Царствование и смерть Павла I

 
В начале 1797 г. коронация Павла прошла в Москве с необычайной пышностью. По примеру византийских императоров  царь был одет в мантию из красного бархата, а поверх нее в золотой  плащ, подбитый горностаем. Получив  помазание Божие, он подошел к  престолу, и сам возложил императорскую  тиару на свою главу, а затем короновал  супругу, так как считал себя Избранником  Божиим. Зачитанная вслед за тем  грамота наделяла его титулом  и правами “главы церкви”, а не просто “покровителя церкви”, как  его предшественников. С этого  момента Его Величество мог сам  брать на алтаре чашу со святыми  дарами и совершать обряд причастия  без священника. Затем был зачитан  закон о престолонаследии по прямой нисходящей линии, от лица мужского пола к лицу мужского же пола, в порядке  первородства. Все, больше никаких Екатерин! Никаких Елизавет! И никаких случайных  правителей, избранных боярами, стрельцами или чернью!..  
 
На обеде, последовавшем за коронацией, блюда разносились полковниками в сопровождении двух офицеров гвардии, которые брали “на караул” всякий раз, когда кушанье подавалось Его Величеству!.. Блеск праздничных костюмов и парадных мундиров, богатство убранства, сияние драгоценностей лишь еще резче подчеркивали уродство Павла I: плохо сложенный, со вздернутым и приплюснутым носом, огромным ртом, выдающимися скулами, более похожий на лапландца, чем на славянина, царь был начисто лишен статности. Важный вид, который он на себя напускал, скованные манеры и позерство делали его еще более комичным.  
 
В юности Павел мог быть и нежным, и жестоким, сентиментальным и грубым, доверчивым и подозрительным. С годами его недостатки не только не смягчились, но и усилились в ущерб достоинствам. В последние месяцы жизни Екатерины II Павел с женой затворниками сидели в Гатчине или Павловске, а затем в промозглом Михайловском замке, где у них был многочисленный собственный двор. Мария Федоровна занималась литературой, читала, делала гравюры на камне. Считавший себя незаконно лишенным короны, Павел либо до смерти скучал, либо играл в войну, по 10 часов на день выкрикивал команды, воображая себя то Петром Великим, то своим кумиром королем Пруссии Фридрихом II! Все вызывало в нем раздражение и гнев: одежда и фельетоны, офицерская обувь и слова “свобода”, “клуб”. Муштровка, парады, ружейные приемы заменили тактические учения и стратегию. Даже самые старые офицеры подвергались такому же жестокому обращению, как и новобранцы.  
 
Федор Головкин, один из приближенных ко двору, оставивший очень интересные воспоминания о той эпохе, писал, что двор при новом царе был постоянно взбудоражен бесчисленными церемониями. Приходилось подходить к царю по двое, становиться на колени и целовать ему руку. Мало того, Его Величество непременно хотел слышать, как при этом колено твердо стукалось о пол, и чувствовать прикосновение губ к своей императорской длани...  
 
Павел окружил себя “гатчинцами” — прибывшими с ним из Гатчины солдатами в разномастных мундирах, а также старыми придворными, носившими прежние дворцовые наряды. Он с удовольствием повторял: “Я только солдат и не вмешиваюсь ни в управление, ни в политику”. Он запретил круглые шляпы, длинные штаны, сапоги с отворотами, ботинки со шнурками. Те, кто не имел средств или собственного поставщика, носили маленькие шляпы, с помощью булавок переделанные в треуголки и подвернутые внутрь брюки, стянутые чем-нибудь у колена. Даже англичане, состоявшие на службе в России, были вынуждены подчиниться этим приказам!..  
 
43-летний царь представлял собой причудливую смесь жестокости, порочности, пошлости, мистицизма и чувственности. Честный, прямой, набожный в свои молодые годы, он стал недоверчивым, неуравновешенным, резким и грубым; боялся, что его предадут, зарежут или отравят. Был ли он сумасшедшим? Нет, всего лишь неуравновешенным по характеру!  
 
Императрица Мария Федоровна, несмотря на все разочарования и опасения, оставалась очень привязанной к своему мужу и старалась внести в его душу успокоение. Однако жестокие выходки и приступы ярости становились все более частыми; доходило до того, что царь оскорблял жену даже в присутствии слуг! Ростопчин, для которого весь двор служил предметом язвительных насмешек, делал исключение для Марии Федоровны. Он писал, что эта женщина заслуживает поклонения, она — сама добродетель! Пусть так! Но почему же, безропотно перенося связь мужа с девицей Нелидовой, она так злобно обращалась со своей невесткой Елизаветой, молодой супругой Александра?  
 
Очень мрачную картину существования, на которое Павел обрек жену, детей и приближенных, нарисовал Ростопчин. Царь совершенно не владел собой. Здравого смысла было мало в его голове и еще меньше в поведении; невозможно без жалости и страха смотреть на все, что он делает. Он, казалось, сам выдумывал поводы для того, чтобы к нему питали отвращение. Вбил себе в голову, что его презирают и стараются быть с ним непочтительными; ко всем цеплялся и наказывал без разбора. Малейшее опоздание, малейшее противоречие заставляло его терять самообладание, и он вскипал. Каждый день только и слышно было о приступах ярости, о мелочных придирках, которых постеснялся бы любой простой человек.  
 
Он не любит своего сына Александра, так как от доносчиков узнал, что Екатерина хотела напрямую оставить ему трон. Он ненавидит свою невестку, так как ее выбрала покойная царица. Александр находился в таком отчаянии, что 27 сентября 1797 г. написал письмо Лагарпу, своему воспитателю, тайком передав его через отправлявшегося в Швейцарию своего друга, графа Новосильцева: “Мой отец, по вступлении на престол, захотел преобразовать все решительно. Его первые шаги были блестящими, но последующие события не соответствовали им...  
 
Военные почти все свое время теряют исключительно на парадах. Во всем прочем решительно нет никакого строго определенного плана. Сегодня приказывают то, что через месяц будет уже отменено... Благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами: существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить все те безрассудства, которые совершались здесь... Мое несчастное отечество находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России, и судите по ней, насколько должно страдать мое сердце...” 
 
Супруга Александра Елизавета писала своей матери, что Павел I приказал высечь офицера, ответственного за снабжение царской кухни, потому что каша показалась ему плоха; его избивали на их глазах выбранной самим царем довольно толстой палкой. Больно, ужасно больно было видеть каждый день столько несправедливости и грубости, жаловалась она.  
 
Граф Стединг писал в Стокгольм: “К беспокойству знати прибавился страх народа...” 
А князь Адам Чарторыйский, проведший многие годы рядом с Павлом и его семьей, показывает нам его чрезвычайно изменчивый характер: “... император на всю остальную часть дня становился довольным или раздраженным, снисходительным или строгим и даже ужасным”.  
 
Замечательный историк Борис Муравьев писал: “Каждый день Павел присутствовал на параде конной гвардии. И если какой-нибудь офицер совершал ошибку, то царь хлестал его своей тростью, подвергал разжалованию, ссылал в Сибирь или тут же и навсегда заставлял надеть мундир простого солдата!.. За промашку наказывали кнутом, тюрьмой и даже вырывали ноздри, отрезали язык или уши, подвергали другим пыткам...” 
 
Наконец-то Павел держал в руках столь желанный скипетр и располагал абсолютной, безграничной властью, позволявшей ему свести счеты со всеми, кто его презирал или избегал! Наконец-то пробил час мести!.. Он сослал своих противников и последнего фаворита Екатерины II; он призвал в столицу людей своего покойного отца. Со всех концов Империи, как в день Воскресения, объявились умершие 35 лет назад гражданской смертью старцы, чуждые нравам двора, все манеры которых заключались в наглой походке и взгляде...  
 
Царь отправил в отставку 7 маршалов и более 300 старших офицеров за мелкие проступки или просто потому, что они ему не нравились. Сотни гражданских лиц, сочтенных “якобинцами”, были подвергнуты преследованиям. Павел сократил число “губернаторств”, восстановил “коллегии”. Он снова объявил дворян подлежащими телесным наказаниям, от которых Екатерина II избавила их в 1785 г. ; он уменьшил барщину и оброк, тем самым ограничив их права на крепостных. Были ли эти решения вызваны чувством справедливости или проявлением великодушия по отношению к крестьянам? Нет! Исключительно ненавистью, которую он питал к дворянству. Даже вернув из ссылки Радищева и ему подобных, он, тем не менее, отправил сотни несчастных в Сибирь и низвел до положения крепостных полмиллиона украинских землепашцев, часть из которых роздал своим сторонникам. В газетах того времени можно было прочесть: “... продаются дворовые люди: девка 18 лет, которая умеет шить цветами и белье чинить, из крестьян; мужик 40 лет, женщина 35 лет, сын 14 и девка 16 лет; все они хорошего поведения; серый попугай, который говорит чисто по-русски и песни поет, да гнедой рысак... Тут же отдается лакей с женой в услужение, лакей — портной, а жена — хорошая прачка и шьет в тамбур цветами и блонды плетет; оба хорошего поведения...” 
 
Павел I изъял из обращения знаменитый “Наказ” покойной царицы, составляя который она вдохновлялась трудами Монтескье и Беккариа. Все, что его мать создавала в течение 34 лет своего царствования, было предано забвению. Один быстрее другого последовали более 500 противоречивых и в большинстве своем невыполнимых законов нового царя. Он, считавший себя наместником Бога на земле, вел себя как тиран. Под ударами его дубинки Россия стала адом.  
 
Страстно увлеченный, как и его отец, армией, Павел I особенно следил за тем, что называется “drill” (муштровка), и за обмундированием своих солдат. Менее чем за 5 лет он девять раз сменил мундиры конной гвардии! Старый маршал Суворов ни во что не ставил новую форму, треуголки, парики, косички на прусский манер, которые солдаты обязаны были носить. “Пудра не порох, букля не пушка, коса не тесак, а я не немец, а природный русак”, — говорил он. За выражение недовольства он был сослан в свою деревню.  
 
Новый деспот, вместе со всеми отбивавший шаг на публичных церемониях, простер свою “заботу” и на гражданских лиц: он заставил стричь волосы, удлинить слишком короткое платье, запретил жилеты, напоминавшие ему о ненавистной Французской революции. Все — мужчины и женщины— должны были немедленно выходить из своих карет, когда им выпадала невиданная честь встретить Его Царское Величество, и приветствовать Его в глубоком поклоне, стоя хоть в грязи, хоть в луже, хоть в снегу. И горе непослушным или рассеянным — полиция хватала их и сурово наказывала. Вскоре улицы столицы стали пустеть в час царской прогулки. А вот солдатам стали чаще раздавать хлеб, мясо, водку, деньги. Наказания, порка, аресты и даже ссылки били главным образом по офицерам; для этого достаточно было тусклой пуговицы, не в лад поднятой при маршировке ноги!  
 
Как настоящий театральный режиссер, Павел I руководил многочисленными репетициями официальных церемоний. В то же время в целях экономии он отменил балы и приказал заменить во дворцах люстры свечами. Дабы порядок был совсем уж безупречным, он прибег к светским талантам и опыту своего слуги-брадобрея, возведя его в графское достоинство и назначив личным советником, а затем и обер-шталмейстером! Во время редких приемов при дворе деспот показывал язык тому, кто ему не нравился, посылал маршала, офицера или лакея передать ему оскорбительное ругательство. Однажды он “любезно” сообщил министру Баварии, что тот “скотина”! Наказания сыпались градом. Тех, кто осмеливался защищаться, ждала отставка, изгнание, ссылка в Сибирь...  
 
Число сосланных увеличивалось с пугающей быстротой, везде — при дворе, в городах, в армии, в самых отдаленных уголках Империи — царил страх. Никто не знал, что его ждет завтра. Сибирь заселялась незаурядными людьми. Федор Головкин писал, что Павел ссылал не тех, кто более всего провинился — никто и не думал стать ослушником, — а самых спокойных, наименее раболепных. Через несколько лет в Петербурге не нашлось бы ни одного человека, ни одной семьи в том состоянии, в котором оставила их, умирая, Екатерина.  
 
Отличалась ли внешняя политика Павла I теми же чертами, что и внутренняя?.. Он прекратил полученную им в “наследство” от Екатерины II войну против Персии. Он оповестил иностранные дворы о приверженности России миру, предложил восстановить опрокинутые Великой французской революцией троны. Иностранные книги и платье были им запрещены, а граница закрыта. В декабре 1798 г. он создал “вторую коалицию” с Англией, Австрией и Турцией. Он опубликовал в газетах вызов другим государям: пусть тот, кто отказывается войти в союз с Россией, приезжает разрешить спор в рыцарском поединке! Он послал в Эгейское море черноморскую эскадру адмирала Ушакова, которая заняла Ионические острова, высадила десант в Южной Италии и захватила в 1799 г. занятый французами Рим. Суворов, жаждавший помериться силами с Бонапартом, был возвращен из ссылки. Во главе русских и австрийских войск он занял Турин и Милан, разбил французских генералов Моро, Жубера и Макдональда. Затем он перешел через Альпы у Сен-Готарда, однако поражение армий Корсакова и принца де Конде заставило его отступить и стать на зимние квартиры в Баварии.  
 
Тем временем между Россией и Австрией возникли споры. К тому же англичане отказались передать России остров Мальту, что вызвало ярость Павла I, принявшего к тому времени титул великого магистра ордена Св. Иоанна Иерусалимского. И тогда, резко сменив курс, царь отозвал назад свои армии и заключил “Акт о вооруженном нейтралитете” со Швецией, Пруссией и Данией (январь 1801 г.), чтобы перекрыть англичанам вход в Балтийское море и сохранить неприкосновенность судов под нейтральным флагом. Он выгнал Людовика XVIII и его небольшой двор из Митавы (Елгавы), тогдашней столицы русской Курляндии, и отменил выплату назначенной ему пенсии в 200 тыс. рублей. Его дикая ненависть к Бонапарту превратилась в страстное обожание; полное презрение уступило место горячему восхищению!.. Ловко этим воспользовавшись, Бонапарт, не требуя выплаты издержек и не ставя никаких условий, отправил на родину содержавшихся во французском плену русских офицеров и солдат.  
 
Царь порвал дипломатические отношения с Лондоном. Чтобы нанести смертельный удар Англии, он обдумывал совместную с Бонапартом кампанию по завоеванию Индии. Не ожидая завершения начатых в Париже переговоров и не прислушиваясь к мнению своих генералов, он приказал 22 тыс. донских казаков идти в поход на Туркестан. Бонапарт, узнав об этом, якобы рассмеялся: “В табакерке моего друга Павла мой портрет. Он меня очень любит, и я этим пользуюсь! Потому что он скор на действия, мой друг Павел, очень скор!..”. И даже слишком скор! И действительно, без предварительной разведки, без плана кампании, без карт, даже не организовав снабжение, медицинскую помощь и транспорт, царь бросил своих несчастных солдат в неведомый Туркестан, и это в разгар зимы, когда бушевали страшные снежные вьюги! Это было больше чем ошибкой, это было преступлением против своих собственных войск.  
 
После восшествия на престол царь назначил Александра военным губернатором Санкт-Петербурга, сенатором, генеральным инспектором кавалерии и почетным полковником знаменитого Семеновского полка. Однако это не были просто почетные звания, и Павел опасался сына, его недоверие к нему возрастало с каждым днем. Он иногда передавал Александру через дежурных офицеров, что тот “исключительная свинья” или “скотина”. Вскоре всемогущий властитель перестал скрывать свое намерение лишить Александра престола, избрав взамен его принца Евгения Вюртембергского, 13-летнего племянника супруги, которого намеревался женить на своей дочери Екатерине. Александра и его жену он хотел заточить в какой-нибудь монастырь, своей невестке запретил переписываться с родными. Позже она призналась княгине Головиной, что у нее было чувство, будто она находилась в сумасшедшем доме. А ведь ничто в поведении Елизаветы не оправдывало подобного отношения к ней Павла.  
 
Враждебность царя к Александру усиливалась. Каждый день, в 7 часов утра и в 8 часов вечера, царевич должен был представлять отцу рапорт по гарнизону. Современник писал, что оба великих князя смертельно боялись своего отца. Одного его гневного взгляда было достаточно, чтобы они побледнели и затряслись, как листья на осеннем ветру. Они подчинялись безжалостной дисциплине, подвергались постоянному надзору. Павел удалил от Александра преданных ему офицеров и гражданских лиц. Однажды в комнате старшего сына он нашел на столе трагедию Вольтера “Брут”. Тотчас же поднявшись в свои апартаменты, он взял книгу о Петре Великом, открыл ее на странице с описанием суда над Алексеем, пыток, перенесенных царевичем-наследником, и его смерти, позвал Кутайсова и приказал дать прочитать этот рассказ царевичу. Имеющий уши да услышит!..  
 
Александру не помогала даже его покорность и то, что, желая угодить отцу, он стал носить прусский мундир сразу после смерти Екатерины. Однажды во время парада адъютант императора огромными шагами подбежал к Александру, окруженному старшими офицерами, и прокричал ему: “Его Величество приказало мне сказать, что Оно никогда не видело такого дурака, как Ваше Высочество!..” Более того, Павел I грозил предать своего старшего сына безжалостному суду. Он орал в приступе бешенства: “Мир будет поражен, увидев, как покатятся головы когда-то так дорогих мне людей!..”.  
 
Ничуть не лучше Павел обращался и со своей женой. Несмотря на безупречное поведение, Марии Федоровне не дозволялось завязать с кем-нибудь близкую дружбу. Но Александр постоянно выказывал матери свою любовь и глубокое уважение.  
Гнев самодержца обрушился даже на Лагарпа: в 1799 г., то есть через 4 года после отъезда воспитателя, царским указом его имя было вычеркнуто из списка кавалеров ордена Св. Владимира; царь прекратил также выплату ему пенсии и приказал генералу Римскому-Корсакову постараться схватить Лагарпа в Швейцарии, под конвоем препроводить его в Санкт-Петербург, а потом отправить в Сибирь!  
 
В столице царил страх. В 9 часов вечера бил сигнал тушить огонь, и главные улицы перекрывались рогатками. Властитель страны никому не доверял и боялся ночи.  
 
Разрыв с Англией, безрассудный поход донских казаков, экстравагантное поведение царя в самом Санкт-Петербурге вызвали всеобщее недовольство. Его считали ненормальным, свихнувшимся. Самым страшным, самым недоверчивым из самодержцев, поощряющим слежку и доносительство, установившим царство страха, считал Павла достойный доверия очевидец — князь Адам Любомирский. И тогда граф Петр Алексеевич Пален задумал свергнуть Павла I и возвести на трон Александра.  
 
Умный, деятельный и ловкий Пален, счел необходимым осторожно открыть Александру планы свержения, иначе заговорщики могли быть приговорены к смерти новым царем. Один из заговорщиков граф Панин нарисовал Александру очень тяжелую картину: он утверждал, что Россия катится в пропасть, что жизнь царицы и двух ее сыновей находится в опасности. Он заключил словами, что для спасения страны и народа Павел I должен отречься от престола, а Александр ему наследовать. Павла предполагалось отправить в надежное место, не причинив ему никакого зла... Потрясенный князь-наследник сначала не давал своего согласия, но Пален настаивал, утверждая, что положение с каждым днем ухудшается. Он даже якобы показал приказы об аресте Александра и его брата Константина, подписанные самим царем. Что же касается жены Александра, уверял Пален, то ее заточат в монастырь. После многих сомнений и тревожных раздумий наследник якобы сказал Палену, что он не против принять корону, но при условии, что ни один волос не упадет с головы его отца. Пален поклялся в этом.  
 
Вечером 11 (23) марта 1801 г. заговорщики собрались в казарме Преображенского полка. Там были граф Пален, генерал Беннигсен, князья Платон и Николай Зубовы, Петр Волконский, Яшвиль, Александр Голицын, Уваров и другие. Казалось, вернулось время Анны Ивановны, Елизаветы Петровны или Екатерины Алексеевны! Князь Платон Зубов обрисовал положение, напомнив о разрыве отношений с Англией, беззаконии и диких выходках Павла I, похвалив Александра, который согласился сменить на троне своего отца. Он считал, что надо срочно заставить царя подписать акт об отречении. Пален горячо поддержал Зубова, однако, лившееся рекой, шампанское было самым красноречивым из доводов, так что собрание превратилось в настоящую вакханалию!  
 
Около полуночи заговорщики отправились к Михайловскому замку двумя группами: первой командовал Пален, второй Беннигсен и Платон Зубов. Ледяная ночь! Прямо-таки декорация для драмы! Сыплет снег. Не для того ли, чтобы набросить белый саван на тела мертвых?.. Итак, пока Пален тянет время и сознательно задерживается, люди из другой группы заговорщиков подходят к дворцу, поднимаются по узкой служебной лестнице, ведущей к покоям царя. Проникнув в прихожую, они сталкиваются с двумя лакеями, ранят того, который оказал сопротивление, и врываются в комнату государя. Внезапно разбуженный Павел вскочил и спрятался за ширму. Напрасно! Со шпагой в руке Беннигсен подошел к нему и сказал, что он арестован. Завязался спор , подоспевший Платон Зубов предложил государю “для высшего блага России” подписать акт об отречении, который один из офицеров положил на стол. Вот он, трагический момент! Возможно, если бы император — один, безоружный, одетый лишь в ночную рубаху — подчинился этому требованию, он мог остаться в живых. Но, несмотря на охвативший его ужас, Павел отказался подписать акт и стал звать на помощь. Тогда заговорщики бросились на него и сбили с ног. Пронзительно крича, раненый император из последних сил поднялся, но один из офицеров стянул ему шею своим шарфом и задушил. Но этого показалось мало! На труп набросились, пинали ногами, кололи шпагами и кинжалами, так что вскоре он превратился в истекающий кровью мешок мяса.  
 
Пален, Беннигсен и Платон Зубов не видели конца этой драмы. Пален заблудился в саду, генерал ушел в соседнюю комнату полюбоваться на развешенные по стенам картины — ведь он так любил живопись, правда, кроме натюрмортов! Зубов смотрел в окно и все время бормотал: “Боже мой, Боже мой! Как же неприятно слушать такой крик!..”. Последний любовник Екатерины II был человеком тонких чувств...  
 
Около часа ночи, получив известие об успешных действиях заговорщиков, Пален вошел в комнату Александра и разбудил цесаревича (спавшего на кровати — но почему-то в сапогах и одетым?). Он объявил, что Павел только что сличался от сильнейшего апоплексического удара! Александр расплакался, но генерал прервал его и жестко сказал: “Хватит ребячества! Благополучие миллионов людей зависит сейчас от Вашей твердости. Идите и покажитесь солдатам!..”. Александр повиновался. С балкона он произнес краткую речь: “Мой батюшка скончался апоплексическим ударом. Все при моем царствовании будет делаться по принципам и по сердцу моей любимой бабушки, императрицы Екатерины!”.  
 
Солдаты ответили ему радостными возгласами и, взломав погреба дворца, стали пить за здоровье нового царя и руководителей заговора. Чарторыйский считал, что радость заговорщиков была оскорбительной, бесстыдной, без меры и приличия. Разбуженная криками “ура”, появилась наспех одетая вдова императора. В отчаянии и ярости она прокричала офицерам: “Теперь я, и только я, ваша императрица! За мной!..”. Однако сильный немецкий акцент ее подвел; никто ей не подчинился, а Пален с Беннигсеном заставили ее вернуться в комнаты.  
 
Весть о смерти Павла вызвала у жителей Санкт-Петербурга бурную радость. Когда Александр перебирался из Михайловского замка в Зимний дворец, народ громко его приветствовал, его обнимали на улицах. Булгарин написал в те дни, что у самого Тацита не нашлось бы достаточно красок, чтобы описать всеобщее ликование, наполнившее сердца при известии о воцарении великого князя.  
 
Какова же была роль Александра в только что происшедшей драме? Попробуем разобраться в этом щекотливом и довольно запутанном вопросе... Как мы знаем, во время царствования Екатерины II он лавировал между бабушкой, которая его обожала, и отцом, который его совсем не любил. Павла злило такое осторожное поведение; неприязнь, недоверие к старшему сыну и обида на него усиливались и в полной мере проявились после смерти Екатерины. Он не скрывал намерения лишить сына права на трон в пользу специально вызванного из Германии молодого принца Евгения Вюртембергского. Незадолго до трагедии он приказал царевичу покинуть апартаменты в Зимнем дворце и переселиться в промозглый Михайловский замок; он редко общался с Александром, зато несколько раз без причины подвергал его аресту. За несколько дней до смерти он подписал указ об аресте своей жены и двух старших сыновей. Был ли это первый шаг к повторению мученического пути Алексея, сына Петра Великого, историю которого Павел I приказал напомнить Александру?  
 
Александр прекрасно отдавал себе отчет в сложившейся к тому времени ситуации: отец оттолкнул от себя армию и народ, недовольство им росло с каждой неделей, разрыв с Англией создавал серьезную опасность для России, внезапная экспедиция в Туркестан была безумием. Отречение Павла напрашивалось само собой в интересах страны — другого выхода не было.  
 
Александр долго колебался, не зная, что делать после того, как Пален сказал ему о заговоре. В чем состоял его долг? Пойти к отцу? Выдать всех? Обмануть тем самым доверие заговорщиков? Что же тогда произойдет? Не осложнит ли положение страны безжалостная расправа, которая за этим последует? А если сообщение о заговоре лишь усилит недоверие к нему отца, его враждебность к императрице и двум сыновьям? Одним словом , донос имел бы самые серьезные последствия для России, для царской семьи и для самих заговорщиков... В конце концов раздираемый противоречивыми чувствами Александр поддался на красноречивые уговоры и согласился наследовать отцу, но при непременном условии, что ни один волос не упадет с головы царя.  
Пален дважды ему в том поклялся и подтвердил впоследствии французскому эмигранту, графу Ланжерону, что царевич Александр ни на что не соглашался, пока не взял с него самую крепкую клятву, что жизнь его отца не подвергнется опасности.  
 
Доверившись “самой крепкой клятве” высокопоставленного генерала, которого очень уважал, Александр предоставил ему свободу действий. Можно ли вслед за Палеологом делать из этого вывод, что “соучастие Александра в убийстве своего отца не вызывает никакого сомнения” ? Или, как Валишевский, считать, что царевич “не остановился перед самым отвратительным актом насилия” ?. Или же думать, как Александров и другие, что он “замешан в этом убийстве” ? Можно ли видеть в Александре отцеубийцу? Нет! Рассматривать его вслед за Герценом как “коронованного Гамлета” — значит быть к нему явно несправедливым.  
 
Литература:  
1. Сахаров А. Н. История России с начала XVIII до конца XIX века. —М.: АСТ, 1996. – 544 с.  
2. Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций в 3 кн. Кн. 2. – М.: Мысль, 1995. – 584 с.  
3. Валлотон А. Александр I —М.: Прогресс, 1991. – 398 с.