Анализ творчества Андрея Рублёва

представления стано- вились способом осмысления сегодняшних  и грядущих

событий. Издавна почитался на Руси архангел Михаил как «страж града»,

покровитель воинства и военачальников — князей, как защитник живых и

мертвых от злых, дьявольских сил. Потому именно и стояли у княжеских

дворов, в кремлях Твери, Нижнего Новгорода  и Москвы архангельские соборы. 

      Построение в сердце тогдашней  Москвы, в ее крепости, где жили  великий

князь и московский и всея Руси митрополит, еще одной церкви в честь

архангела Михаила напоминало о том, что  этот воевода небесных воинств

выступает хранителем от насилия иноверных. Сооружение Чудовской церкви

выражало  надежду на его предстательство  за русский народ перед лицом

насилия со стороны иноверцев. Из летописей  видно, каким насущным уже в 1360-

е годы становилось неприятие иноверкой  власти, как власти зла, как

постепенно  делаются шаги для будущего благословения  на борьбу с игом

иноверного  народа. Осмысляя эту сторону национального  движения, тогдашние

книжники  не ограничиваются сведениями о случившемся  на Руси. В поле их

внимания  происходившее в далеких странах  — на Кипре, в Египте, на Синае, но

волнующе  близкое, ибо и там совершалось  поругание и насилие над

порабощенными христианскими на родами. Московский летописец повествует об

этих  жестоких гонениях. 

      А в тот, 1366 год на Руси узнали, что страдающие за принадлежность  к

своим убеждениям и отеческим традициям  христиане северной Африки и

Палестины не остались без помощи, которая  пришла от Византии. Император

Иоанн отправил особое посольство с обещанием  крупного выкупа при условии

прекращения гонений. 

      Интерес к событиям в далеких  странах не был чем-то случайным,  издревле

Русь  осознавала себя и была частью того целого, которое называлось

православным  Востоком и охватывало огромные территории от Африки и

Палестины до северных новгородских владений, включая  в себя разные народы —

греков, грузин, румын, сербов, болгар, русских. Пройдет совсем немного лет

после описываемых нами событий, и обостренное  переживание этого единства

станет  определяющим свойством русской  культуры, свойством, которое Рублеву

предстоит пережить и в своем творчестве переосмыслить. 

      Нельзя забывать, если мы задались  целью по возможности восстановить

живую жизнь рублевской эпохи, о том, что  перед изучающим далекое прошлое

историком открывается широчайший горизонт времен и событий. Он видит жизнь

прошедших поколений как бы с огромной высоты. Ему всего заметней движения,

особенно  главнейшие, ибо с такой высоты «динамика» событий легче

воспринимается, чем «статика», — то, что устоялось  давно и традиционно

существует. Современник же изучаемой эпохи  знает и меньше и больше своего

историка. Он живет продолжением прошлого —  настоящим, мало ведая о будущем.

Мир «статики» не менее решительно лепит  сознание входящего в жизнь

человека, чем события, которыми встречает  его современность. Традиции

созидают  человека по мерке и образцу его  предков, делая его не только

современником своей эпохи, но и клеточкой древнего живого тела — народа с

его вековыми обычаями и свычаями. 

      Читая летописи, трудно представить  себе человека тех времен вне

трагического  мироощущения, напряженных, суровых  переживаний. Тихий свет,

ясный созерцательный покой творений Рублева  — современника этих событий —

заставляют  очень серьезно задуматься о том, как непросто бывает соотношение

искусства и действительности. 

      Конечно, могли быть и бывали  исключения, но в культуре, где  огромную

роль  играли предание и традиция, где  одной из основных добродетелей и

обязанностей  было послушание родителям, это обобщение  обладало большой

долей вероятности. Следуя ему, мы тоже можем  предположить, что личными

своими  качествами Рублев во многом обязан отчему дому. Тихим, скромным и

незлобивым  человеком, предельно искренним  в своих убеждениях, рисует

"преподобного" Андрея предание. Этот же образ  складывается при восприятии

его произведений. Темперамент художника  тих и созерцателен, отношение  его к

человеку  мягко и любовно. Безусловно, многое было взращено в себе Рубленым

в течение всей жизни. Но основанием не могли не быть те свойства, которые

вложены в него простыми русскими людьми —  неведомой по имени матерью и

неведомым отцом, которого, возможно, звали Иваном... 

      До наших дней дошло древнее  исчисление человеческого возраста, когда

первые  три его периода считаются  отрезками времени по семь лет. Достигши

семилетнего возраста, ребенок становится на следующее  семилетие отроком,

потом — еще на одну седмицу годов  — юношей. Отрочество — время  первых

трудов, обучения и все более и более  сознательного приобщения к том

ценностям, которыми живет общество взрослых людей. В это же время обычно

происходит  выявление способностей человека, поворот  интересов к будущему

роду  занятий. 

      Этого отсчета на седмицы лет  придерживались и в древней  Руси. Правда,

при попытке представить себе, как  проходило отрочество Рублева, следует

сделать одну существенную оговорку. Суровая  жизнь тех времен не допускала,

чтобы детские и отроческие годы затягивались в счастливой беззаботности.

Человек взрослел много раньше, чем в более  благополучные и благоустроенные

эпохи. Древнерусские летописи повествуют о совсем юных князьях, в

шестнадцать лет уже мужественных в сражениях. В монастырях тех лет нередко

прислушивались  к советам опытных «старцев», коим не исполнилось и тридцати

лет. Житийная русская литература знает  свидетельства о сознательном

вступления  на иноческий путь двенадцатилетних отроков. И само общенародное

воззрение на жизнь учило не бояться с  ранних лет испытаний и тягот, не

терять  в суровом жизненном сражении ни единого мига, ибо он может  оказаться

последним. Не считалось дурным и приобщение детей к труду вместе со

взрослыми. Нелегкая работа ради насущного хлеба  рано становилась уделом

ребенка из крестьянской и ремесленной среды. Достаток простого человека тех

времен  не был велик. Разоряли междоусобные войны, частые пожары, эпидемии.

А плоды нелегкого труда и дары благодатной и богатой природы  в значительной

своей части шли на ясак — изнурительную  дань Орде. В иные годы эта дань

была  почти непосильной. "Того же лета, отмечал время от времени летописец,

— бысть дань велика, тогда и золотом  давали в Орду…" 

      Отрочество Рублева приходится  на вторую половину 1360-х годов.  Внешние

события, пришедшиеся на те годы, легко проследить по летописям. Остался

позади  «мор велик» — эпидемия 1366 года, пережита была иная, не менее

великая «беда и истома» — Ольгердово нашествие на московские пределы. Но

продолжались  распри Московского и Тверского  княжеств. То тверичи, то

московская  рать воевали грады, волости и  села. Сжигались селения, людей

уводили в полон... 

      Миновал голод 1371 года. Летописец  особо выделил тогда два события.

Зимой, 30 декабря, у великого князя Дмитрия  Ивановича и княгини его Евдокии

родился сын Василий. Через три десятка  лет Рублеву предстоит встречаться  и

знаться с князем Василием Дмитриевичем, работать по его заказу в дворцовой

Благовещенской  церкви на Москве. 

И другая в то лето москвичам радость  — победа над рязанским князем Олегом.

Рассказ об этом летописца исполнен иронии. Как будто книжник услышал  его в

толпе, на площади, из насмешливых народных толков о побежденном противнике:

«Рязанцы  же суровы суще человецы, свирепы и  высокоумны, полоумные людищи,

взгордешеся величанием...» Враги москвичей  якобы не взяли даже с собой

оружия, а только веревки, чтобы связывать  пленных, говоря между собой: «не

емлем собе ни щит, ни копия, ни иного которого оружия, но токмо емлем с

собою едины ужища (веревки)... изымавши москвичь, было бы чем вязати,

понеже  суть слабы и страшливы и не крепцы...» 

      В этой и других записях  московской летописи в те годы  все более

определенно начинает звучать один мотив —  мысль о праведном деле Москвы,

правде  княжества, которое и миром и  силою объединяет вокруг себя

разобщенную Русь. Собственные победы москвичи объясняют не силой, а именно