноября 1581 года царь убивает в Слободе своего сына, Ивана Ивановича. Что заставило Иоанна прикончить единственного сносного своего наследника, или же это была и в самом деле трагическая случайность, подстроенная, может быть, ненавидевшими царя боярами, мы толком не знаем. Факт, что как бы воспылав отвращением к Слободе, Иван тут же ее покидает, что одновременно означает признание царем полного краха собственных планов. Три года жизни, наполненные хворями, завершаются кончиной царя в 1584 году, как доказано, от отравления. Его могли отравить те же люди, что подстроили убийство Ивана Ивановича. Очень показательно, что от отравления ртутью (а Иван был отравлен именно ртутью) умирают как раз через три-четыре года после принятия в организм яда, то есть яд Ивану дали именно в год "убийства" сына! После его кончины недруги восторжествовали: на трон сел хоть и сын Ивана, Федор, но его полная противоположность: тихий, набожный, слабоумный, прекрасный материал для манипуляций. В Александровой слободе наступает запустение.

3. Опричнина  

3.1. Обстоятельства, подготовившие  опричнину 

     Еще не имея 20 лет, царь Иван с необычайной для его возраста энергией принялся за дела правления. Тогда по указаниям руководителей царя митрополита Макария и священника Сильвестра из боярства, разбившегося на враждебные кружки, выдвинулось и стало около престола несколько дельных, благомыслящих и даровитых советников - "избранная рада", как называет князь Курбский этот совет, очевидно получивший фактическое господство в боярской думе, вообще в центральном управлении. [15] С этими доверенными людьми царь и начал править государством. В этой правительственной деятельности, обнаруживающейся с 1550 г., смелые внешние предприятия шли рядом с широкими и хорошо обдуманными планами внутренних преобразований. В 1550 г. был созван первый земский собор, на котором обсуждали, как устроить местное управление, и решили пересмотреть и исправить старый Судебник Ивана III и выработать новый, лучший порядок судопроизводства. В 1551 г. созван был большой церковный собор, которому царь предложил обширный проект церковных реформ, имевший целью привести в порядок религиозно-нравственную жизнь народа. В 1552 г. было завоевано царство Казанское, и тотчас после того начали вырабатывать сложный план местных земских учреждений, которыми предназначено было заменить коронных областных управителей - "кормленщиков": вводилось земское самоуправление. В 1558 г. начата была Ливонская война с целью пробиться к Балтийскому морю и завязать непосредственные сношения с Западной Европой, попользоваться ее богатой культурой. Во всех эти важных предприятиях Ивану помогали сотрудники, которые сосредоточивались около двух лиц, особенно близких к царю, - священника Сильвестра и Алексея Адашева, начальника Челобитного приказа. Разные причины - частью домашние недоразумения, частью несогласие в политических взглядах - охладили царя к его избранным советникам. Разгоравшаяся неприязнь их к родственникам царицы Захарьиным повела к удалению от двора Адашева и Сильвестра, а случившуюся при таких обстоятельствах в 1560 г. смерть жены царя Анастасии он приписал огорчениям, какие потерпела покойная от этих дворцовых дрязг. "Зачем вы разлучили меня с моей женой? - болезненно спрашивал Иван Курбского в письме к нему 18 лет спустя после этого семейного несчастия. - Только бы у меня не отняли юницы моей, кроновых жертв (боярских казней) не было бы". Наконец бегство князя Курбского, ближайшего и даровитейшего сотрудника, произвело окончательный разрыв. Нервный и одинокий Иван потерял нравственное равновесие, всегда шаткое у нервных людей, когда они остаются одинокими. [15]