Русско-китайский пиджин представляет
большой типологический интерес; в отличие
от более известных пиджинов на западноевропейской
основе, в которых развиваются приименные
предлоги и препозитивные аналитические
видо-временные показатели (что иногда
принимается за универсалию в отношении
пиджинов), в русско-китайском пиджине
ограниченно представлены послелоги (ср. ево кампани [<компания] там живи 'с ней там жил') и имеется два глагольных
суффикса: -ла (перфективный показатель китайского
происхождения, поддержанный русским
показателем прошедшего времени женского
рода) и -ды (предикативный показатель прилагательного,
из кит.).
Противопоставление по числу в пиджине
не было грамматикализовано, при этом
личные местоимения моя / наша, тебе (тибе) / ваша находились в отношении свободного варьирования.
Такая абсолютно чуждая русскому языку
система подтверждается даже данными
из русского этнолекта: Когда тебе зайди? Ваша забыла нету. Тебе смотри
надо, говори чего-чего 'Ты когда зайдешь? Не забудь. Посмотришь,
скажешь, что надо делать' (русская женщина
маляру-китайцу).
О степени развитости, стабильности и
распространении пиджина свидетельствует
возникновение на нем своеобразного фольклора.
По свидетельству очевидцев, в начале
1930-х годов и в русской, и в китайской среде
была популярна песенка на мотив «Солнце
всходит и заходит...»: Сонца ю-ла и мию-ла, / Чега
фанза бу шанго, / Караула сыпи-ла ю-ла,
Мая фангули акыно («Солнце есть и нет, / Этот дом нехороший,
/ Караул уснул, / Я сломал окно»). Ср. также
рискованную поговорку Каму нара харашо, кому низа
пылоха («Кто на нарах – [тому] хорошо, кто внизу
[под нарами] плохо») и детскую дразнилку: Ходя, ходя лайла. / Штаны потеряйла, /
Моя нашола, / Тебе не давайла («Китаец, китаец, иди сюда. / [Ты] штаны
потерял, / Я нашел, / Тебе не отдал»).
Многим русским (как это всегда бывает
с народом, язык которого послужил лексической
основой пиджина) пиджин казался всего
лишь испорченным родным языком, поэтому
русский этнолект этого пиджина представлял
собой континуум вариантов от достаточно
стабильных и по всем параметрам приближающихся
к китайскому этнолекту, до упрощенного
русского языка, «испорченного на китайский
манер». Даже те русские, кто придерживался
стандарта пиджина в фонетике и грамматике,
склонны были включать в текст на пиджине
любую лексику из своего родного языка,
оформляя ее «под пиджин», ср. подчеркнутые
слова в реплике русского, расхваливающего
продаваемую китайцу шубу: Его сота рубли купеза давай;
его хаохао-ды ю, дада-ды ю; полтора года таскай, ломай не могу; его замерзни мею. «За нее торговцы 100 рублей предлагают;
она очень хороша, большая; полтора года
проносишь – не порвется; в ней не замерзнешь».
Хотя пиджин давно вышел из употребления,
его влияние до сих пор сказывается и на
дальневосточном русском просторечии,
и на языке эмигрантов из Маньчжурии. Представители
старшего поколения употребляют заимствования
из пиджина карáбчить, 'воровать', чифáнить 'есть', тундúть 'понимать' (ибутундúть 'не понимать'), хóдя 'китаец', ирбýль 'кореец' и т.п. В аффективной речи возможно
употребление фраз типа шибко шанго 'очень хорошо'. С появлением в начале
20 в. мелких китайских торговцев на юге
Сибири и в Европейской России отдельные
слова (в частности, чифанить, карабчить) получили более широкое распространение
и отмечаются современными словарями
жаргонной лексики. На Дальнем Востоке
распространение получил сравнительный
оборот с постпозитивным одинаковый: Видела кубинца – как негр
одинаковый. (Ср. в пиджине: Тибе чушка адинака «Ты
– как свинья».)
Русская речь старейших коренных народов
Дальнего Востока до самого последнего
времени несла на себе сильный отпечаток
этого пиджина, ср. такие примеры из записей
1980–1990-х годов: Шибко не умей его шей «Она
шить совсем не умеет»; Его лодка ходи, я компания
ходи «Он на лодке поплыл, вместе со мной поплыл»; Старый уже нету-ла «Стариков уже никого не осталось»; А мы ланьше нада бы спрасил бы, а щаса
исё забыла; галава бали, кости бали, я
еле-еле ходит «Меня раньше надо было спрашивать, а
сейчас все забыла; голова болит, кости
болят, я еле-еле хожу».
Русско-норвежский
пиджин,
наиболее известный как руссенорск, –
торговый пиджин, использовавшийся при
межэтническом общении торговцев, рыбаков
и моряков на русском и норвежском побережье.
Этот пиджин назывался также моя-по-твоя ('я [говорю] по-твоему') икак-спрэк ('что говоришь?' или 'что сказал?'). Время
возникновения руссенорска неизвестно,
но самые ранние свидетельства его функционирования
относятся к началу 19 в.; число лиц, пользовавшихся
им к началу 20 в., можно оценить в несколько
тысяч человек. Пиджин окончательно вышел
из употребления с закрытием границы в
1920-х годах и известен по небольшому количеству
непрофессионально записанных диалогов.
От многих других пиджинов руссенорск
отличается тем, что доля русской и норвежской
лексики в его словаре сопоставима: из
примерно 400 известных лексических единиц
около половины восходит к норвежскому
и около трети – к русскому (имеется также
морская терминология нижненемецкого
и английского происхождения, некоторое
количество финских, шведских и саамских
слов).
Многие слова в равной степени возводимы
к русскому и норвежскому, это касается
не только интернационализмов типа kajuta 'каюта', vin 'вино' и т.п. – ср., например, многофункциональный
предлог po (русск. по и норв. pa 'в, на, к'),kruski 'кружка' (норв. krus), ljugom 'врать' (норв. lyve и русск. лгать) или контаминацию норв. mange 'много' и русск. много ли в форме mangoli 'много'. Иногда двойная этимология может
приводить к различным интерпретациям
текста, например, первое слово фразы No davaj drinkom 'Давай выпьем' может быть осмыслено либо
как норвежское nu 'сейчас', либо как русское ну; фраза moja skasi – как эквивалент нормативного норвежского jeg skal sige 'я скажу' или «русского» моя скажи. Из особенностей морфологического оформления
лексики следует отметить асемантический
(не несущий значения) суффикс -om не до конца понятного происхождения
(присоединяется как к русским, так и к
норвежским основам: smottrom 'смотреть, видеть', robotom 'работать', kralom'воровать'; levom 'жить', stannom 'находиться', betalom 'платить').
Наиболее любопытной грамматической
чертой руссенорска является синтаксис
отрицания при глаголе; между отрицанием
и самим глаголом могут помещаться подлежащее
и различные виды дополнений: Paa den dag ikke Russefolk arbej «В
этот день [Пасху] русские не работают»; Kor ju ikke paa moja mokka kladi?
«Почему ты не привез мне муку?» Такой
порядок слов невозможен ни в русском,
ни в норвежском (где отрицание следует
за глаголом), но вот в финском языке аналогичный
синтаксис вполне обычен. Эта особенность,
а также наличие в руссенорске лексики
из «сухопутных» (в контексте контактов
на Баренцевом море) шведского и финского
языков позволяет предположить существование
в этом районе отличных от руссенорска
его «сухопутных» предшественников, известных
норвежцам и/или русским.
Еще один русский пиджин – т.н.
таймырская «говорка» – оказался в поле
зрения исследователей уже в полуразрушенном
состоянии. Предполагается, что он сложился
в 18–19 вв. при контактах первых постоянных
русских поселенцев на Таймыре с местным
населением и стал также языком общения
аборигенных народов. В 20 в., особенно с
распространением школьного образования,
говорка претерпела существенные изменения
под воздействием нормативного русского,
однако многие представители старшего
поколения, даже владея существенно более
близкими к стандарту разновидностями
русского языка, продолжает в межэтническом
(в основном нганасано-долганском) общении
пользоваться говоркой. Молодежь и большинство
лиц среднего возраста беглой речи на
говорке почти не понимают.
Лексика, исключая единичные
примеры, восходит к русскому языку, однако
имеются фонетические и семантические
отличия (ср.: серёдка 'половина,
часть',люди 'человек', человек 'кто-нибудь', дородно 'много,
достаточно', поймать'получать', резáть 'пересекать
реку; проводить время', казать 'сказать,
говорить, рассказывать'); при отсутствии
словоизменения существительных для ряда
слов обычной является форма нормативного
косвенного падежа (Это самый натуре
казку «Это самая подлинная история»).
В системе имени особое положение
занимает многоцелевой послелог место (Как тебя голова
место попал? «Как тебе в голову пришло?»; Тебя колоти ножик
место! «Коли ножом!»; Чими девка-то песня
пел меня сестра место «Дочь Чими пропела
песню моей сестре»). В атрибутивных сочетаниях
имен порядок обратен нормативному русскому: Меня сестра девка
мужик совсем худой «Муж дочери моей
сестры очень плохой»; ср. также царь девка 'царевна
[царя дочь]',конь санка 'телега', железка вести 'радиограмма'.
В этом отношение говорка сходна с русско-китайским
пиджином (вата пинжака 'ватный
пиджак', сукона халаза 'суконный
халат', чушка мясо 'свинина', Валера мамака 'мать
Валеры'), но противопоставлен руссенорску
(meska gropa 'мешок
крупы', glass tsjai 'стакан
чаю', to voga treska 'два
веса трески'). Личные местоимения используются
в говорке несколько хаотично, но для состояния
«исконного» пиджина предположительно
реконструируются формы меня, тебя и ево с аналитическим
выражением двойственного и множественного
числа при помощи оба и се [<все] (Вода таскать не
хочет ево оба «Они двое не хотят носить
воду»). Выражение времени в глаголе в
современной говорке близко к нормативному
русскому, но согласование подлежащего
со сказуемым в целом отсутствует и форма
глагола выбирается случайным образом
(Меня проверяет,
тебя как живут «Я проверяю, как ты
живешь»).
Вероятно, пиджины на русской
основе существовали и в других местах;
по крайней мере, так можно проинтерпретировать
ненормативный русский язык общения русских
с башкирами в произведениях С.Т.Аксакова,
русскую речь кавказских горцев в художественной
литературе 19 в. (ср. у Л.Толстого в рассказеНабег: Шамиль на похода
ходить не будет; Шамиль наиб пошлет, а
сам труба смотреть будет) и т.п. Эти
тексты часто демонстрируют три характерные
особенности, зафиксированные в поговорке
«Моя твоя не понимай»: употребление притяжательных
местоимений в функции личных, использование
глагольной лексики в форме императива
и порядок членов предложения: «подлежащее
– дополнение – сказуемое».
Восходящие к притяжательным
личные местоимения известны в руссенорске
и русско-китайском (в последнем случае
для 2-го лица ед. ч. наряду с формойтебе). Что касается
второй черты, то она последовательно
представлена лишь в русско-китайском
и частично в руссенорске (kladi 'приносить,
привозить', skasi'говорить,
сказать'), но во многие языки Севера русские
глаголы заимствовались как раз в форме
императива (с соответствующей суффиксацией),
ср.: комирешай-тны 'решать', сними-тны 'снять', зимуй-тны 'зимовать';
мансийскиерешай-та?кве 'решать', думай-та?кве 'думать';
эвенкийские решай-деми'решать', попляши-дями 'плясать';
эвенские решай-дай 'решать', грузи-дай'грузить'
(по этой же модели оформляются и недавние
заимствования типаутверди-, фотографируй-).
Известно, что первые контакты соответствующих
народов с русскими (сборщиками ясака
и торговцами) на протяжении столетий
носили экстенсивный характер и скорее
всего обслуживались пиджином.
Наибольший интерес вызывает
порядок слов с конечным положением сказуемого:
для русского языка он маркирован, для
норвежского нехарактерен, для китайского
– невозможен, но в соответствующих пиджинах
преобладает именно он. Между тем как раз
такой синтаксический порядок обычен
в уральских и алтайских языках Поволжья,
Европейского Севера и Сибири. Считается,
что традиция его использования зародилась
при употреблении «упрощенного» русского
языка при давних контактах с финскими
и тюркскими народами. Другое объяснение
этого факта предполагает принятие гипотезы,
(аргументы в пользу которой приводятся
в современном лингвистическом функционализме),
в соответствии с которой именно такой
порядок слов является наиболее базовым
и «прагматичным» (см. ФУНКЦИОНАЛИЗМ
В ЛИНГВИСТИКЕ).
Руссенорск и русско-китайский
пиджин демонстрируют неожиданную для
пиджина и типологически интересную «неэкономность»
словаря; в обоих языках были десятки синонимических
дублетов разного происхождения, ср. в
руссенорске: skasi/spraekam 'говорить,
сказать', balduska/kvejta 'палтус',dobra/bra 'хороший', eta/den 'этот', njet/ikke 'не', davaj/vesagu показатель
побудительности; в русско-китайском: мая/воды 'я', эта/чега 'этот', ю/еси 'есть',мию/нету 'нет', ломай/фангули 'ломать,
рвать, портить'. При этом имелась отчетливая
тенденция пользоваться «чужой» лексикой:
норвежцы (и, соответственно, китайцы)
предпочитали русскую, а русские – норвежскую
(китайскую). Ср. такой обмен репликами:
(Русский): Всё игэян? «[Цена
за] всё одинаковая?» – (Китаец): Адинака! «Одинаковая!»
Вероятно, в этих случаях действовал своеобразный
принцип вежливости «моя-по-твоя», признание
относительного равноправия и социального
партнерства коммуникантов.
Глава 2. Креольские языки
1.1 Анализ креольских
языков
Креольские языки, или креолы,
языки, формирующиеся в результате развития
пиджинов. В определенной ситуации пиджин
может стать единственным языком сообщества,
члены которого достаточно тесно связаны
между собой, и начать обслуживать все
(а не только некоторые, скажем, общение
при торговле) коммуникативные потребности
этого социума – в частности, использоваться
как язык внутрисемейного общения. При
этом для нового поколения такой пиджин
становится родным, а часто и единственным
языком. Этот процесс называется нативизацией,
или креолизацией пиджина, а новая ступень
развития контактного языка – креолом.
Термин «креол» восходит к возникшему
в Бразилии португальскому выражению crioulo, первоначально
обозначавшему африканского раба, родившегося
в Америке.
Являясь вспомогательным языком,
пиджин обладает незначительным по объему
словарем и упрощенной грамматикой; в
зависимости от родных языков говорящих
он распадается на различные этнолекты
(этнические диалекты), специфика которых
проявляется в словаре, грамматике и фонетике.
В процессе креолизации эти различия нивелируются,
увеличивается словарный состав, усложняются
фонетическая и грамматическая структуры,
хотя, как правило, они тоже остаются относительно
простыми – что, впрочем, кажется естественным
связать с недолгим временем существования
тех известных науке языков, креольское
происхождение которых не вызывает сомнений.
Поскольку креолизация представляет собой
процесс, причем многосторонне обусловленный
и обратимый, трактовка некоторых промежуточных
его стадий (еще пиджин или уже креол) может
вызывать затруднения.
В настоящее время в мире насчитывается
свыше шести десятков креольских языков,
что в несколько раз превосходит число
существующих пиджинов (в названии креольского
языка может в той или иной форме присутствовать
слово «пиджин», отражая предшествующее
положение дел). Общее число говорящих
на креольских языках оценивается примерно
в 30 млн. Большинство креольских языков
возникли в результате развития пиджинов
на основе западноевропейских языков,
однако имеется и некоторое количество
пиджинов на неевропейской основе, например
значительные по числу говорящих креольские
языки китуба в Заире (5 млн. говорящих)
и мунукутуба в Народной Республике Конго
(ок. 1,5 млн. говорящих; оба на основе языка
конго), джубайский арабский в Судане и
некоторые другие. Процессы креолизации
играли и продолжают играть заметную роль
в истории развития крупнейшего африканского
языка суахили.