Евразийство: соблазн или добродетель?

Само собой, книга Олжаса Сулейменова была осуждена как идеологически неверная и изъята из библиотек. К счастью, все же многие успели с нею ознакомиться. Сулейменов, конечно, никаким евразийцем не был. Но самостоятельно, пытаясь осмыслить единство своего народа и русского, перспективы их совместного бытия в одном государстве, пришел к чему-то похожему на евразийство, откровенно с ним перекликающемуся4.

А уж в последние годы евразийство оказывается идеологией как раз наиболее интеллигентных казахов, татар и хакасов, ибо эта идея вводит их в единое государство с русскими -- и притом без всякой униженности, без малейшего комплекса «завоеванных», совершенно на тех же основаниях, что и русских. Националистические идеологии, обосновывающие независимость отдельных тюркских народов и государств, этим новым евразийцам не близки: слишком много связано для них с Россией, с русскими друзьями и коллегами. К тому же, как люди культурные, они понимают, что, отделившись от России, национальные государства обречены на отсталое, диковатое существование, и

в таких государствах квалификация и личные качества интеллигентов, будь они хоть сто раз «свои», могут оказаться и невостребованными. А что им чужды и неприятны идеологии имперские -- об этом излишне и говорить. Ведь все эти идеологии, включая и русский европеизм, -- это в конечном счете идеологии привнесения высокой европейской культуры азиатским дикарям, идеологии того, как «мы», преодолевая трудности и неся потери, несли «бремя русского человека» в Азию и в Сибирь и как «мы» цивилизовали «их». Для русских этот имперский оттенок менее заметен.

Итак, выясняется, что у евразийства есть свои весьма привлекательные стороны и что именно они, эти стороны, и порождают разные варианты неоевразийства. И уже одного того, что евразийство создает общую и единую идеологию жизни русских и нерусских (особенно тюркоязычных) народов в едином государстве, было бы достаточно, чтобы евразийские идеи не забылись, а при их недоступности и неизвестности -- были бы порождены снова (как в случае с О. Сулейменовым).

Многие географические установки евразийцев -- отнюдь не зловредная выдумка. Граница между Европой и Азией -- чистая условность, и разделение этих двух частей света -- не геофафическая, а культурно-историческая реалия. Так что сам термин «Евразия» очень конкретен и имеет геофафический, а не социально-политический смысл.

Евразийцы оказались правы и в другом. События начала XX века отбросили Россию от других стран Европы. И никакие индустриально-милитаристские программы советской власти («догнать и перегнать») не помогли.

Но есть и еще один, быть может, главный соблазн евразийства -- оно предлагает новое самоопределение русскому человеку.

4. Между Европой и Азией

Евразийство -- идея не случайная и не глупая. Но то же самое можно сказать и о концепции «русского европеизма». И обо всей «европейской идее» в целом.

Европа породила индустриальное общество, позитивистскую науку, парламентский строй и многое другое, на чем стоит вся современная цивилизация и что ругай не ругай, а приходится перенимать. Не только потому, что все эти достижения позволяют стране и народу развиваться, но и потому, что часто усвоение западной премудрости оказывается единственным способом избежать порабощения. Россия впервые столкнулась с этим в конце XVI столетия, когда оказалось, что никакие рассуждения про «третий Рим» или про погибель латинства не помогают ей побеждать европейские армии.

Могла состояться Россия, Россия, в которой не написано ни одного светского романа, не отлито ни одного современного артиллерийского орудия, -- но которая гордо утверждает свою православную исключительность и крестит «латинянина». Уже в XVIII веке русские научились одерживать верх над европейцами на полях сражений. Но только к середине -- концу XIX начали писать романы, покорившие Европу, создавать научные теории и промышленные технологии. Произошло это под общим лозунгом все того же русского европеизма.

Есть, однако, в процессе модернизации любой страны две тонкости, без которых не понять евразийцев.

Во-первых, сама модернизация -- штука достаточно мучительная. И последствия ее не во всех отношениях и не у всех вызывают восторг. Исчезает крестьянство -- вековой, проверенный хранитель народной мудрости и народных традиций. Неторопливая жизнь, в которой есть место для спокойных размышлений о вечном, жизнь, протекающая под контролем общины и государства, сменяется сугубо индивидуалистическим, «выведенным» на рыночные отношения существованием, когда никто не контролирует, не поучает и не ограничивает -- но никто и не спасает, не выручает и не поддерживает. И

практически у всех народов, переживавших процесс модернизации, рождались грандиозные антимодернизаторские идеологии -- идеи о том, «как правильно», как «должен быть» устроен мир; каждая из таких идеологий вроде бы, внешне, опирается на данные науки. Это касается и марксизма, и немецкого нацизма. Каждая такая идеология предлагает проект «идеального» общества, в котором техника будет, как в индустриальном мире, «не хуже, чем в Европе», а образ жизни и отношения людей -- как в привычном, традиционном обществе. На основании вполне научных, совершенно корректных в познавательном смысле идей евразийцев необычайно легко построить именно такую, антимодернизаторскую идеологию.

Вторая закономерность связана с окончанием модернизации. Пока она идет -- люди чувствуют себя не очень-то уверенно. У них сохраняется психологическая позиция «учеников». А когда модернизация завершена или почти завершена -- тут-то они и обнаруживают, что вовсе не являются европейцами. Раньше русские словно бы сами себя зачаровывали, стократ на дню доказывая себе свою европейскую сущность. Евразийцы же просто первыми перестали это делать и выразили новое мироощущение в связных научных и публицистических текстах.

Модернизация России привела к интереснейшему культурному явлению: граница «Европы» уже четыре столетия как двигается с запада на восток -- и все через территорию России. В XV веке для западных картографов было очевидно, что «Великая Тартария» -- то есть Московская Русь -- находится вне Европы. В XVI веке граница Европы проходила уже по Волге. А к концу XVIII века эта граница установилась примерно там же, где пролегает и сейчас -- на Урале. Вот только что делать с Сибирью -- не вполне понятно. С одной стороны, Сибирь лежит в Азии. С другой -- не считать же всерьез Новосибирск, Красноярск и Иркутск азиатскими городами! И потому современные географы придумали словесного уродца: «Европа и Сибирь».

Так что появление множества вариантов «европейско-азиатского» самоопределения русских нельзя не предположить. Вот только почему надо каждую 

из возможных форм самоопределения непременно считать, во-первых, единственно возможной, а во-вторых, противостоящей всем остальным и все остальные исключающей?

«Европейская идея» в интерпретации французских историков Гизо и Минье выглядит именно как идея этнического разнообразия, которое может расширяться как угодно, хоть на весь земной шар, при признании всем сообществом некоторых незыблемых основных правил общежития. Так что представить себе можно не только русского -- одновременно европейца, но и евразийца -- одновременно европейца. Никаких противопоказаний этому нет -- со стороны европейской культуры, по крайней мере.

Русскую идею В. Соловьев еще в прошлом веке понимал как возможную часть европейской. Так что и здесь нет никакой изначальной необходимости замыкаться, непременно противопоставляя Россию и Европу 5.

И уж конечно же, нет необходимости осознавать себя евразийцем -- и притом непременно считать «романо-германскую культуру» своим злейшим врагом. Это приходится делать только в одном-единственном случае -- если евразийская идея превращается в основу антимодернизаторской идеологии. Тогда уместно и утверждение Евразии как мира, которому либеральные идеи «не подходят», и все формы нудной конфронтации с Европой.

Разумеется, любая идея предполагает и формы ее использования. Есть философские системы, которые никак невозможно превратить в основу для человеконенавистнических идеологий. Например, идея либерализма, согласно которой каждая человеческая личность -- выше любой общности. Попробуйте-ка использовать ее для обоснования тоталитарного режима. Не получится. Потому что если личность выше любой общности -- этнической, государственной, идеологической, -- то и невозможно сплотить общность «своих», которые будут «бороться» с чужими. Конечно, можно организовать борьбу «правильных либералов» со всем остальным миром, понимающим либерализм «неправильно». Но сделать это уже будет сложно, придется на

каждом шагу отступаться от первоначального учения. Либерализм -- неудобен. А вот евразийство -- удобно! В нем скрыта возможность, во-первых, противопоставления «евразийцев» и «народов океанических окраин»; во-вторых, возможность противопоставления «коренных» и «некоренных»; в-третьих, возможность «бороться» против европеизма, модернизации и прочих гадких выдумок. Наконец, если заранее известно, кто населяет Евразию, какая власть им нужна и каковы задачи этой власти, если евразийство допускает существование мощной идеократической власти -- власти, захватившей «командные высоты» партии, -- то очень легко представить себе использование идеи именно таким образом. Причем члены тоталитарной партии могут и не очень представлять себе, кто же такие евразийцы, но пользоваться удобным комплексом идей.

Убежден, что, во-первых, подобные использования евразийской идеи есть и буду; во-вторых, что многие, воспринявшие евразийскую идею, будут эволюционировать именно в этом направлении. Просто потому, что это уж идея такая. Допускает она и захват власти группой единомышленников, и террор по отношению к остальным, и априорное знание, чего этим «остальным» надо.

И главное: никто не обязывает быть евразийцем -- и притом непременно сторонником идеократии, антиевропеистом и антимодернистом, стремящимся сплачивать Турцию, Китай и Монголию против «машин, где дышит интеграл». Каждый как-то решает сам для себя -- ограничиться ли ему наукой или же воспринять и историософию, и делать ли из евразийской философии истории далеко идущие выводы.

5. Евразийство сегодня

Сегодня кого-то евразийство привлекает постановкой актуальных проблем. Евразийский подход созвучен атмосфере современной эпохи, в которой распространены глубинный натурализм и нечувствие к сакральным основам жизни, сочетание прагматических приоритетов с идеоманией. Евразийство соблазнительно для русских людей похожестью на русскую соборность, православных оно привлекает декларированием "православной идеи", самолюбие нерусских народов тешит микшированием русского элемента туранскими приоритетами.

При этом разными группами используются отдельные фрагменты евразийского учения, без осознания его духовных и мировоззренческих оснований. Показательна в этом отношении книга "Евразийская цивилизация" И.Б.Орловой, в которой говорится много важных истин о российской истории и современности, непонятно только почему все это квалифицируется как "евразийское". Так автор считает, что "кратко современную евразийскую идею можно сформулировать так: Благо совокупности народов, населяющих евразийский мир. Самобытное неподражательное развитие. Модернизация без вестернизации". Эти вполне верные выводы вполне проистекают из российской истории и русской культуры, безо всякого искусственного привнесения евразийской идеи.

Историческая память современных евразийцев не способна дотянутся до базовых ценностей русской цивилизации, они видят Россию только через призму евразийства. При этом обнаруживают немало положительных явлений, которые являются достоинствами реальной России, а не мифической "Евразии". Современные евразийцы солидарны со своими классиками в отстаивании самобытности различных цивилизаций и культур, в утверждении единства исторической судьбы евразийских (то есть российских) народов, в критике западноцентризма, навязывающего унифицированную мировую цивилизацию. О главном же у евразийцев - о новом идеократическом соборном организме - в нашу "демократическое"

время ни слова. В целом можно сказать, что евразийский эклектический мираж имеет некоторое отношение к реальной истории, но не схватывает главных ее реалий, что, очевидно, соответствует сумеречному сознанию эпохи.

Большинство же современных "евразийцев" (лидеры Татарии, Казахстана, например) пользуют евразийство как осознанную альтернативу возрождению русского государствообразующего народа, а значит для борьбы с возрождением российской культуры и государственности. Так евразийство оказалось соблазном на пути национального исторического сознания к реальной России: химера "Евразии" перекрывает путь к постижению православия, как стержня русской культуры и истории6.

Сегодня евразийцами называют себя люди с совершенно разными мировоззрениями и политическими позициями. Но можно выделить некий инвариант неоевразийской мифологии:

1. "Евразия"   -   это   самобытное   историческое   и   геополитическое 
пространство.   Но   в   одних   случаях   евразийцы   говорят   о   территории 
дореволюционной России  или Советского Союза, в других в  "Евразию" 
включаются и Китай, и Индия, и Средний Восток. То есть территориальная 
идентичность в евразийских концепциях отсутствует.