Проблемы познания

     Первую  попытку пересмотреть традицию верификации  знания предпринимает Карл Поппер . Он переносит акцент с логики научного действия на логику развития научного знания. В его подходе чувствуется влияние позитивизма, в частности, Поппер проводит четкую границу между экспериментом и теорией. В вопросе определения истинности ключевым моментом попперовской концепции является отказ от индуктивной логики. Сингулярное высказывание не может доказать универсальное высказывание, зато может его опровергнуть. Популярным примером подобного служит то, что никакое количество белых лебедей не может доказать, что ВСЕ лебеди белые, зато появление одного черного лебедя может это опровергнуть. Согласно Попперу, рост знания происходит так: выдвигается некая теория, из теории выводятся следствия, ставится эксперимент, если следствия не опровергнуты, теория временно сохраняется, если следствия опровергаются, теория фальсифицируется и отбрасывается. Задача ученого не поиск доказательств теории, а ее фальсификация. Критерий научности теории – наличие потенциальных фальсификаторов. Истина понимается как соответствие фактам. Позднее Поппер развивает свою концепцию, рассматривает научные теории как более сложные образования, имеющие ложное и истинное содержание, но принцип, что любое внесение изменений в теорию требует рассмотрения ее как совершенно новой теории, сохраняется. Кумулятивный закон прогресса знания становится не обязательным. Фальсификационизм успешно объясняет некоторые особенности реальной науки, в частности, почему предсказание фактов для науки важнее, чем объяснение их задним числом, но не избегает критики. Во-первых, остаются все вопросы использования понятия “эмпирического базиса”. Оказывается, что без соглашения относительно того, какую часть знания считать базисом, никакая наука невозможна. Во-вторых, запрещая какое-либо наблюдаемое состояние, теория исходит из начальных условий, непротиворечивой теории наблюдения и ограничения ceteris paribus (при прочих равных условиях). Какой из трех элементов считается опровергнутым наблюдением, зависит от решения наблюдателя. В третьих, неясным остается, в какой момент следует отбросить фальсифицированную теорию. Почему мы до сих пор пользуемся теорией Ньютона, хотя она была опровергнута В ТОТ МОМЕНТ, когда обнаружилась прецессия перигелия Меркурия (задолго до появления теории Эйнштейна)? Оказывается, что наиболее значимые научные теории не только недоказуемы, но и неопровержимы.

     В вопросе  обоснования истинности знаний методология  науки подошла к выводу, что  знание не возможно без некоторых  соглашений. Это побуждает наиболее последовательных сторонников конвенционализма заявлять, что все знание – не более чем плод воображения. Например, Пол Фейерабенд приходит к полному релятивизму истины и рассматривает науку как разновидность религии. Начав с провозглашения науки главной ценностью, философы пришли к полному обесцениванию ее результатов.

Дело в том, что  при толковании науки как метода из рассмотрения выпала важность истины как регулятивного принципа. Ученый пускается в поиск истины, не будучи уверенным ни в том, что найдет ее, ни в том, что она в принципе существует. Сознательно или бессознательно, но он делает выбор межу преимуществами в случае успеха и потерями в случае неудачи. Тот, кто уверен, что истина, как он ее понимает, недостижима, не участвует в научном предприятии  либо выбывает из него. Это диктует  предвзятое отношение к вопросу  среди ученых – вера в достижимость истины научными методами является мировоззренческой  предпосылкой выбора профессии, следовательно, и обосновывать ее надо как ценность.

     Всеобъемлющей концепции обоснования истинности знаний пока не существует. Ясно, что  такая концепция, если она появится, должна рассматривать как объективную  реальность не только окружающий нас  мир вещей, но и наши убеждения. А  вот вопрос о том, можно ли обосновать истинность мировоззрения, приходится оставить открытым. 
 

3.2. Проблема рациональности 

     Как показывает рассмотрение проблемы обоснования  истинности знаний, субъективный момент оказывается неотделим от научного познания. Основной чертой науки является не монополия на Истину в последней  инстанции, а установка на достижение знания рациональными методами. В  какой-то момент наука рассматривалась  как образец рациональной деятельности, именно в этом и заключался пафос  позитивизма. Но при попытке сформулировать законы науки целостная картина  рассыпалась, как карточный домик. Крах позитивистской программы рациональности воспринимается как катастрофа именно потому, что формулировался не просто метод, а регулятивный принцип, основа мировоззрения. Реальность в очередной  раз оказалась сложнее, чем нам  представлялось, это очень типичная картина, но пытаться таким доводом  снять остроту проблемы означает отказаться от попыток ее решения.

     С одной  стороны, рациональность – мировоззренческая  проблема, касающаяся взаимоотношений  человека с человеком и человека с Бытием, и в этой роли относится  к компетенции философии. С другой стороны, в границах общего подхода  различаются частные проблемы рационального  поведения, рациональности истории, рациональности знания и т.д. Совершенно очевидно, что  без решения вопроса на философском  уровне рассмотрение частных задач  сталкивается с серьезными трудностями. Между тем, в философской литературе нет однозначного определения рациональности , конкретные трактовки понятия зависят от позиции автора, если он вообще стремиться это понятие определить. Некоторые воспринимают это как доказательство фантомности проблемы, на мой взгляд, все как раз наоборот. Мы гораздо определеннее можем рассуждать об отвлеченных проблемах, вроде нравов папуасов Новой Гвинеи, но, чем ближе к нам предмет, тем более субъективным становится наше суждение. Рациональность – неотъемлемая часть нашей культуры, поэтому говорить о ней объективно чрезвычайно сложно. По-видимому, имеет смысл рассматривать отношение автора к проблеме разума в целом, чтобы таким образом попытаться найти нечто общее в разноголосице мнений.

Определение границ и возможностей разума в значительной степени зависит от того, как понимается само рациональное начало. Идея о необходимости разделения разума на практический и теоретический, прослеживается уже у Канта . Развивая эту мысль, можно сказать, что в границах человеческого разума существуют две способности: рассудок как способность задавать правила, и разум как способность перестраивать систему правил. Деятельность рассудка отличается четкостью, последовательностью и артикулируемостью. Разум способен на критический пересмотр исходных установок рассудка, разрешения противоречий, для него характерна некоторая спонтанность и вненормность . Естественно, что двумя способностями вся человеческая деятельность не описывается, но, по-видимому, они являются характерными именно для человека. Такая, по меньшей мере, двойственность носителя рационального начала приводит к огромному спектру вариантов его толкования. В зависимости от того, на какой из способностей автор делает упор, прослеживаются два подхода к рациональности.

     Во-первых, это прагматико-функциональный подход, к которому относится философия  науки и позитивизм во всех его  формах. В качестве основного содержания разума выступают меры и критерии, правила для разного типа рассудка. Рациональность рассматривается как  метод, описание норм обоснованности мнений, выбора практического действия. Основной характеристикой рациональной деятельности выступает системность, под определение  может попасть любая нормированная  человеческая деятельность, например, магия. В связи с трудностью обоснования  общих теорий, акцент переносится  с объяснений на типологию и описание, что приводит к размыванию понятий  и, при последовательном проведении, к полному нигилизму . Для подобного подхода характерен конвенционализм определений и доведение рациональности до положения псевдопроблемы. Спектр возможных вариантов: от догматизации правил логики до релятивизма истины.

     Второй  подход можно обозначить как ценностно-гуманитарный. Для этого подхода характерно принижение ценности рассудочных форм разума и науки. К сторонникам  этой позиции можно отнести экзистенциалистов  и последователей Ницше. В рамках этого подхода рациональность, как  правило, не толкуется. Зачастую под  определение разума подводятся любые  формы сознания, причем, акцент делается на спонтанности и внелогичности ("творческая разумность", "инновационная способность"). Последовательный отказ от рассудочных  форм разума ведет к отрицанию  попыток осмысления вообще, акцент переносится на поиск новых средств  выразительности, исключающих слово  и понятие. Присутствует и некоторый  идеологический момент: рассудок объявляется  инструментом насилия над индивидом  со стороны аппарата власти, подлинная  свобода – отказом от любых  понятий как навязанных обществом (восходит к Ницше). Такая категоричность во многом является реакцией на диктат позитивизма и тоталитарные тенденции в обществе.

Обе эти тенденции  в чистом виде тяготеют к релятивизму  и иррациональности. Логика пасует перед развитием, моментом выхода за пределы установившейся системы  правил. Полет мысли гибнет, не закрепленный словом. В первом случае нормативность  доходит до псевдопроблематичности, во втором – спонтанность до утопии. Надо четко понимать, что диалог о рациональности ведется не между  рационализмом и иррациональным бредом, а между различными вариантами рациональной позиции, даже если авторы ее и отрицают. Жизни противостоит не мысль, а отсутствие всякой мысли. В какой-то момент попытки возвеличивания импульсивного, невыразимого, телесного, приводят к торжеству животного  начала в человеке. На таком уровне мысль отсутствует и дискуссия  невозможна.

     Суть  проблемы в том, что до сих пор  при любой попытке сформулировать критерии рациональности они немедленно опровергались, а введение неких "относительных" критериев неизбежно вело к релятивизму  и иррациональности. Релятивизм, отрицание  существования объективной позиции, ведет к разрушению всех общественных институтов. Иррациональность означает смерть общества, как мы его понимаем. Для большинства людей такие  альтернативы рациональности неприемлемы, чувство самосохранения требует  от нас привести наши взгляды в  соответствие с действительностью  каким-то более приемлемым путем.

Ситуация "вызова разуму" может решаться двояко. Синтетическое  решение заключается в попытке  объединить два подхода к разуму в рамках одной концепции. Эмпирики начинают больше интересоваться ситуациями творческого разума и воображения (Г.Андерсон приходит к выводу, что  творческий и критический разум  взаимодополнительны), субъективисты  – больше ценить моменты объективности (речь не только о появлении новых  концепций, но и об изменении уже  существующих в сторону аналитичности). Часто подобный синтез пытаются осуществить  на основе языковой проблематики. При  этом авторы отталкиваются от того, что любая значимая мысль общественна  и требует символики, которая  лучше всего прослеживается на примере  языка. В таком случае рациональность становится решением вопроса о межличностной  значимости аргументации, когда рациональная мысль выходит за рамки личности. Для Ю.Хабрамса такой выход –  коммуникативное действие, переход  от индивидуального к социальному, для П.Рикера – развитие личности не через самоуглубление, а посредством  включения через язык в культуру. Оригинальный подход к рациональности предлагает А.Л. Никифоров. По его мнению, рациональность является двухместным  предикатом, смысл которого заключен в фразе: действие А рационально  по отношению к цели Б в условиях В. Рациональность возникает в момент составления идеального плана деятельности, степенью рациональности можно считать степень приближения результата к цели. Таким образом, вывод о рациональности деятельности можно сделать только тогда, когда деятельность закончена и получен результат. Попыткой ввести промежуточные критерии является создание правил рациональной деятельности, обобщающих весь предыдущий опыт успешного достижения целей. В качестве основания теории такой подход хорош, но на практике возникает вопрос о критерии приближения результата к цели, особенно в ситуации, когда вся совокупность действующих сил неизвестна. Кроме того, автор рассматривает рациональную деятельность как детерминированную (относительно цели, методов и условий) и, по сути, не свободную. Само появление цели обуславливает порядок действия, из чего следует, что свободная деятельность не должна иметь цели вообще (на манер махания руками).

Альтернативой синтетического подхода является погружение в "доконцептуальность". Фактически это попытка решить вопрос снятием предмета спора. Такие взгляды  характерны для П.Фейерабенда, когнитивной  социологии. Сложность описания феномена рациональности зачастую объясняют  тем, что рациональность у всех разная, но указания на существование принципиально  других форм рациональности у нас  нет. Открытие "особенностей" рациональности экзотических обществ часто объясняется  тем, что исследователь концентрируется  именно на экзотике, игнорируя общность ведения хозяйства, земледелия, правил общежития. Неевропейские философы склонны оспаривать монополию европейской  цивилизации на рациональность, при  этом подчеркивается, что ни одно человеческое сообщество не могло бы просуществовать  длительное время без "наблюдения, эксперимента и разума" . Но, пожалуй, главный аргумент против такого подхода в том, что он в принципе не дает надежд на описание феномена.

     Несмотря  на обилие теорий и лавину литературы, единого подхода к рациональности вообще и научной рациональности в частности пока не существует. Это не означает, что разума нет, это означает только то, что каждому  мыслящему человеку приходится решать это проблему заново. Необходимо осознание  важность такого решения: рациональность является установкой на то, что человек  способен самостоятельно достигнуть Истины (мнения относительно природы Истины могут быть разные), таким образом, антитезой рациональности будет  утверждение о существовании  границ, которые человеческий разум  не в состоянии преодолеть, не открывшись действию какой-то внешней силы. Окончательный  отказ в доверии интеллекту был  бы концом развития человечества. Новая  концепция, когда она появится, должна будет прояснить отношения рациональности и феномена разума в целом. Очевидно, что свести рациональность к логике не удастся: разум вечно балансирует на грани нового и повторяющегося, любое его толкование должно включать в себя динамический элемент. Другим важным моментом будет прояснение роли рациональности в межличностном общении. Ясно, что рациональная организация знания важна в первую очередь для удобства его передачи. Не даром центрами рационального мышления так часто становились образовательные учреждения. Третьим моментом должно быть рассмотрение вопроса о росте эффективности рациональной деятельности. В одном изолированном случае спонтанное решение может оказаться эффективнее рационально спланированного (особенно в очень типичной ситуации нехватки информации). Однако в условиях повторяющегося действия эффективность рационально организованной деятельности растет, а прочей – остается на исходном уровне. И, наконец, должен быть решен вопрос о применимости рациональности для толкования высших ценностей, поскольку серьезные философы-рационалисты никогда не отрицали их наличие. Согласно Петру Абеляру, без них человеческая мысль слепа и бесцельна, а основатель позитивизма Огюст Конт руководствовался идеей создания новой религии, в центре которой будет находиться человек . В каких отношениях состоят ценности и разум?