Психолингвистический аспект изучения личных глагольных форм в художественном тексте

В связи с введением в научный оборот термина «понятийные категории» (О. Есперсен, В. Фон Гумбольдт, И.И. Мещанинов и др.) категорию лица тоже стали рассматривать в качестве понятийной категории.

Понятийные категории выступают прямым выразителем норм сознания в самом языковом строе. Они выступают тем соединяющим звеном, которое связывает в конечном итоге языковой материал с общим строем человеческого мышления, следовательно, с категориями логики и психологии.

Он не только подчеркивал языковой характер понятийных категорий, но и выдвигал критерий системности языкового выражения как необходимый признак таких категорий: «Ею становится такое понятие, которое выступает в языковом строе и получает в нем определенное построение. Последнее находит свое выражение в определенной лексической, морфологической или синтаксической системе».

О. Есперсен, с одной стороны, настаивает на внеязыковом характере понятийных категорий, а с другой - придает им лингвистическое значение и признает установление понятийных категорий фактически языковыми категориями и другими языковыми средствами [Степаненко 2009  :  13].

Представители функциональной грамматики, опираясь на теорию понятийных категорий, вместе с тем и отходят от них. Избранное ими направление определяется стремлением последовательно трактовать рассматриваемые категории как категории языковые, имеющие языковое содержание и языковое выражение. Использование ими выдвинутого термина «функционально-смысловая категория» находит основание в том, что «критерием выделения рассматриваемых категорий является частичная общность семантических функций взаимодействующих языковых элементов (наличие семантического инварианта при всех различиях вариантов)» [Виноградов 2010   :  8].

В связи с тем, что при типологическом изучении языковых категорий стало важно выделить универсальное мыслительное, универсальное языковое и идиоэтническое (конкретно-языковое), в пределах конкретно-языкового актуальным стало «целесообразно различать обобщенное грамматическое значение, или категорию и его компоненты, соединенные как оппозитивными, так и неоппозитивными отношениями» [Виноградов 2010   :  17].

Таким образом, сторонники функционального подхода к изучению языковых фактов положили принцип полевого подхода, где группируются средства разных структурных уровней языка, выполняющие одно смысловое задание.

Как известно, в теории функционально-смыслового поля (далее ФСП) А.В. Бондарко, положены следующие принципы [Бондарко 2010  :  36]:

1. Системно-структурной грамматике, в основе которой лежит принцип членения языковой системы на структурные уровни, противопоставляется системно-интегральная, функциональная грамматика, предполагающая членение языковой системы на функционально-смысловые поля.

2. В основе ФСП лежит понятийная (когнитивная, семантическая) категория, представляющая значение, подлежащее выражению средствами данного языка. Анализ функционально-смыслового поля строится на ономасиологическом подходе - от значения к функции.

3. Поле представляет собой конгломерат омосемичных морфологических, синтаксических, словообразовательных, лексических, интонационных, а также контекстуальных языковых средств.

4. Поля могут пересекаться друг с другом, объединять в себе ряд микрополей. Поле представляет собой парадигматическое образование, соотносящееся с соответствующей категориальной ситуацией как типовой содержательной структурой. Данная ситуация базируется на соответствующей семантической категории и представляет тот или иной ее частный аспект (персональный, темпоральный, модальный и т.д.).

5. Функционально-смысловие  поля в каждом данном языке образуют целостную функциональную систему, описание которой составляет задачу функциональной грамматики.

6. Между языками в структуре их полей, базирующихся на одной и той же семантической категории, могут иметь место существенные различия.

Итак, опираясь на теорию о синтаксическом лице, выдвинутую академиком В. В. Виноградовым, представители функциональной грамматики предлагают рассмотреть категорию лица как ядерное грамматическое средство выражения более широкой функционально-смысловой категории персональности, которая выходит за рамки форм лица глаголов и личных местоимений [Виноградов 2010 : 44]. Персональностью А.В. Бондарко называет функционально-смысловую категорию, «характеризующую участников обозначаемой ситуации по отношению к участникам ситуации речи - прежде всего говорящему» [Бондарко, Буланин : 13].Предложенное широкое понимание категории лица дает возможнось рассматривать эту категорию как полевую структуру, именуемую функционально-смысловым полем персональности, которое представляет собой «группировку разноуровневых (морфологических, синтаксических, лексических, а также комбинированных лексико-грамматических) средств языка, служащих для выражения различных вариантов отношения к лицу» [Бондарко, Буланин : 13]. Категория лица в этом русле рассматривается в современных исследованиях, построенных на функциональном подходе к анализу языковых фактов

2. Практические  аспекты изучения форм личных глаголов в художественном тексте 

2.1  Личные  глагольные формы в художественном тексте

Глагол вместе с отглагольными формами, обладающий большим «набором» категорий, форм и оттенками значений, является одной из примечательных в стилистическом отношении частей речи русского языка.

По своей природе глагол – одно из главных средств выражения динамики. Отчасти поэтому научная и деловая речь противопоставляются художественной и разговорной по частоте употребления глагольных форм; именно этому характеру первых противостоит глагольный характер вторых. Деловой речи свойственны именные обороты официального характера: Оказание содействия, по устранению недостатков, принимать участие в… и т.п. Художественная, публицистическая и живая разговорная речь шире используют глагольные формы, избегая именных конструкций. От этого во многом зависит общая динамичность речи. Если сравнить научную речь в целом с художественной в отношения употребления глагола, то отчетливо выступает качественный характер глаголов в первом случае и динамический характер во втором случае. Это обусловлено не только частотой глаголов в речи, но и их составом, т.е. лексико-грамматической стороной. Поскольку в научных сочинениях речь идет о постоянных признаках и качествах предметов, о закономерных явлениях и большое мест занимают описания, поскольку из системы языка отбираются соответствующие – по значению лексем и форм – глагольные единицы. Не случайно, например, именно в научной речи многие глаголы состояния, употребляемые в настоящем времени, обозначают не динамичное состояние в момент речи, как это свойственно, например, разговорно-бытовой речи, а качество.

Стилистическими свойствами различных категорий и форм определяется разная степень их применения в функциональных стилях. Например, богатые экспрессией и эмоциональностью формы повелительного наклонения почти неизвестны научной и официально-деловой речи, зато широко употребительны в разговорной художественной и публицистической (в последнем случае – в призывах).

Многие оттенки вида глагола и способы их выражения имеют ограниченные сферы употребления. Например, глаголы многократного и однократного действия являются яркой приметой разговорной речи (бивал, лавливал, саданул), но не свойственны книжной речи.

Глагольные категории и формы обладают богатой синонимикой, возможностями переносного употребления. Например, настоящее живого представления используется для выражения действий, происходивших в прошлом, или напротив, прошедшее время – для выражения действий в будущем и т.д. Все многообразие этих возможностей представлено в художественной литературе. Для художественной речи характерно и то, что в пределах сравнительно небольшого контекста используется в целях выразительности самые разнообразные формы и их значения, а также способы выражения наклонений, тогда как научной и особенно деловой речи свойственно употребление форм какого-либо одного плана или двух.

Чрезвычайно богата синонимия личных форм глагола, в частности возможности использования форм одного лица и числа для выражения значения другого, т.е. грамматико-семантические переносы, причем обычно появляются дополнительные смысловые оттенки, что увеличивает экспрессию выражения. Так как для обозначения действия говорящего может использоваться не только 1-ое, но и 2-ое лицо единственного числа с обобщенным значением (С поляны сияющей входишь в темный лес, как в пещеру, но осмотришься – до чего хорошо – Пришвин; Тотчас оскомину набьешь – Крылов); 3-е лицо с оттенком как бы растворения своего действия в действиях другого (Вам говорят! Вас просят!) или оттенком объективизации (Запомните: никаких отговорок не признает Ваш покорный слуга; Ну, бери, бери!.. ему предлагают от чистого сердца, а он еще жеманится… - Боборыкин); безличная форма (Мне хочется Вам сказать); инфинитив с обобщенным значением (Служить бы рад, прислуживаться тошно – Грибоедов); повторение формы 2-го лица в диалогической речи (Ты все ищешь? – Ищешь! Еще бы!).

Действие собеседника также может быть выражено не одним способом. Для этого используются формы 1-го лица множественного лица (Ну, как экзамены сдаем? – в смысле: сдаешь, сдаете, с оттенком особой заинтересованности или сочувствия); 3-го лица (О! Наконец-то она пришла!); безличные формы (Как Вам здесь дышится?); формы инфинитива с частицей бы – с оттенком желательности (Вам бы пойти извинится!); возможно и экспрессивное выражение действий собеседника через 3-е лицо единственного числа (Он еще сидит?!).

Все эти случая употребления форм лица характеризуются не только смысловыми, но и экспрессивно-эмоциональными оттенками; преимущественная сфера их использования – разговорно-бытовая и художественная речь (чаще диалогическая).

Вид и время могут быть связаны в различной степени. Если для русского языка характерно «врастание» видовой семантики во временную, то, к примеру, в современном болгарском языке «независимость временной и видовой систем проявляется гораздо более последовательно». Вместе с тем эволюционное взаимодействие категорий вида и времени может проходить весьма неодинаково. Скажем, для сербохорватского языка характерно смешивание семантики вида и времени (когда формы аориста образуются от глаголов совершенного вида, а формы имперфекта – от глаголов несовершенного вида), однако это, скорее, инновация, чем логическое развитие древнего процесса. Независимость временной и видовой систем «является в славянских языках первичным фактом, а в случаях смешения этих двух систем мы имеем дело с фактом вторичным»[Гавранек 1962 :  181].

«Аспектуальность – это категория, объединяющая все языковые средства, характеризующие протекание действия во времени». Причём «одна из основных особенностей славянского глагола – отсутствие у него того, что можно назвать нейтральной, неопределённой, т.е. просто называющей, а не характеризующей действие основой, группой форм». Аспектуальность в русском языке, как уже говорилось, неразрывно связана с категорией времени. В «довидовом» периоде существования русского языка глагольные времена представляли собой не столько «времена», сколько «аспектуально-временные системы форм»[Кукушкина 1979 : 15]. Таким образом, для семантики древнерусских глагольных форм времени более корректен  отсчёт не «от» какой-либо точки (например, от момента речи), а до определённой точки – а именно результата действия. Собственно же формирование категории вида явилось не в последнюю очередь следствием общего для системы языка в целом распада синкретизма. А конкретнее – следствием стремления формально разграничить процесс достижения результата и собственно момент его достижения. В связи с этим открытым остаётся только один вопрос: почему возникла потребность в отделении семантики процессуальной направленности на достижение результата от семантики наличия достигнутости результата. Представляется, что ответ на этот вопрос лежит за пределами языка как самостоятельной системы. Изменение ментальных установок, появление новых актуальных вопросов, требующих немедленного ответа, к примеру – о том, как реально может быть засвидетельствовано то или иное действие, – вот в какой сфере лежит ответ на вопрос о причинах собственно русской «траектории» развития аспектуальности и, в частности, грамматической категории вида, до сих пор теснейшим образом связанной с категорией времени. Причём, бесспорно, собственно современная видовая система русского языка диахронически не была унаследована из индоевропейского языка-основы, а представляет собой специфическое славянское новообразование, формирующееся в письменную эпоху славянской истории.

Динамику формирования категории вида Ю.С. Маслов видит как одновременное развёртывание двух встречных процессов: расширения рамок грамматического значения несовершенности, с одной стороны, и превращения общего вида в совершенный – с другой. Таким образом, «к началу самостоятельной жизни отдельных славянских языков общее значение совершенного вида уже может быть определено как значение подчёркнутого указания на неделимую целостность действия. Несовершенный вид в эту пору может быть определён как обозначение действия без указания его целостности»[Маслов 1961 : 194].

Е. Курилович говорит, что вид рождается (как грамматическая категория) на периферии глагола – в инфинитиве, императиве и будущем времени. Далее, по всей видимости, семантическая волна идёт к центру глагольной системы. Однако то, на что ещё необходимо обратить внимание, – это несомненная связь эволюции претеритов с эволюцией футуральности как таковой. Данная мысль не раз звучала в настоящей работе: взгляд на прошлое, его ценностный статус изменились в связи с переосмыслением перспективы.[Курилович 1962 : 164]

Подобные же мысли высказывал и Б. Гавранек, утверждавший, что конкуренция временной и видовой систем как таковая появляется вместе с формированием отдельной категории будущего времени, когда синкретичная форма простого будущего начинает дифференцироваться в зависимости от вида глагола. «Только когда из различных окказиональных форм была образована специальная морфологическая форма будущего времени и когда, следовательно, стабилизировалась сама грамматическая категория будущего времени, только с этого момента возникла конкуренция временной и видовой систем. Это привело к двоякому результату: либо произошло смешение двух систем (западнославянские и восточнославянские языки), либо первоначальная независимость этих систем победила, а именно в формах настоящего времени совершенных глаголов исчез оттенок значения будущего (сербохорватский и болгарский)»[Гавранек 1962 : 181-182] Об этом же пишет И.Немец: «… генезис славянской видовой системы начинается с того момента, когда презентные детерминированные основы начинают выражать комплексное будущее время».[Немец 1962  : 271]

Для русского языка характерно то, что «на свойстве видов основывается сопоставление не только настоящего с будущим, но и настоящего и будущего с прошедшим». Подчеркнём, что связь временной формы с её видовой семантикой задаётся текстом и отражается в тексте при помощи синтаксических средств, прежде всего. Так, Ю.С. Маслов отмечает связь употребления форм древнерусского имперфекта с синтаксическими условиями, в которых предполагается употребление формы имперфекта. Отсюда – три типа синтаксического употребления имперфекта совершенных глаголов в древнерусском литературном языке: кратно-парный (два соотносительных друг с другом действия, связанных последовательностью во времени и систематически повторяющихся), кратно-цепной (неограниченное количество последовательных действий, каждое предшествующее из которых завершается прежде, чем наступит следующее), кратно-предельный (в придаточном предложении, когда форма имперфекта обозначает предельное, последнее событие для процесса, обозначенного в главном предложении)[Маслов  1954 :  81-91].