Образ Петербурга в русской литературе

Тело  продать,

И забвенье купить,

И опять погрузиться

В сонное озеро города – 

Зимнего холода…

   Гениальная  баллада «Незнакомка», включенная в  цикл «Город», воплотила отчаянность  мечты покорить сумятицу мира верой  в Прекрасную Даму, трагическую хранительницу  ускользающей красоты мира.

   На  улицах Петербурга А.А. Блоку провиделась женщина, похожая на «вечерних богородиц», и с ней «кроткий мальчик в белой шапке»:

Я хочу внезапно выйти

И воскликнуть: «Богоматерь!

Для чего в мой черный город

Ты младенца привела?»¹

   В «Незнакомке» сказалась очередная, на этот раз отчаянная попытка автора «Стихов о Прекрасной Даме» совместить с пошлостью обыденности положительный идеал, с увядшим Петербургом – город сказки.

^1.  «Ты проходишь без улыбки…» (29 октября 1905 г.)

   Петербургский сумрак, туман, фрагменты ресторанной атмосферы вбирает в себя стихотворение «Двойник». Его «пейзажный фон» настойчиво, монотонно, равномерно проводится через весь текст – «вдавливается» в сознание читателя. Это – ночной туман во всех его качествах: «октябрьский туман», «непроглядный туман», «промозглый туман». Вся поэзия А.А. Блока в целом и  стоящая за А.А. Блоком традиция «петербургской литературы» требуют прикрепление этого фона к образу осеннего, непогожего Петербурга. При этом читателю становится ясно, что лицо Петербурга здесь не только совпадает с тем, которое складывалось в «Пиковой даме», в произведениях Н.В.Гоголя, Ф.М. Достоевского, но и отличается от него. Развернутый этими писателями «петербургский пейзаж» сводится у А.А. Блока к чисто блоковскому пониманию. В результате «петербургская фантастика» становится еще более фантастичной, призрачной, угрюмой, чем это было у ее первооткрывателей. Это была одна из особенностей поздней лирики А.А. Блока, подготовлявшей образ Петербурга в знаменитом романе А.Белого «Петербург».

   В «Петербурге» А.Белого, как сказал сам А. Белый, «сознание… отрывается от стихийности»,  превращаясь в «мозговую игру». В подобной лжедеятельности пребывают все: сенатор Аполлон Аблеухов, его сын Николай, дама «полусвета» Софья Лихутина… «Летящая в пустоту культура» - лейтмотив «Петербурга». Классические образы, мотивы (А.С.Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого) предельно искажены. Приход Медного Всадника к Дудкину сопровождается «ударами металла, дробящего камень», «сбрасыванием лавров с венка Петра». А. Белый считал, что царь «каменной цивилизацией заложил дегуманизированный, чуждый России путь».¹

   В облике «антигероев», самом повествовании  ясно проступает влечение писателя к  мастерству Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского. Но мрачные нотки усиливаются  предельно. Иронический сказ исполнен издевки; предметный мир – единственная реальность, так как внутреннее бытие для персонажей романа сводится к абсурду, «вихрям сознания». Непрерывен ряд пугающих символов: чердака-тюрьмы, бесконечной лестницы, «расчерченного на куски города».

   Катастрофическое  состояние Петербурга наводит на печальную мысль о драме человека, лишенного себя, своей души. Видимо, потому младший Аблеухов в эпилоге  романа с упоением читает гуманиста  Г. Сковороду, который пророчит очищение и преображение страны.

   Такое очищение А.А. Блок видел в возможности  революции. Но что же получилось в  результате этой самой революции? Картина  революционного Петербурга в поэме  «Двенадцать» А.А. Блока изображает кровь, преступления, человеческие падения:

Трах  – тарарах! Ты будешь знать,

Как с  девочкой чужой гулять!..

^1. Пронина Е.П. Русская литература XX века. Очерки. Портреты. Эссе. М., 1994.

Утек, подлец! Ужо, постой,

Расправлюсь завтра я с тобой!

   Р. Иванов – Разумник оправдывает преступления двенадцати тем, что «через этих самых запачканных в крови людей в мир идет новая благая весть о человеческом освобождении».¹

   Критик  говорит, что двадцать веков назад  «благая весть» уже приходила, но она была только духовной, а от физических лишений не освобождала. И вот  впереди двенадцати Р. Иванов – Разумник ставит Петра, «убившего свою возлюбленную, намекая тем самым на значение Петербурга как первого революционного города.

   В 1921 году А.А. Блок упомянет об этих событиях в  стихотворении «Пушкинскому Дому»:

Наши  страстные печали

Над таинственной Невой,

Как мы черный день встречали

Белой ночью огневой.

   Почему  А.А. Блок назывет день освобождения «черным днем»? поэт, обращаясь в  прошлое к А.С. Пушкину, просит у  него помощи:

Пушкин! Тайную свободу

Пели  мы вослед тебе!

Дай нам руку в непогоду,

 Помоги  в немой борьбе!

   Почему  во времена Советской власти А.А. Блок говорит о какой-то «немой борьбе»? Возможно, он ощущает все противоречие новых порядков и, взывая к А.С. Пушкину, пытается вернуть в мечтах прежний  величественный Петербург.

   Таким образом, творчество символистов определило Петербург как город фантастики, тайны, оно не спустилось ниже мира грез. Лишь А.А. Блок попытался это  сделать, но был остановлен «вихрем» революции.

    А.А.  Ахматова так же, как и А.А.  Блок, обращается к пушкинскому Петербургу. Она отразила такой Петербург в своем романе «Пушкин и Невское взморье» и отдельных записях.    Здесь она сопоставляет повесть В.П. Титова «Уединенный домик на Васильевском», и пушкинский отрывок «Когда порой воспоминанье…», где снова возникает тот же «печальный остров», изображенный и в «Медном Всаднике». Всюду один и тот же пустынный пейзаж – остров Голодай, где были тайно похоронены казненные декабристы.

   Статья  А.А. Ахматовой «О красочном эпитете» могла быть своеобразным прологом к ее работе «Пушкин и Невское взморье». Свою «повесть» о Невском взморье А.А.Ахматова писала в гравюрной манере – ни одного красочного эпитета.

   «Мы узнаем, что – направо, что – налево, ощущаем под ногой топкость почвы. Все это увидено не из окна кареты и даже не с дрожек. Автор так

^1. Иванов-Разумник Р. Александр Блок. Андрей Белый. П., 1919

   занят северной оконечностью Васильевского  острова, что даже моря не замечает».

   И там, где А.С. Пушкин «моря не замечает», преобладающим становится не «красочный, а летописный слог.

   «От звона  часов на Думе вздрагиваешь, как  от неожиданности, потому что нет  ни Невского, ни Гостиного двора, ни дворцов, ни набережных. К сюжету описание острова Голодая не имеет ровно  никакого отношения, и ничто другое так подробно в повести не описано».

   Таковы  фрагменты исторической прозы А.А. Ахматовой. Кроме того, она пишет  очерки о Петербурге – Ленинграде.

   В очерке «Город» рассказ А.А. Ахматовой  о себе переплетается с рассказом  об облике города 1890-1920-х годов. Здесь  она сожалеет об исчезновении в городе багровых и красных окрасок домов, о деревянных особняках на Каменном  проспекте, о большом количестве зелени 70-х годов. «Теперь, - говорит она, - гранит и вода».

   С 90-х  годов помнит она Петербург Рождественских, Псковской, Витебской, Садовой улиц, Охты, где в мрачных домах с окнами во дворы – колодцы ютится служилый люд, небогатые чиновники, находила приют городская беднота. Это был в сущности Петербург Ф.М. Достоевского. Он был с ног до головы в безвкусных вывесках, совсем без зелени, без травы, без цветов, весь в барабанном бое, так всегда напоминающем смертную казнь, в хорошем, столичном французском языке, в грандиозных похоронных процессиях и описанных Мандельштамом высочайших проездах».¹

    В  первые годы после революции  А.А. Ахматова видит город уже разоренным, с людьми «одного и того же выражения лица».

   В 1938 году арестовывают ее сына, и она проводит семнадцать месяцев в тюремных очередях для того, чтобы добиться свидания с ним. Здесь и рождается сюжет  «Реквиема», где возникает образ города, который резко отличен от прежнего ахматовско-блоковского Петербурга и лишен традиционного «пушкинского» великолепия. В нем уже нет былой красоты и гармоничности, он также мрачнее того облика, что знаком нам по Ф.М. Достоевскому. Это город-привесок к гигантской тюрьме, раскинувшей свои свирепые корпуса над неподвижной Невой.

   Но, несмотря на все лишения и травлю, в эти  годы А.А. Ахматова не оставила родного  ей Петербурга, дорогую Россию. Ощущение кровной близости с Петербургом  никогда не покидало ее. Оно обнажалось в годы великих потрясений – войн, революций.

   В марте 1941 года она пишет стихотворение, которое сейчас не может не восприниматься как последняя прощальная улыбка ленинградскому мирному дню:

Eadran solaire² на  Меншиковом доме.

Подняв  волну, проходит пароход.

^1. Опубл. Жирмунским В.М. в кн.: «Творчество А.А. Ахматовой». Л., 1972, с.139

^2. Солнечные часы (франц.).

О, есть ли что на свете мне знакомей,

Чем шпилей блеск и отблеск этих вод!

Как щелочка, чернеет переулок.

Садятся воробьи на провода.

 И  наизусть затверженных прогулок

Соленый привкус – тоже не беда

               («Ленинград в  марте 1941 года»)

   Традиционный  петербургский пейзаж, хорошо знакомый нам по ее прежним произведением, просвечен в этом стихотворении  какой-то кроткой улыбкой. Солнечные  часы на Меншиковом доме показывают два месяца до войны. И когда началась Великая Отечественная, А.А. Ахматова мужественно переносила тяготы жизни в блокадном Ленинграде. И людям, переносившим достойно с ней эту блокаду. Она посвятила «Поэму без героя».

   В каждой из строф поэмы А.А. Ахматовой звучит память о тоне прошлого:

А вокруг старый город Питер,

Что народу бока повытер

(Как  тогда народ говорил), -

В гривах, сбруях, в мучных обозах,

В размалеванных  чайных розах,

 И  под тучей вороных крыл…

   Поэтесса  внимательно вглядывается в хорошо знакомую ей когда-то эпоху. В этих местах на смену призрачному кружению мертвецов, балу метелей, стуку костей, на смену всей этой «петербургской чертовне» галлюцинациям и бредам приходят четкие нейзажи живого, исторического Петербурга. Мы уже видели, что А.А. Ахматова очень точна в передаче его различных обликов. Своеобразие ее поэмы заключается в том. Что в рамках одного произведения существуют два противоположных плана: один – исторический. Четкий, материальный, другой – идущий от Н.В. Гоголя, А. Белого…

   Призрачный  мир «Петербургской повести» в «Эпилоге»  бесследно и навсегда исчезает:

И стоит  мой Город зашитый…

Тяжелы  могильные плиты

На бессонных  очах твоих…

   В горьких, омытых слезами и проникнутых  великой горечью строфах «Эпилога» она описывает разлучение с Петербургом, длинный, скорбный путь в эвакуацию и картины страдающей земли. В «Эпилоге» она многократно воспроизводит мотив внутреннего родства с Городом. Уезжая и оплакивая его, А.А. Ахматова оставляет в нем большую часть собственной жизни, и эта часть, по ее представлениям, не может быть отторгнута ни от площадей, неоднократно воспетых ее голосом, ни от улиц, бывших свидетелей ее далеких драм, ни от ажурных решеток, окаймляющих его каналы:

Мне казалось, за мной ты гнался,

Ты, что там погибать остался